Я абсолютно уверена в том, что жизненный опыт не передается. Каждому приходится проходить школу жизни самому – «от» и «до». Причем, где «от» и где «до» – заранее никому не известно. Прежде, чем что-то понять, осознать, научиться чему-то, каждый набивает много собственных шишек и наступает на одни и те же грабли порой не один раз.

Так стоит ли публично размышлять над своей жизнью, раз все пережитые метания и открытия, разочарования и счастливые мгновения успеха, сложные ситуации и попытки их разрешить, вряд ли кому-то смогут помочь?

Нельзя помочь избежать ошибки или трудноразрешимой ситуации. Зачем же тогда писать?

Все мы время от времени живем чужими жизнями, поскольку читаем книги, смотрим фильмы. В эти минуты мы невольно задумываемся, примеряем что-то на себя, что-то похожее, что-то перекликающееся с собственной жизнью. Опыт не берем, нет. Но задумываемся. И это, наверное, уже немало, уже кое-что.

Именно эти мысли и подтолкнули меня рассказать несколько историй, случившихся со мной в разные годы моей жизни. Рассказать и поразмышлять над тем, как они помогли мне самой обрести этот пресловутый жизненный опыт.

Я выбрала те истории, которые оказались поучительными, прежде всего, для меня. Конечно, их осмысление, и соответствующие выводы не всегда были сделаны сразу. Иногда это происходило спустя много лет. Они жили во мне, занимали, порой даже мучили, и, значит, были чем-то очень значимы для меня.

Так чем же?

Когда мне было девять лет, я чувствовала себя абсолютно счастливым ребенком. Родители много работали и были успешны. Папа, несмотря на свой высокий руководящий пост, был человеком очень веселым, радостным, открытым. Мама преподавала математику в школе, подолгу готовилась к урокам, проверяла кипы тетрадей, но всегда успевала шить нам со старшей сестрой красивые платья, а по воскресеньям печь пироги.

В то воскресное утро мама по обыкновению пекла пироги, сестра, которой было двенадцать, наводила порядок в комнатах, а мне поручили сходить в магазин за сливочным маслом и дали по тем временам немалые деньги – десять рублей.

В магазине, который был рядом с домом, народу было немного. Я заплатила деньги в кассу, получила три рубля сдачи одной бумажкой ( трешницу, как тогда ее называли) и сунула ее в карман пальтишка. Протянув продавщице чек, я вдруг почувствовала в кармане что-то чужеродное и быстро сунула туда руку. В кармане я нарвалась на руку мальчишки и тотчас схватила ее. Мальчишка с силой вырвался и убежал. Помню, я сильно испугалась и скорее стала искать эту трешницу. Вся смятая, она оказалась на месте.

В сильном волнении я прибежала домой, поскорее достала и положила куда-то эту мятую бумажку, торопясь рассказать родителям о том, что со мной произошло.

У нас в семье было принято все рассказывать друг другу. И, как правило, реакция родителей на наши с сестрой рассказы была доброжелательная. Но в тот самый момент мне никак не удавалось ни с кем поделиться произошедшим в магазине. Папа что-то ремонтировал, мама на кухне доставала из печки пироги, сестра увлеченно стирала с мебели пыль.

Наконец все сели за стол. Я стала с гордостью рассказывать о своем приключении. Все удивленно смотрели на меня. Когда мое повествование было окончено, мама почему-то спросила:

– Нелличка, а где эта трешница?

– Ой! Мне так не хотелось больше держать ее в кармане! Я тут же ее выложила, как пришла.

– Куда? – спросила мама.

Я совсем не помнила – куда. Где-то тут. Диван. Стол. Буфет. Тут где-то. Пироги уже никто не ел. Все стали осматривать комнату. Трешницы нигде не было. И тогда папа, мой добрый папа, сказал:

– Доченька! Наверное, мальчишка ее украл. Ты только не переживай. Это пустяк.

Но я-то знала, что он ее не успел взять! Ведь я поймала его. Я совершила очень смелый поступок. Я смогла его победить. И меня подозревают во лжи! Надо сказать, что я никогда не врала. Мне врать было всегда неинтересно. И я была уверена, что мои близкие знают об этом.

Я заплакала. Родители и сестра бросились меня утешать. Они говорили мне ласковые слова, уверяли, что я в ни в чем не виновата, что эти воришки кругом бегают, что они кого хочешь могут обмануть. А я рыдала все сильнее и сильнее.

В моей жизни было много непростых ситуаций. Не могу сказать, что я никогда не плакала. Но так я плакала только в тот раз. Эти детские слезы были слезами отчаяния и протеста. Протеста против несправедливости. Я плакала так сильно, что родители поняли: здесь что-то не так. Они оставили меня, плачущую на диване, и снова стали искать трешницу. Но теперь уже искали всерьез. Они спросили сестру, где и что она убирала и выкидывала.

В конечном итоге злосчастная трешница была обнаружена в мусорном ведре среди бумажек, сметенных с буфета моей близорукой сестрой.

Инцидент был исчерпан. Но в душе он исчерпан не был. Остался ужас. Ужас, природу которого тогда, в свои девять лет, я понять не могла.

Спустя много лет в самом начале моей педагогической карьеры возникали ситуации, которые ставили в тупик: как реагировать на порой весьма странные оправдания ученика по поводу пропущенного урока, невыполненного задания или поручения? Помогло потрясение, испытанное в детстве – до-ве-ря-ть! Никого и никогда нельзя унижать недоверием!

В детстве мы с родителями выезжали на дачу. Своей дачи у нас тогда не было, просто снималась комната или часть дома в деревне у какой-нибудь хозяйки.

Чаще всего папа отвозил нас, помогал обустроиться, а сам уезжал в город заниматься своими важными делами. Но иногда и он жил с нами. И тогда эта жизнь за городом была особенно интересной и веселой.

Папа всегда поощрял наши проделки и постоянно что-то выдумывал сам. На этот раз он собрался с кем-то из приятелей на охоту. Охота на уток была разрешена, и папа очень долго и тщательно к ней готовился. Охотничье ружье у него было, но охотник он был плоховатый. Папа был из тех людей, которые увлекаются очень многим, ни в чем не достигая совершенства. Но он никогда не огорчался, он получал удовольствие от самого процесса – от сборов, от суеты вокруг этого.

Целый день мы втроем: я, сестра и моя школьная подружка Эля, которую мы взяли с собой на дачу, ждали папу с охоты. Уже с пастбищ вернулось стадо. Уже начало смеркаться. Вдруг на конце улицы показался папа. Он шел один. Мы на полной скорости помчались к нему.

Из папиной охотничьей сумки высовывалась мордочка маленького живого утенка, испуганного и несчастного. Визгу и писку было много. Вопросы сыпались наперебой: «Он ранен? Ты стрелял в него?» Папа гордо вынул утенка из сумки и продемонстрировал нам, что он совершенно целый (хотя вид у него был действительно жалкий).

