У меня нет не только каких-либо особых музыкальных дарований, а отсутствуют необходимейшие музыкальные данные, такие как слух и чувство ритма. По этой причине мои родители не делали никаких попыток учить меня музыке в детстве, несмотря на то что я с самого раннего детства очень любил, а точнее просто обожал, музыку. Были у меня особо любимые вещи, которые я мог слушать без конца, которым внимал с наслаждением. Эта музыка почти постоянно звучала внутри меня, но воспроизвести эти мелодии я не мог, так как был лишен музыкального слуха. Я не мог даже предположить в самых смелых своих мечтаниях, что некоторые из тех чудесных вещей, ради которых я срывался с места и мчался к репродуктору, смогу сыграть сам. Притом сыграть не кое-как, лишь бы отбарабанить, а так, чтобы выразить этой музыкой свое настроение, успешно преодолевая многочисленные исполнительские сложности. Так что же та кое случилось в то время, когда мне минуло 23 года?

Начало было таким, которое не только не предвещало получившегося финала, а скорее, наоборот, убедительно доказывало его полнейшую невозможность.

Мои дядя Лева и тетя Зоя, которые были мне близки столько же, как и мои родители, попросили меня переночевать в их квартире, пока они съездят в Москву. Они жили в отдельном одноэтажном домике и очень боялись оставлять его пустым. В доме был рояль, на котором дядя Лева, к моему великому удовольствию, иногда играл. Так я оказался один на один с роялем в пустом доме, где меня никто не видит и не слышит. Я достал ноты, выбрал среди них знакомую мне вещицу, совсем, казалось мне, простую и начал пробовать ее играть на рояле.

Никакими словами нельзя описать то, насколько из этой затеи у меня ничего не получалось. Ориентировался я и в нотах, и в клавишах с большим трудом, долго отыскивая ту клавишу, которая была указана в нотах. Пальцы не слушались совсем, движения рук не хотели координировать ся ни в какой, даже самой элементарной степени. Я ожидал, что это занятие окажется трудным для меня и вряд ли смогу что-нибудь сыграть, но таких невероятных трудностей, которые я встретил, я не ожидал никак. У меня были знакомые девочки и даже мальчики, которые, к моей колоссальной зависти, учились играть на рояле, но никто из них никогда не жаловался на сколько-нибудь подобные трудности.

А они были такими неве роятными, что их не только нельзя было не заметить, но обязательно надо было бы на них и пожаловаться. Тем не менее я занимался этой работой всю ночь напролет, предполагая, что другой возможности самому помузи ировать мне уже не представится.

Несмотря на постигшую меня неудачу, на следующую ночь, продолжал мучить рояль и мучиться сам. У меня, конечно, снова ничего не выходило, но была и явная неожиданность. Именно эта неожиданность потом сыгра ла решающую роль, и поэтому я расскажу о ней подробно. Она состояла в том, что хотя у меня снова ничего не получалось, но кое-что стало выходить намного лучше, чем раньше.

Дядя Лева, видя, с какой жадностью я стараюсь вслушиваться в его игру, стал гораздо больше играть, расши ряя свой репертуар теми вещами, которые мне особенно нравились. Музыка стала играть все большую роль в отношениях между мной и Нелечкой – девушкой, которая вскоре стала моей женой. Мы ходилина концер ты в филармонию, консерваторию и даже в музыкальное училище. У Нелечки всюду были приятельницы, кото рые нас с удовольствием приглашали. Нелечка сама училась играть на рояле, и вполне успешно, имея к этому все необходимые способности, но занималась она не только без особого желания, а скорее с отвращением. Проучившись в течение семи лет, она с большим облегчением для себя бросила это занятие. Она мне говорила впоследствии, что к музыке приучил ее я, однако я этого не замечал, так как ее проявившаяся тяга к музыке для меня выглядела совершенно естественной. Я не понимаю людей, которые не воодушевляются музыкой, и имен но той, которая меня так сильно воодушевляет. К великому удивлению и радости родителей, Нелечка опять стала играть. У нее появились даже музыкальные вечера, когда она играла для меня и своих подруг. Она приготовила мне огромнейший сюрприз: втайне разучила кусочек из первой части Патетической сонаты Бетховена, от которой я был без ума. Она исполнила этот отрывок мне в мой день рождения. Другого столь неожиданного и приятного сюрприза у меня, пожалуй, не было за всю жизнь. В то время мы еще не были женаты, но все время фактически проводили вместе, расставаясь только на ночь. Мне и в голову не могло прийти, что Нелечка по ночам разучивает специально для меня Патетическую сонату.