Мы прыгали вокруг утенка и слушали папину правдивую охотничью историю о том, как он спасал утенка из сетей рыбаков. Малыш запутался в них и не мог выбраться сам. Папа осторожно освободил ему лапки, нисколько их не покалечив.

Мы были в восторге! Эти встречи с природой так наполняют жизнь, делают ее совсем иной, непохожей на нашу, городскую.

Все вокруг зашевелилось. Нужно было организовать утенку жилище. Выпускать во двор его было нельзя. Он был маленький, и мы посчитали, что его надо сначала покормить несколько дней, чтобы он окреп, а потом пойти на тот пруд, где папа поймал его, и выпустить его к своим.

Пока мы думали, где он будет жить, наступил вечер. Решено было на ночь утенка устроить в корзине. Мы попросили у хозяйки самую большую корзину, из чего-то сделали матрасик, поставили туда водичку, положили еды. И чтобы утенок не выбрался из корзины, сверху накрыли ее марлей, оставив узкую щель сбоку для воздуха.

Нам совсем не хотелось расставаться с утенком и поэтому мы решили, что спать он будет рядом с нами на сеновале. Сеновал был огромный, и мы все вместе спали там. Рядом с нашими ложами на торчащем шесте мы повесили корзину с утенком.

Когда мы засовывали утенка в корзину, он отчаянно сопротивлялся. Мы даже удивились, откуда в маленькой птичке столько силы? Потом он затих. Мы легли, но заснуть никак не могли. Мы лежали молча и все время прислушивались к утенку. Каждая из нас думала о следующем дне жизни с утенком. Никаких шорохов не было, и мы все постепенно заснули.

Неожиданно мы проснулись и увидели, что мама заглядывает в корзину (была настоящая летняя ночь, и темнота была неполной). Мама просунула руку в щель и поняла, что утенка там нет. Она тихонько вернулась к своей постели и шепотом сказала папе:

– Котик, утенка нет!

Мы замерли: «Как нет? Он должен быть где-то рядом, он ведь не умеет летать!». Мы расползлись по этому огромному сеновалу и изо всех сил вглядывались в полутьму.

Вдруг кто-то увидел его. Сомнений ни у кого не было: «Вот он, маленький, в нескольких метрах от нас». Утенок забился в угол. Все замерли. Папа на цыпочках пошел вниз за сачком для ловли рыбы, стараясь не скрипеть половицей.

С сачком в руках он, крадучись, поднялся на чердак, а мы напряженно наблюдали, как он неуклюже движется на цыпочках по сеновалу. Вот он тихо поднял сачок и резко опустил его на утенка.

– Готово! – закричал папа. – Есть!

Мы кинулись к утенку и схватились за… большой металлический крюк. Днем, разглядывая этот крюк, мы снова и снова убеждались: да, он удивительно похож на утенка.

Но в тот момент, когда в наших руках вместо утенка оказался этот крюк, все предшествующее напряжение нашло выход в безумном смехе. Я не знаю, кто над чем смеялся: над нашим ползаньем по сеновалу, неуклюжим подкрадыванием папы или над неожиданным финалом? Каждая из этих картинок была комична до немыслимости. И мы смеялись.

Лежа на сеновале, мы смотрели в вырубленное окно, через которое очевидно и улетел наш утенок. Мы вспоминали эту историю снова и снова. И радовались. Радовались дудочке, собирающей коров в стадо, и восходу солнца, и тому, что на даче так весело жить, и, конечно, тому, что наш утенок оказался достаточно взрослым и сильным, и мы совсем недооценили его возможности.

Во время войны голод обрушился на нас очень быстро. Нашей семье приходилось особенно трудно, потому что из нас четверых только у мамы была рабочая карточка. Мы с мамой и старенький дедушка, мамин папа, имели карточки иждивенческие. Это значит – по 300 грамм хлеба в день и почти ничего больше. Продукты все исчезли из магазинов сразу же после объявления войны, а до американской тушенки было еще далеко.

Ситуация усугублялась еще и тем, что надо было по крохам собирать и посылать посылки папе в лагерь. Есть хотелось постоянно. Ощущение сытости было забыто. Не было ее и тогда, когда мама на половину своей школьной зарплаты (как сейчас помню – 60 рублей) купила вилок мороженой капусты и сварила из него щи. Сытости не было все равно.

Мамочка буквально вылезала из кожи, чтобы прокормить семью и поддержать обожаемого мужа. Она брала большую нагрузку в школе, да еще подрабатывала шитьем. А мы, дети, продолжали учиться в школе и даже посещали кружки во Дворце пионеров. Мы возвращались домой по абсолютно темному городу. Окна домов были плотно завешаны, а фонари погашены из-за того, что в любой момент город могли начать бомбить.

Но жизнь шла. Мы учились, общались, что-то все время организовывали. Неожиданно в нашем классе произошла ужасная история. Буквально в течение недели одна из одноклассниц заболела и скоропостижно умерла. На похоронах был весь класс.

Мы не были с этой девочкой близкими подругами. Она появилась в классе несколько месяцев назад – семья эвакуировалась с Украины. Тогда я впервые испытала ужас смерти, оказавшейся так близко. После похорон ее родители позвали всех ребят на поминки. Они жили в достатке, поскольку по работе были связаны с торговлей. Стол был уставлен не просто хорошей едой, а какими-то немыслимыми яствами. Испуганные и зажатые, мы в оцепенении глядели на это изобилие. А родные девочки говорили нам: «Ешьте, ешьте, не бойтесь».

И мы набросились. Мы ели, ели, ели и совершенно не заметили, как нам, сытым, стало… весело. Мы ели и смеялись. Где-то там, на подкорке мы понимали, что это ужасно! Что смеяться нельзя! Но мы ничего не могли с собой поделать. Впервые за полгода мы были сыты. Остановиться было невозможно. Это было выше наших сил.

Будучи уже взрослой, я еще долго не могла ходить на поминки. Воспоминание жгло, и мне спустя столько лет становилось стыдно за себя, за бездушие, неумение сдержаться.

Какой же это ужас – война и голод!

С самого детства я почему-то была девчонкой очень заметной. Даже не знаю, почему. Я не умела петь и плохо играла в драматическом кружке, поэтому мне давали только маленькие роли. Я не умела рисовать. Я совсем не была красивой. Казалось бы, из своего окружения я ничем не могла выделяться.

Но почему-то всегда новый учитель из всего класса запоминал меня первой. Меня вечно куда-то выбирали, хотя я никогда ни в детстве, ни потом не рвалась в лидеры. Будучи уже взрослой, я так и не захотела быть ни завучем школы, ни заведующей кафедрой в университете.

Может быть, я бросалась взрослым в глаза потому, что мне все было интересно, я была очень эмоциональна и смела. А возможно и почему-то другому. Иногда это мне мешало, и очень хотелось быть другой. Я смотрела на своих подружек и не могла наглядеться на одну из них – Инночку Токареву. Эта девочка тоже, как и я, была отличницей. Она вся была полна какого-то достоинства, невозмутимости, спокойной уверенности в себе. Именно – спокойной уверенности. Она не поднимала руку, но когда ее спрашивали, она всегда знала ответ на вопрос. И я решила: буду себя переделывать. Буду, как Инна. Я пересела на другую парту так, чтобы мне Инна была хорошо видна, и целыми днями изо всех сил пыталась ее копировать.

Вот нам дали интересную задачу. Гляжу на Инну – думает. Я тоже. Решает. Я тоже. Похоже, получила ответ. И я. Но на вопрос учителя: «Кто решил задачу?» руку не поднимает. Делая над собой сверхусилие, не поднимаю тоже. Но не поднимает никто их ребят. И учительница обращается ко мне с прямым вопросом. Тут уж я, конечно, несусь к доске и с энтузиазмом рассказываю свое решение.

Я пыталась подражать Инне и в играх. Мы жили в одном дворе и с упоением играли в папанинцев. И у меня опять ничего не получалось. Выдержки, что ли, не хватало? Все время захлестывали идеи и желание действовать.

Глупая, я не понимала тогда, что у нас просто очень разные темпераменты. А темперамент – это такое качество человека, которое совершенно не поддается перестройке. Характер поддается, а темперамент – нет. Но об этом я узнала много лет спустя. А тогда, в 37-м, мне было всего десять лет.

Через некоторое время с попыткой себя сломать было наконец покончено, и мне опять жить стало легко и весело.

Я нисколько не удивилась, когда меня пригласили к директору школы и сообщили, что я буду приветствовать от детей города Горького великого летчика нашего времени – Валерия Павловича Чкалова. Наша страна в то время очень нуждалась в настоящих героях. Одним из них был наш земляк, замечательный летчик Валерий Чкалов. Он олицетворял лучшее, что есть в русском парне: смелость, открытость, доброту. За свои отчаянные поступки его нередко наказывали.

Чкалов установил целый ряд мировых рекордов, а потом вместе со своими друзьями первый совершил беспосадочный перелет из Советского Союза в Америку! В нашем городе на высоком берегу Волги и сейчас стоит памятник Валерию Чкалову.

После прогремевшего на весь мир перелета в Америку Валерий Павлович приехал в родной город. На площади Горького была сооружена трибуна, вокруг которой собралась огромная толпа людей, полных восторга и гордости за подвиг своего земляка и соотечественника.

Два огромных мужчины своими мощными торсами пробивали мне дорогу к трибуне. Это было почти невозможно, потому что люди стояли вплотную. Но каким-то чудом, прячась за их широкие спины, я оказалась возле трибуны.

Вдруг чьи-то сильные руки подняли меня на трибуну. Это был Валерий Павлович. Во мне не было ни капли волнения и страха. Только чувство восторга, захлестывающего всех собравшихся на площади. Я произнесла заранее выученные слова.

Вскоре митинг закончился, но Чкалов не отпускал меня. Он повел меня к своей машине и спросил:

– Куда тебя отвезти?

Без капли сомнения я тут же сказала:

– Во дворец пионеров вместе с Вами!

Всю дорогу до Дворца он объяснял, что очень хочет встретиться с лучшими пионерами, просил передать им привет, но, увы, его уже ждут на другом митинге.

Во Дворец пионеров Чкалова привести не удалось. Что ж, получается не все и не всегда (тогда я это уже понимала). Но пока я неслась на встречу с теми, кто меня там ждал. Кто-то из администрации мне шепнул по дороге:

– Предложи дать Дворцу пионеров имя Чкалова.

Помню, в зале, набитом вожатыми и пионерами, руководителями секций и кружков, я встала на стул и долго рассказывала о встрече с Чкаловым. Напоследок предложила назвать Дворец пионеров его именем.

И Дом творчества Нижегородского района (бывший Дворец пионеров) до сих пор носит имя отважного летчика Валерия Чкалова.

Позднее я поняла: не нужно ломать себя под кого-то. Нужно быть собой и жить свою жизнь.

Голодное военное время. Папа, арестованный в 1937-м, содержится в лагере для политзаключенных. Из четырех человек в нашей семье работает только одна мама. Дедушка уже слишком стар, а мы с сестрой – студентки.

Маме, как служащей, выделили за городом земельный участок для посадки картошки. Ни у кого из нас не было абсолютно никаких практических навыков земледелия. Конечно, поездки в детстве на дачу помогли нам полюбить природу и деревню. Помню, как я сама выкормила соседского поросенка молоком из соски, поскольку мать-свинья по какой-то причине отказалась от него. Еще помню, как мою сестру повсюду сопровождал красивый пестрый петух. Он, гордо подняв голову, мог вслед за ней десять раз обойти лавочку, стоящую перед домом. Но выращивать что-либо нам не приходилось ни разу.

Нам дали участок в восьми километрах от города, где мы и решили посадить картошку. Для начала нужно было раздобыть семена. Мы с мамой собрали кое-какие оставшиеся красивые вещички, и отправились на поезде в ближайшие деревни, чтобы поменять их на мелкий семенной картофель.

На какой-то станции, где мы вышли, никто уже ничего не менял, поскольку из города приезжали толпы таких, как мы. Нам пришлось идти через лес к дальним деревушкам. Была весна. Погода была прекрасная. И меня, как всегда в каких-то новых, нестандартных ситуациях, захлестывало необъяснимое чувство радости. Оптимизм сработал. Семена мы получили, и с небольшими рюкзаками отправились назад.

Становилось темно, и обратная дорога лесом «оказалась» намного длиннее. Я с детства боюсь темноты. Мы с мамой шли, притихшие. Вдруг на дороге, чуть вдалеке перед нами сверкнули два зеленых огня. Мы остолбенели: «Волк!» Это был настоящий шок. Ноги не шли. Коленки подкашивались. Не знаю, сколько прошло времени: минута, две, три, – пока рядом с этим «волком» не возник силуэт мужчины. Вскоре мы поравнялись с ними – с овчаркой и ее хозяином. Помню, меня тогда, на темной проселочной дороге поразила мысль о том, как же трудно дается нам эта еда.

Картошку мы посадили, подробно расспросив знакомых, как это делается. Но почему-то обрабатывать ее нам не пришлось: то ли из-за нашей учебы, то ли по какой-то другой причине.

Одним словом, когда пришла пора выкапывать картошку, она оказалась ненамного больше той, которую мы сажали. Мы все же старательно выкопали всю картошку до одной, но все равно получилось очень мало – с целого участка три или даже два мешка.

Меня оставили ждать машину, на которой должны были вывезти наш скромный урожай. Был сухой и теплый осенний день – 12 сентября. День моего рождения, который я запомнила на всю жизнь. Именно в тот день мне исполнилось шестнадцать лет.

Машина почему-то не приехала, и мне пришлось провести ночь в поле на мешках с картошкой. Вдалеке кто-то тоже караулил. Но рядом со мной не было ни души. Я сидела в поле совсем одна той безлунной длинной ночью. Помню, как мне было страшно. Я вспоминала, как мы с мамой испугались того самого волка в темноте, и как все обошлось тогда. Я старалась не бояться, я желала себе «на шестнадцать лет» преодолеть этот страх. И ничего не могла с ним поделать.