Когда мы поженились и стали жить у Нелечки, у меня появилось пианино, к которому меня тянуло, несмотря на те неудачи, которые постигли меня в две ночи, проведенные за роялем. Я стал по немногу пробовать одной рукой разбирать и наигрывать некоторые мелодии, которые мне были особенно по душе.

Так получилось, что я начал свои занятия музыкой, когда уже оканчивал учебу в университете и был очень занят. Я мечтал больше всего о том, чтобы окончить университет, отделаться от всех обязательных занятий, экзаменов, защитить диплом, с тем чтобы наконец вдоволь наиграться, наслушаться божественных звуков. Хотя играть в то время я не мог совсем, но тот удивительный прогресс, который я заметил во время своих первых занятий, все еще продолжался и даже стал еще заметнее. Но замечал его только я. Однако после успешного окончания университета свободного времени у меня не только не прибавилось, а стало заметно меньше, так что вдоволь поиграть мне так и не пришлось, и эта мечта отложилась. Я был распре делен в аспирантуру, в которую надо было немедленно сдавать экзамены, и поэтому не было даже малейшей передышки.

Поступив в аспирантуру, я стал работать над диссертацией и снова готовиться к многочисленным экзаменам, которых в то время у аспирантов было очень много. Но это еще не всё. Когда дела с диссертацией пошли успешно, а кандидатские экзамены почти все уже сданы (на это у меня ушло около года интенсивнейшей работы), мне поручили читать курс лекций по общей физике для студентов физмата. Кроме этого, мы завели ребенка, еще не успев окончить университет, и к тому времени, когда я поступил в аспирантуру, у нас было уже двое детей. Маленькие дети тре бовали заботы не только днем, но еще и ночью. Мы с Нелечкой мечтали только о том, чтобы спокойно вы спаться, будучи при этом уверены, что этой мечте не суждено осуществиться, так как дети росли так медленно, так неторопливо, что, казалось, не вырастут никогда.

Тем не менее меня магически тянуло к себе пианино. Когда удавалось урвать хоть сколько-нибудь вре мени, которого не было, но будь что будет, и посидеть за пианино, то я был счастлив невероятно. Мне нравились каждый звук, каждый аккорд гениальных произведений Бетховена, Шопена, Грига, Чайковского. Слушая их до того, как сам стал пытаться их играть, зная все оттенки мелодии, я получал особое удовольствие, медленно разбирая аккорды, постигая их удивительную красоту и гармонию. Я не мог сыграть тогда эти вещи как надо, однако они у меня звучали в мыслях, в воображении, и звучали так, как нужно. Музыкаль ного слуха у меня нет, но есть обостренное чувство красоты музыкального звука, которое мне заменя ет музыкальный слух. Благодаря этому чувству я способен наслаждаться музыкальными звуками и замечаю ма лейшую фальшь. Может быть, оттого, что я ни разу в жизни так и не смог досыта наиграться, у меня огромный интерес и тяга к музыкальным занятиям не только сохранилась, но и приумножилась. Я испытываю большую радость не только от самих занятий музыкой, но даже от предвкушения такого занятия – это моя постоянная мечта. Мне кажется, что я могу подряд заниматься музыкой, если ничего не мешает, сколько угодно, хоть сутки подряд, хоть больше. Голод на такие занятия никогда не утолялся, а аппетит только рос. Не было воз можности вволю позаниматься в силу разных причин. Здесь и обремененность многими обязанностями, но не только. Мне очень мешает и другой фактор – стеснительность.

Я всегда стыдился этого занятия и по этому всячески стараюсь сделать вид, что меня к пианино вовсе и не тянет, что я, как и все нормальные люди, считаю это свое занятие делом несерьезным и ненужным. Конечно, свою тягу к музыке я полностью скрыть не мог – это выше моих сил, – но как сильно мне этого действительно хотелось, никто не догадывался. Я сам всяче ски старался себя сдерживать, не давать себе слишком уж много заниматься этим действительно бесперспек тивным и никому не нужным делом, к тому же явно недостойным серьезного человека.