Сегодня я понимаю, что человек не всесилен. Я до сих пор боюсь темноты. Я так и не могу с этим справиться.

Итак, я – студентка радиофизического факультета Горьковского университета. Тогда, в середине сороковых годов (да и позднее) «радиофак» был явлением выдающимся. В области физики был сделан ряд великих открытий. Такая профессия, как физик, и особенно, радиофизик, была самой престижной. Юноши и девушки мечтали быть физиками. Горьковский радиофак создавали ученые, которых знал весь мир: академик Андронов, профессор Горелик, великий организатор науки профессор Мария Тихоновна Грехова, и другие. Они были полны идей и энтузиазма. Им удалось создать уникальный факультет.

И вот я – студентка этого факультета. Ура! Но радость эта была, увы, недолгой. Очень скоро университетская жизнь начала преподносить мне сюрпризы. На лекциях я ловила себя на том, что часто не понимаю объяснения лектора, не успеваю следить за его мыслью. А на практических занятиях я еще только вдумываюсь в условие задачи, а у доски уже между юношами и преподавателем идет бурное обсуждение возможных гипотез, подходов, вариантов ее решения.

Я растерялась. Как же быть? Наверное, если бы я в таком положении была одна, я бы пала духом. Но девушки, перешедшие вместе со мной из других вузов, переживали то же самое.

Трезво оценив ситуацию, мы поняли: программу курса не тянем, не выдерживаем никакого сравнения с большой группой талантливых юношей.

Принимаем решение, и впятером идем в деканат с просьбой перевести нас с третьего курса на второй. Разрешают.

Программа второго курса, конечно, была намного проще и понятней по содержанию, но и здесь тоже оказалась группа юношей, которые все понимали с полуслова. Учение на радиофаке для них было радостью. Нам же все давалось непросто. А мне было сложно вдвойне, потому что именно в этот момент напомнил о себе мой экстернат. Позднее, в одной из книг по психологии, я увидела кривую памяти. Она была симметричной. Это значит, что человек помнит выученный материал ровно столько времени, сколько было потрачено на его изучение. Я «прошла» программу двух старших классов средней школы всего за несколько месяцев, и математические формулы и теоремы, которые я так хорошо знала при сдаче экзамена, просто исчезли из моей памяти. А их знание теперь было нужно каждый день.

Первый экзамен по математическому анализу я провалила. Это был первый «неуд» в моей жизни. Первая «двойка». Нет, легкой жизни не хотелось. Но ощущать себя где-то позади остальных было мучительно трудно.

Это была действительно очень глубокая травма, потому что потом, спустя много-много лет, даже когда я уже была доктором педагогических наук, меня продолжал преследовать ночной кошмар – экзамены на радиофаке.

Спасение было в том, что радиофак стал для меня не только учебой. Это была дружба, оставшаяся на всю жизнь. Здесь я встретила своего будущего мужа. Нашу студенческую жизнь украшали доверительные отношения с любимыми профессорами, с которыми мы общались не только во время занятий. На специальных вечерах (кстати, я была организатором этих встреч) мы говорили о жизни, и наши кумиры часто спорили друг с другом.

Помню, на одном из вечеров разговор зашел о том, что необходимо человеку для счастья. Профессор-математик утверждал: «интересная, увлекательная работа». А профессор-физик возражал ему: «нет, увлекательная работа – это необходимое условие для счастья, но недостаточное». И мы тоже включались в этот спор.

Годы учебы на радиофаке помогли мне стать хорошим учителем и не бояться науки. Они изменили меня. Исчезла самоуверенность. Пришло понимание, что учеба – штука объективно трудная. Позднее это здорово помогло мне в педагогической работе.

Шел 1946 год. Мне было девятнадцать. Я опять приехала в лагерь навестить отца. Мы с папой были дружны с самого детства, и никакие разлуки помешать уже не могли. Мы наперебой рассказывали друг другу про свои дела. Я – о трудной студенческой жизни на радиофаке, он – о своем конструкторском бюро. Мне давно хотелось увидеть его сотрудников – политзаключенных, которых я хорошо знала по папиным рассказам. Это были люди самых разных национальностей, но неизменно талантливые инженеры.

В этот раз папа пообещал исполнить мое желание и, более того, показать не совсем обычное зрелище – концерт в зоне. Похоже, получить для меня пропуск в зону папе было несложно. Помню, я прошла через проходную, потом мимо лагерных бараков, почти не поднимая глаз. Наконец, конструкторское бюро. Казалось, я окунулась в знакомую атмосферу: вот Сережа – веселый, открытый и очень молодой, а это Олег – он выдает самые оригинальные идеи. Я узнавала их с папиных слов. Они окружили меня, шутили, смеялись.

А потом мы все вместе идем на концерт. Рядом бродят, как тени, серые люди, я не вижу их лиц и даже боюсь глядеть. Меня посадили где-то на второй или третий ряд. Передо мной почти никого не было. Полутемный зал облезлого деревянного клуба оказался позади, а впереди – освещенная сцена.

Концерт начался. Сначала – песни военных лет и стихи о войне (она еще была слишком осязаема). В какой-то момент я даже забыла, где нахожусь. Но вот объявляют номер, в котором участвует папин сотрудник-немец. Я до сих пор помню его фамилию – Вестерблом. Он вместе с милой девушкой в модном ярком крепдешиновом платье исполняют шлягер тех лет. Шлягер назывался «Свидание». Суть песенки известна: он назначает свиданье и ждет ее у аптеки, а она ищет его в кино. Заканчивается песня словами: «Так значит завтра на том же месте в тот же час».

На сцене происходило чудо! Это была настоящее шоу, то есть эстрада, опередившая свое время на много десятилетий. Актеры разыгрывали сценку: танцевали, менялись местами – легко, талантливо, с юмором.

Я оглянулась: зал был полон одинаковых, серых, угрюмых лиц. Помимо политзаключенных, в этом лагере содержались и уголовники. В тот момент я легко поверила, что их любимое занятие – проигрывать в карты людей. Мне об этом рассказывали: играют в очко, или какую-то другую игру, заранее договорившись, что проигравший должен убить первого, кто выйдет из-за определенного угла. И это неукоснительно выполнялось, иначе убивали проигравшего. Эта страшная готовность была видна по их лицам и ничего больше: ни отчаяния, ни надежды… ничего.

Я повернула голову к сцене – блеск эстрады, талант Вестерблома. Блестящий номер, достойный другой сцены. Но я уже не могла забыть про зал. И снова, и снова я смотрела то назад, то на сцену. Этот неистовый контраст – стоило только повернуть голову – навсегда врезался в сознание, вошел внутрь меня. Почему люди такие разные и как же они могут жить рядом?

Несколько лет спустя, уже работая в школе, у кого-то из психологов я прочла, что самое важное – развивать в человеке потребности. Развивать потребности. Потребность любоваться природой, наслаждаться искусством, потребность общаться, искать самого себя. Жить увлеченно и оставаться человеком в любой ситуации. Если этой потребности нет – тут уже ничто не поможет.

В зимние студенческие каникулы на пятом курсе университета мы с будущим мужем собрались навестить моего любимого папу.

К тому времени папа отсидел в лагере свои восемь лет, которые ему, как политическому заключенному, назначила знаменитая «тройка». Права на проживание в городе у него не было, и он остался работать в зоне начальником конструкторского бюро.

Ему выделили половину небольшого деревенского дома, в котором была большая комната и кухонька с печкой. Во дворе стоял сарайчик. Там жила папина коза. В то время держать корову даже местным жителям было сложно, поскольку косить траву разрешали только в местах, непригодных для колхозных посадок: в овражках, на болотах или на маленьких лесных полянах. Небольшой косой в таких местах вполне можно было запасти сена на зиму для козы, а для коровы – невозможно. Стадо коз в поселке было очень большое: кушать хотелось, а продукты и деньги – дефицит.

Помню, папа встречал нас на станции узкоколейки Лапшанга на лошади, запряженной в сани. Сани были очень удобными, с теплыми ватниками для ног. Мы замечательно устроились втроем – папа, мой жених Витя Зверев и я, – и буквально неслись по зимнему заснеженному лесу. Такая зимняя красивая пробежка была один раз в моей жизни – лошадь бежала быстро, снег скрипел!

Папа привез нас к себе домой, а на следующий день ему нужно было уезжать в командировку на экспериментальную площадку. Его конструкторское бюро занималось разработкой и совершенствованием машин и механизмов для лесоповала. Над этим работали высококвалифицированные инженеры, тоже политзаключенные. Необходимо было отслеживать работу этих механизмов в реальных условиях, чтобы своевременно устранять неполадки. Папа был очень увлечен этим. Он, в отличие от своих коллег, был вольнонаемным, и поэтому имел право свободно передвигаться.

В тот день завернул морозец градусов под тридцать. Уезжая, папа сказал нам:

– Последите за козой. Она должна родить.

Почему-то в тот момент папино поручение не вызвало у нас никаких вопросов. Мы установили дежурство: по очереди выходили к сарайчику и в щелку смотрели на козу. Не помню, кто из нас нарвался на тот момент, когда коза родила козленка. Боже мой! Мы понимали, что только что родившегося малыша нельзя оставлять на таком морозе. Схватив какие-то тряпки и одеяло, мы ворвались в сараюшку. Накрыли, обмотали козленка (надо сказать, очень скользкого и противного) и побежали с ним домой.

Дома мы разглядели на козленке толстый слой слизи. В ход пошли все подручные тряпки. Мы вытирали, вытирали и вытирали этого скользкого детёныша.

Наконец, перед нами на тонких ножках предстал совершенно чистый очаровательный козленок. Мы быстро придумали ему имя в честь недавно открытой элементарной частицы. Накануне поездки нам о ней рассказывал молодой профессор из Москвы Виталий Лазаревич Гинзбург, ныне всемирно известный академик, лауреат Нобелевской премии. Частица звалась Мезон, имя необычайно подходящее для козленка.

Мы любовались нашим Мезоном и вдруг вспомнили о козе: как же она там, бедненькая? Заглянув в сарайчик, мы увидели около козы великолепную, абсолютно чистенькую(!) сестренку Мезона.

Козе не понадобились никакие простыни и тряпки. Природой все было предусмотрено гораздо проще! Пять лет радиофака не научили нас не торопиться, придерживать излишнюю активность, не принимать поспешных решений и больше доверять природе!

Трудности студенческой жизни, особенно в периоды зачетов и сессий, компенсировала юность, интересное окружение и подруги. В университете мы дружили впятером. Но всегда в компании кто-то бывает ближе. И мне очень близки были две девочки: Шура и Неля.

Шурочка была всегда спокойная, выдержанная, где-то даже невозмутимая. Когда я познакомилась с ее мамой, солисткой оперного театра Антониной Николаевной, меня поразила их несхожесть. Даже вместе с ее мамой мы так и не могли никогда расшевелить Шуркины эмоции, вытащить их из нее. Удивительно, насколько девочка, казалось бы, из богемной семьи (ее папа был директором консерватории) была лишена всякого кокетства.

Второй близкой подругой была Неля. Ее полное имя было – Нинель («Ленин» наоборот). Оно появилось после смерти вождя коммунистической партии Советского Союза. В этом не было ничего удивительного, поскольку мама Нели была преподавателем научного коммунизма. Семья их жила на автозаводе, и Нелька любила оставаться у нас ночевать.

Наши бесконечные разговоры с подружками кружились вокруг учебы, наших однокурсников-вундеркиндов, к которым нам было даже страшно подойти. И конечно, любви, в которой мы все были неопытными. Все, кроме Нельки. Она познала силу и счастье взаимного чувства.

Иногда Неля приходила особо взволнованная ко второй паре, потому что они с ее парнем Володей шли, взявшись за руки, с Автозавода до университета пешком. Она рассказывала нам о своей первой любви, начавшейся еще в школе и продолжавшейся уже третий год. Каждой из нас думалось и мечталось о таком же.

В конце второго курса Неля заметно погрустнела. Оказывается, Володя принял решение перевестись на третий курс в один из московских вузов. Помню, как она металась из-за того, что им негде было побыть вместе. У нее дома родители и две сестры. У него тоже большая семья. Мы с сестрой собирались поехать к отцу, и я дала ей ключ от нашей квартиры.

Осень. Начало нового учебного года. Мы вместе с Нелей ждем Володиных писем из Москвы. Они приходили достаточно часто. Нелька иногда читала нам отрывки из них, и нам, неопытным, еще не познавшем настоящей любви, казалось, что все прекрасно. Но ее огромные глаза с каждым разом расширялись все больше, и на лекциях она думала не о науке.

Как-то раз она осталась у меня ночевать.

– Я чувствую, у него кто-то есть. Он изменил мне, – вдруг сказала она сквозь слезы.

Я всегда была человеком, не боящимся принимать решения. Это я сейчас понимаю, что решения надо принимать крайне осторожно. Но тогда мне все казалось однозначным: если есть подозрения, хоть какие-нибудь, надо немедленно ехать в Москву и все выяснить! Но как поехать? Нелины родители – люди прежней закалки, уровень нравственности которой доведен до абсурда. Скорее они бы выгнали ее из дома, чем отпустили бы к парню в Москву.

Было решено скрыть поездку от родителей. И вообще от всех – на всякий случай. Мы собрали Нельку, купили ей билет и отправили в Москву.

Она заранее сообщила Володе о своем приезде, и он встретил ее на перроне. Они обнялись и пошли молча. Вдруг Неля, у которой в голове крутилась только одна мысль, спросила его прямо в лоб:

– Волька! Ты меня любишь?

В ответ Володя промолчал. Он привез ее в свое общежитие, познакомил с ребятами, с которыми жил в одной комнате. Они встретили ее, как хорошую знакомую. Володе необходимо было в институт, и он убежал ненадолго. И пока его не было, Неля нашла на тумбочке маленькую фотографию незнакомой девушки. Сразу бросилась в глаза полная противоположность ей. Полненькая, маленькая и глаза совсем узкие, не такие большущие, как у нее. И губы, и выражение… Нет! Как он мог?! Как такое могло случиться?!