Наша квартира была перенаселена. В двух маленьких смежных комнатках ютились две семьи с маленькими детьми. Однако в той семье, куда я попал в результате женитьбы, культивировалось и в то же время считалось нормой и абсолютной аксиомой удивительно доброе, чуткое отношение к людям. Считалось совершенно есте ственным, что если человек спит, то его нельзя беспокоить ни в коем случае, сколько и когда бы он ни спал и сколько бы ни проспал перед этим и как бы ни был необходим в данный момент. В такой степени уважа лись не только сон, а и любые занятия. Я не могу вспомнить и привести пример такого занятия, которое бы не уважалось. Руководствуясь этим правилом, никто из членов семьи ни разу не высказал вслух или выразил как-то иначе свое недоумение по поводу того, что я так стремлюсь к музицированию, которое у меня, взрослого, серьезного человека, получается хуже, чем у маленького ребенка. Прогресс в занятиях и быстрый прогресс, приносивший мне радость, был в то время заметен только мне одному. Я понимал всю глупость и бесперспективность своих занятий музицированием, прилагал усилия, чтобы отделаться от него, как от вредной привычки, и если бы мои домашние меня в этом немного поддержали, то нашел бы в себе силы всё бросить раз и навсегда. Однако моя Нелечка не только меня не упрекала, а, чувствуя мою страсть к музыке и уважая ее (вряд ли она понимала всю глубину этой страсти), всячески способствовала моему увлечению музыкой. Когда мы наконец получили свою квартиру от университета, то пианино у нас не стало, так как по давнему уговору оно принадлежало Нелечкиной сестре, которая проявила больше терпения и кончила музыкальную школу.

В числе первых покупок, которые мы должны были сделать, значилось пианино для меня. Мы действительно сделали такую покупку, только вместо пианино, которое стоило тогда невероятно дорого и было нам совсем не по карману, купили великолепный огромный (2 м 80 см в длину) настоящий концертный рояль. Этот рояль при надлежал когда-то директору Рижской консерватории, который удрал из Риги вместе с немцами. В его квартире поселился сотрудник госбезопасности, жена которого в отсутствие мужа решила срочно и без огласки (и по этому дешево) этот инструмент продать, так как он у них никак не применялся. Моя жена – человек решитель ный, но, главное, умеющий и любящий больше всего на свете доставлять окружающим радость на всю ка тушку и без оглядки на возможные и весьма вероятные последствия таких действий. Это качество она унаследо вала от своего отца, который этим отличался и, даже жестоко из-за него пострадав, не изменил этому своему качеству. Нелечка, ни сколько не задумываясь над тем, что мы находимся в Риге для того, чтобы купить ме бель для своей новой квартиры, а совсем не рояль, что рояль таких размеров займет почти всю квартиру целиком, а играть на нем пока некому, этот громадный инструмент купила без малейшего колебания исключительно ради того, чтобы доставить мне удовольствие и дать возможность позаниматься любимым, хоть и абсолютно бесполезным делом. Впоследствии Нелечка еще раз проявила подобную чуткость, купив пианино на дачу, чтобы я мог играть, будучи в отпуске, а незабывать все то, что я с таким трудом разучивал, отрывая время от нормального человеческого, разумного отдыха.

Использованный мною способ музыкального самообучения не является эффективным, точнее, он просто неэффективен. Однако за этот счет он отличается одним качеством (не знаю, насколько положительным): он позволяет не только сохранить, а даже и приумножить интерес к музыке, к ее исполнению. Классический, очень эффективный способ музыкального образования часто такой интерес заглушает и даже полностью гасит. В ос нове использованной мной системы обучения музыке лежит интерес к этому занятию. Особенно велик должен быть начальный интерес, так как именно в это время встречаются наибольшие трудности, а удовлетворения это занятие еще не приносит. Однако интерес – это очень неустойчивое явление. Для того чтобы он появился и немедленно не угас, нужны особые условия. Одним из самых важных условий развития и закрепления интереса к музыке, науке, любому искусству, спорту, коллекционированию и т. п. является «коллективность».