Она поговорила с ребятами, что для нее было несложно – Неля была человеком удивительно открытым, светлым, живым. И тотчас же после разговора она собралась ехать обратно. Ей казалось, что она все поняла.

Володя провожал ее. Он оправдывался, говорил, что эта девушка – дочь генерала – сама выбрала его, и он не устоял. Вот тут-то Неле и стало все ясно. О, наша проклятая нравственность! Ведь когда они были в моей пустой квартире, Володя умолял ее о близости. Но она твердо (как учила мама) стояла на своем: только после свадьбы. А та генеральская дочь оказалась гораздо умнее.

Утешать Нелю было невозможно. Это было просто бесполезно. Ей сделал предложение Володин друг, который всегда был к ней неравнодушен. И позднее у нее были возможности построить семью, но она все их отвергала на корню. Она упрямо продолжала хотеть только Володю. А он счастливо жил со своей женой, генеральской дочкой, и в память о первой любви назвал свою дочь Нелей.

Мы, подруги, многому научились на этой драме. Мы стали больше понимать в любви, в жизни, в мужчинах. И наши детские мечты таяли одновременно с новым, более трезвым пониманием жизни.

Мой папа продолжал руководить конструкторским бюро в качестве вольнонаемного работника. Жил он по-прежнему в лагпункте в деревенской избе. Мамочка вышла на пенсию, и стала понемногу привыкать к мысли о деревенской жизни.

Мы, теперь уже с мужем, собирались на все лето к моим родителям. Что же им привести в подарок? Наверняка что-то для хозяйства. Сужаем проблему: какую-нибудь живность. Помню, шуток было немало, но довольно быстро сошлись на цыплятах. Ну, какое же хозяйство без кур, вечно ищущих что-то около дома, и гордо наблюдающего за ними петуха! Уютности добавляют, да и яички свежие не помешают. Хорошо и то, что растут цыплята быстро, и за лето мы сами успеем их вырастить.

Решение принято, и мы со всей ответственностью беремся за его выполнение. Узнаем, что на птицефабрике, находящейся за городом километрах в двадцати, инкубаторских цыплят продают всем желающим. Муж водружает на багажник велосипеда большую корзину со всеми подстилками и покрышками, а я навожу справки, чем же этих малявок кормить.

У меня уже давно сварено вкрутую яйцо и приготовлен творог для первого завтрака наших цыплят, а их все нет и нет. Волнуюсь. Меряю комнату шагами. Вот когда помог бы мобильный телефон! Но до такого чуда было еще очень далеко.

И все же как-то неожиданно в комнату влетает муж и с ходу высыпает

на стол содержимое своей корзины. Господи, какие крохи! Оказывается, они

на свет-то появились всего два часа назад (муж ждал, пока они после своего

рождения высохнут, и поэтому так долго ездил). Я была в полном восторге:

эти прелестные желтенькие комочки уже полны жизни. Конечно, к восторгу

примешивался и страх: мы впервые (детей у нас еще не было) почувствовали

ответственность за беспомощных живых существ.

На следующее утро уже намечен отъезд. Дорога длинная и утомительная. Сначала больше четырех часов по железной дороге на север до станции Сухобезводное, затем переход к узкоколейной железной дороге и целую ночь – тряска в темном грязном вагоне вдоль лагпунктов Унжлага (лагеря на реке Унжа) до станции Лапшанга, на которой жил и работал папа. Я много раз проезжала этот путь одна, когда ездила к отцу на свидания. Муж тоже уже знал эту дорогу, поскольку мы приезжали к папе вместе. Но сейчас все иначе – мы не одни, с нами двадцать маленьких жизней! И потому дорога казалась бес­конечной, и ночью в темном вагоне мы то и дело отодвигали марлю и трога­ли теплую груду на дне корзины.

Радостная встреча. У нас в семье не принято скрывать счастливые эмоции. И цыплята, похоже, пришлись «ко двору». Летняя жизнь началась. Она сильно отличалась от прошлых: из нее впервые исчезла беспечность. Ее ме­сто заняла забота о цыплятах. Наверное, это был тренинг перед появлением детей.

Сама по себе забота нас не угнетала. Цыплятам нужен свежий воздух – и мы отгораживаем для них около крыльца небольшой загончик, а вечером переселяем их в импровизированный курятник, сделанный в сарае. Цыплята любят клевать свежую травку – и мы вырезаем дерн и пересаживаем его на их дневной участок.

Заботиться о цыплятах и видеть, как они растут, нам нравилось. Кошмар начался через несколько дней. Цыплята оказались в мире, полном опасностей и угроз. Они подстерега­ли малышей повсюду. Сначала оказалось, что под крыльцом жила крыса, ко­торая охотилась на них. Кто-то из нас увидел, что цыплят стало мень­ше, но сосчитать эти непрерывно перемещающиеся совершенно одинаковые желтые живые комочки на тонких лапах было очень непросто. Волнуемся, считаем снова и снова. Да, несо­мненно, двух или трех не хватает. Мы снова трудимся и переносим цыплят на новую площадку.

Известно, что беда не ходит одна. Эту истину мы постигли сполна. Помню, как мы неслись домой с прогулки, когда неожиданно нача­лась гроза. Mы понимали, что детеныши могут погибнуть. Мы спасали их, как могли: ловили, тащили в дом, грели. Кого-то спасти не смогли…

Потом начались болезни. Мы вливали в маленькие клювы лекарства, но они почему-то плохо помогали. Из двадцати цыплят выжило двенадцать, и один из них был хромым. Цыплята быстро росли и вскоре научились запрыгивать в своем курятнике на ночь на насест. Все, кроме одного, хромого. И я каждый вечер следила за цы­плятами, боясь упустить момент, когда они начинали прыгать на насест. Я подсаживала хромого цыпленка к остальным, чтобы он не чувствовал себя неполноценным.

И вот у наших «подростков» на головах, где позднее должен был появиться гребешок, стали просматриваться красные полосочки. Гребешки бы­стро увеличивались, и становилось ясно, что подавляющее большинство вы­ращенных цыплят – петухи. Девять из двенадцати, причем из трех курочек одна была та самая хромоножка.

Я всегда вспоминаю эту историю, когда вижу, как выращивают инкубаторских цыплят деревенские женщины: они помещают цыплят в ящик, за­крывают его марлей и ставят возле дома. Еда и питье иногда обновляются. И все.

Нет, мне не жаль лета, отданного цыплятам. Мы полюбили их, всей семьей вместе радовались и переживали. Цыплята помогли нам с мужем лучше узнать друг друга.

И все же.. .И все же эта эпопея была серьезным уроком. Она убедила нас в том, что время, ответственность, интерес, отданные делу, недостаточны для хорошего результата. Нужно знать дело, за которое берешься.

Когда я закончила радиофак, мой репрессированный отец находился в Сибири. И меня, как дочь политзаключенного, не допустили исследовать явления природы с помощью радиофизики, хотя в дипломе было написано: «Физик-исследователь». Меня направили на работу в среднюю общеобразовательную школу учителем физики.

О работе в школе я никогда не думала. Мне это даже в голову не приходило. Да и никто со мной это не обсуждал.

Я пришла с дипломом и направлением в Гороно (Городской отдел народного образования). В то время школы были разделены на мужские и женские. Школа, в которую я была направлена, была мужской. Чтобы иметь хоть какое-то представление о том, с кем придется работать, я согласилась присутствовать на осеннем экзамене по физике. Мальчишка-семиклассник рассказывал о силе трения. Бойко так тараторил. А когда закончил, учительница его спросила:

– Ну, а что было бы, если бы силы трения не было вообще?

Вопрос оказался на засыпку. Мальчик испуганно замолчал.

– Ну, что? – продолжала учительница. – Может быть, трамваи тогда бы летали?

– Да, да! – сказал мальчик. – Они летали бы…

Это была моя первая встреча со школой. Вторая – в первый день учебы – стала еще более «впечатляющей». В средние века, чтобы узнать о девушке ведьма она или нет, – ее бросали в омут и смотрели: выплывет или не выплывет. Если выплывет – значит, ведьма. Значит – на костер! Ну, а не выплывет…

Примерно так же испытывали начинающего учителя. Мне дали четыре шестых и шесть седьмых классов. Если учесть, что в каждом классе было не менее сорока мальчиков, то легко подсчитать, что мне нужно было запомнить четыреста с лишним имен и фамилий.

Я готовилась к своим первым урокам все лето. И вот наступило мое самое первое 1 сентября. В шестом классе физика была новым предметом. И мне казалось, что первый урок обязательно должен захватить внимание детей, пробудить в них желание познавать законы природы, познавать мир. Это же так интересно!

Я иду на урок в 6 «А». Передо мной в класс несется верзила (оказалось, третьегодник с очень подходящей фамилией Разгулов). Он влетел в класс с воплями:

– Девчонка идет. Доведем ее!

Я вошла. Любопытству ребят не было предела. Они уселись как зайцы кружком на парты и стали при мне обсуждать: кто же это к ним пришел? Гипотезы были разные: студентка, пионервожатая… Ясность внес унылый парень, сидевший у окна:

– Да это Неля с нашего двора!

К такому началу я была совсем не готова. Я все же попыталась рассказать что-то самое-самое интересное. Но эффекта не было. Им было весело, и они были намного опытнее меня в умении срывать уроки, чем я в умении следовать принципам педагогики. Так прошел мой первый урок.

Я бы, наверное, ушла из школы, так и не узнав, что это мое дело. Спасли седьмые классы. Мне повезло. До меня физику у них вел очень старый учитель. Причем он был преподавателем техникума. Много лет спустя, на наших школьных встречах эти, уже взрослые, ребята всегда вспоминали свои проделки на уроках Александра Ивановича. Например, они могли снять с него калошу, пока он сидел за столом, и повесить ее за портрет Сталина, висевший на стене.

Физики они не знали совсем. Но то ли они были уже на год старше, то ли я уже закаленная пришла к ним на второй день своей работы в школе. И у меня получилось!. Ребята ждали моих уроков, ходили хвостом, хотели дополнительно заниматься физикой на кружке. А я, так и рыдая от уроков в 6-х классах, и умоляя директора освободить меня от них, готовилась к урокам для семиклассников до двух ночи и испытывала совершенно новые и новые эмоции.

Практически сразу я поняла несколько очень важных вещей:

• Во-первых, меня удивило, что неудача в шестых классах меня сильно расстраивала, но не выбивала уверенность в себе, как было во время учебы в университете. Я уже смирилась, что с шестыми не получится. Я даже ходила на уроки к учителям, где эти же самые шестиклассники сидели, как мышки, и на их партах лежали дневники, исчезающие на моих уроках. Что-либо «пере» – переделывать, перевоспитывать – гораздо труднее. Лучше делать с нуля. Труднее, когда это связано с людьми, у которых есть память и характер. Перешивать вещи нетрудно: исправил и шьешь заново. А с людьми «пере» – очень трудно. Но страха не было.
• Во-вторых, я поняла, что работать гораздо интереснее, чем учиться. Потому, что виден результат усилий. Результат реальный.
• В-третьих, я поняла еще одну очень важную для меня вещь. Хороший результат требует больших усилий.

В моей первой школе был очень сильный директор. Он сразу заметил мою работу в седьмых классах. Однажды он предложил мне описать мой самый первый урок, чтобы потом вместе с ним спустя лет десять вспоминать.

Я ответила:

– Не стоит писать. Я этого не забуду никогда.

И действительно: прошло столько лет, а ничего не забылось!

Я вышла замуж в 21 год. Всерьез о семейной жизни я не думала: как ее строить? какой она должна быть? Учеба на радиофаке продолжала занимать мое время и мои мысли.

Витя переехал жить к нам с мамой. Жили мы дружно, о замужестве я не жалела. Все было хорошо и правильно. А вот мысли о детях в голову лезли. Детей хотелось. Хотелось сына. И он, как положено, родился ровно через девять месяцев. И если бы тогда не мой супруг, я бы диплом не написала. Ему, несчастному, пришлось писать их целых три, помогая еще и моей подруге.

Через два года семья увеличилась. Появилась желанная дочь. Меня не угнетало, что мы впятером (пятая – няня, деревенская девушка Галя) жили в одной, причем проходной, комнате. Мы оба с мужем были увлечены работой. И очень любили своих детей.

Спустя еще некоторое время, мы получили светлую, солнечную, двухкомнатную квартиру от университета, в котором работал муж. Для того, чтобы ощущать величину этой квартиры, я поставила холодильник в самой дальней от кухни точке возле входной двери. И каждый раз с наслаждением ходила к холодильнику туда и назад за всякой ерундой.

Игорь и Ниночка были здоровыми и веселыми детишками. Когда они чуть подросли, мы приняли решение отправить детей с детским садиком на загородную дачу в Зеленый город (Ниночке было три года, Игорю – пять с половиной). А сами решили купить деревянную лодку со стационарным мотором и проплыть на ней по Волге до Ветлуги.

И вот мы плывем. Все замечательно. Мотор стучит. Эмоции захлестывают вместе с волнами. Вдруг, неожиданно для себя, мы причаливаем к берегу недалеко от той самой дачи, где живут наши детишки. Запираем кабину и поднимаемся в громадную гору по направлению к даче.

Нет, не умели мы без детей отдыхать! После трудного разговора с начальником лагеря, нам (почти без вещей) все-таки отдали детей. Чтобы сократить путь к лодке, нам пришлось лезть через какую-то дыру в заборе.

Наконец, вся семья была в сборе. Вот теперь путешествие действительно началось! На нас глядели, как на сумасшедших. Наш самодельный тент пропускал дождь, но мы доплыли до Ветлуги с огромным удовольствием и легкостью. Без детей этой легкости мы бы не почувствовали.