Интерес легче возникает и поддерживается в тех случаях, когда он есть не у одного человека, а у многих, тесно общающихся между собой людей. Мой первоначальный интерес к музыке зародился в семье под влиянием родителей, а также дяди Левы и тети Зои. Вся эта большая семья проявляла очень большой интерес к музыке. Я очень хорошо помню, как всё наше семейство собиралось у нас дома и в полной тишине, со всем вниманием слушало транслируемый по радио концерт или целую оперу. Именно в один из таких моментов родился мой интерес к музыке. Я это отчетливо помню. Помню, что был довольно равнодушен к му зыке и не понимал, почему все ее так внимательно, с таким восторгом и упоением слушают. И вдруг внезапно под влиянием музыки у меня возникло новое чувство, которое до этого мне не было знакомо. Оно было связано с музыкой и было очень сильным. Мне казалось, что мелодия заполняет меня всего, что во мне что-то откликается в ответ на эту мелодию и этот отклик необычайно приятен. Потом это новое чувство стало возни кать регулярно, и именно оно и определило мой интерес к музыке. Под влиянием этого чувства у меня внутри зазвучали мелодии. Занятия музицированием способствовали тому, что этот внутренний голос зазвучал отчет ливее и сильнее. Это мне помогало в различных жизненных ситуациях.

Я уже писал о том, что мне хотелось поскорее окончить университет и высвободить время для занятий му зыкой и что из этого у меня ничего не вышло. Однако мечта оставалась. После этого я мечтал защитить диссертацию и стать свободнее, с тем чтобы всласть музыкой позаниматься. Судьба снова распорядилась ина че. После защиты диссертации я вынужден был сразу же приступить к заведованию кафедрой общей физики университета. Это была самая большая кафедра факультета как по числу преподавателей, так и по числу тех проблем, которые надо было решать. В это же время образовался новый радиофизический институт – НИРФИ, где мне предложили заведовать научным отделом. Я взялся за все эти дела, так как чувствовал в себе силы для плодотворной научной работы. Однако я не умел руководить людьми, никаких сил для этой деятельности в себе не находил и она меня сильнейшим образом угнетала. Так вот, в те минуты, когда я бывал растерян, не знал, что мне следует предпринять, у меня внутри начинала звучать музыка. Она не давала мне подда ваться растерянности, избавляла от неизбежного стресса. Музыка вселяла в меня необходимый оптимизм в, казалось, безнадежной ситуации.

Занимаясь музыкой, я понял, почему музыканты и балерины не гордятся своим искусством в той мере, как это следовало бы делать, учитывая всю неординарность этого искусства. Это можно объяснить весьма просто. Всю человеческую деятельность можно разделить на два класса по одному параметру, а именно по трудности совершения. Некоторые вещи делать легко, а ряд вещей делать трудно. При этом человек всегда склонен гор диться именно тем, что ему делать трудно, и сравнительно мало склонен гордиться тем, что ему делать легко. Если же речь идет не о человеке, который что-то делает, а о людях, которые его деятельность воспринимают, то на блюдается совсем иная картина. Здесь фигурируют иные критерии, которые могут не совпадать с тем, легко или трудно делается то или иное действие, которое оценивается окружающими. Да и с критерием трудности во вре мя восприятия происходит метаморфоза. Человека может в другом восхищать то, что ему самому трудно было бы сделать. Музыка и танцы могут вызывать восхищение в том и только в том случае, когда трудности испол нения незаметны. Этого можно наверняка добиться в том случае, если исполнителю на самом деле исполнение дается легко, без всяких трудностей. Именно в этом случае он сам не склонен этим гордиться, так как это легко делать. Настоящему музыканту или балерине не приходит в голову гордиться своей работой, так как они очень легко с ней справляются. В том, что музыкальное исполнение сложных вещей может получаться очень легко, я убедился на собственном опыте. Я писал уже, что вначале не мог никак одолеть начальные такты Патетической сонаты Бетховена и ограничивался только первыми ее аккордами. Однако я был в то время очень горд тем, что сумел с невероятным трудом сыграть несколько первых аккордов Патетической, и был тогда гораздо больше горд этим, чем теперь, когда я свободно, в нужном темпе, легко играю всю эту сонату. Теперь я свободно, не испытывая трудностей, играю не только эту сонату, а и ряд других сонат Бетховена, а также чарующие произве дения Рахманинова, Листа, Шопена, Шуберта, Шумана, Грига, Чайковского. Критерий отбора при этом оставал ся неизменным – это совсем не трудность или легкость исполнения. Я имел дело только с такими произведениями, которые вызывают во мне то чувство радости и оптимизма, которое возникло во мне под влиянием музыки еще в далеком детстве, когда я впервые осознал, что значит для человека хорошая музыка.