Дети росли. И постепенно рождалась наша с ними дружба. До сих пор мы с ними самые близкие друзья.

Помню, как мы с мужем неслись после работы домой. Неожиданно для себя я поняла, что очень люблю играть с детьми. Я начинала играть с чьим-нибудь малышом в автобусе или в прятки на даче с чужими ребятишками. А тут свои!

Пока они были маленькими, мы тратили очень много времени и фантазии, чтобы готовить им детские праздники. Это были кукольные театры с декорациями и музыкальным сопровождением. Или новогодние представления с появлением неожиданных героев на елке. Потом они уже не просто ждали праздников, а сами становились активными их участниками.

Постепенно в нашу жизнь вошли общие игры. Сначала мы с огромным увлечением играли вчетвером в игру, которая на первый взгляд может показаться примитивной. Называлась она «Четыре в ряд», это игра с кубиками и фишками. По правилам нужно было не просто придти первым к финишу, но необходимо было также строить заслоны и мешать продвижению соперников. Каждый вечер мы садились всей семьей на пол, раскладывали нашу карту и катали кубик с невероятным азартом.

Интересно, почему же так долго нам не надоедала эта игра? Возможно потому, что в процессе игры нужно было разрабатывать какие-то интересные стратегии. Ведь, когда ставишь заслон сопернику, ты одновременно тормозишь и свое продвижение.

На смену этой игре пришел настольный теннис. Вещи в детской комнате были сдвинуты к стенам. Самодельный стол был несколько меньше стандартного, и мячик от него скакал не всегда, как ему полагалось по законам физики. Но все это было не важно. Мы лупили ракетками по мячу! Играли длинные турниры. И это происходило в обычной двухкомнатной квартире!

Для большего азарта разыгрывали в теннис домашние дела. Проигравшему приходилось чистить картошку, выносить мусорное ведро или мыть посуду. Справедливости ради надо сказать, что дети почему-то не очень увлекались помощью по дому и очень талантливо увиливали от проигранных дел.

Мы не заметили, как эти многочасовые игры привели к потребности быть вместе. Получилось так, что детям с родителями и нам с детьми было весело и комфортно. И это состояние вошло во всех как какой-то рефлекс: с родителями хорошо, весело, интересно. С детьми – лучше, чем без детей! Вот что было главным!

Дальше так и не хотелось расставаться. Дети становились старшеклассниками, потом студентами. Мы понимали, что им теперь хотелось быть не только с нами, но и со своими сверстниками. И мы отправлялись в походы вместе с их друзьями.

И только теперь я в полной мере оценила мудрость этой позиции – дружбы с детьми. Мы стали им нужны. И они помогают нам и заботятся о нас не только из чувства долга, но и потому, что хочется подольше жить рядом.

Я оказалась в больнице, где мне должны были делать бронхографию (болезни легких меня мучили с детства). Больничная палата, куда меня определили перед операцией, напоминала громадное фойе. Там было не менее десяти-двенадцати мест. Мне досталась единственная свободная койка возле двери.

Я еще не успела осмотреться, разложить свои вещи, как все мое внимание приковала ужасная сцена, разыгравшаяся в палате. Пять активных, очень уверенных женщин что-то настойчиво требовали от девчонки-подростка, побритой наголо. Она глядела на них исподлобья и упрямо молчала. Другие женщины в палате тоже не были равнодушны: они поддерживали тех активных, давали советы.

Напряжение нарастало. Раздумывать было некогда. Я подошла и сказала, что я учительница и работаю с подростками. Попросила объяснить, в чем причина конфликта. Все оказалось очень просто – девочка не давала снять швы после операции. Видимо, медсестра, которая за ней пришла, резко к ней обратилась, девочка нагрубила той в ответ и в итоге отказалась от необходимой процедуры.

Я этого не видела. Но конфликт был, очевидно, не первым, потому что женщины, живущие с девочкой в одной палате уже несколько дней, явно были на взводе. Они наперебой стали рассказывать мне о ней. А я глядела на затравленного ребенка и чувствовала, что в моей жизни появилась новая интересная задача. Я попросила оставить нас с девочкой вдвоем. Все с радостью отступили.

Разобраться в ее ситуации было не сложно. Девочка оказалась детдомовкой. В больницу попала вся во вшах, поэтому ее побрили. Она не могла это пережить в свои тринадцать-четырнадцать лет. Я не проявляла сочувствия напрямую – я ее развлекала, веселила, гуляла с ней по коридору. В результате, она быстренько согласилась снять швы.

Мы стали общаться. Разговаривали часами, вернее я рассказывала ей разные истории из своей учительской жизни или из книг, а она слушала, изредка что-то переспрашивая.

Через несколько дней рядом со мной освободилась койка (женщину выписали домой). В один миг девочка перебралась на нее и придвинула кровать вплотную к моей.

«Похоже, лед тронулся», – подумала я тогда с надеждой. Но, увы, появились новые трудности. Ночью, когда все уже давно уснули, меня разбудил громкий шепот:

– Расскажи мне что-нибудь.

Я попыталась уговорить ее спать, но она лишь разозлилась. Я вынуждена была сдаться. Ей все время было что-то нужно от меня. Уже под утро, когда мои глаза закрывались от усталости, она потребовала проводить ее до туалета, чтобы ей не было скучно идти одной.

Так продолжалось еще три дня. Ее безумный эгоизм вызывал во мне самые тяжелые, противоречивые чувства. Неожиданно бронхографию отложили и мне объявили о выписке из больницы. Девочка буквально вцепилась в меня.

Когда на следующий день после выписки я принесла ей в больницу вкусную еду и игрушки, она выбросила все это прямо у меня на глазах. Она не могла мне простить, что я ушла из больницы и бросила ее.

Я много думала об этой истории. Не получилось того, на что я надеялась. Даже не знаю, была ли для той девочки польза от этой встречи. И все-таки знаю точно, что если бы случилась подобная ситуация, я бы снова кинулась на помощь к ребенку.

Я очень люблю кошек. С самого детства. Кошки мне нравятся всякие – ласковые и диковатые, послушные и игривые, всегда со своим характером, порой своенравным и требовательным.

Когда я была ребенком, в нашем доме кошки были всегда. Помню, одну кошечку я научила открывать лапой дверцу буфета, в котором лежала вкусная еда: колбаса или сыр (холодильников тогда еще не было). Кошка лакомилась, а мне было весело, хотя потом приходилось объясняться с мамой.

Когда подросли наши дети, я стала вновь мечтать о кошке. Все были за то, чтобы завести домашнюю живность, но детям больше хотелось собаку. Не помню точно, как это все закрутилось, но не успела я опомниться, как мы уже ехали за щенком куда-то на окраину города.

На обратной дороге в моем пуховом платке возилось что-то маленькое, пушистенькое. Мы почти не спускали его с рук, и муж даже стал волноваться, как бы наш щенок не слишком привык сидеть на руках. Но волнения были напрасны. Он быстро рос и вскоре превратился в огромную лохматую лайку, такую, какие на севере возят сани.

Но это было несколько позже, а когда щенок только появился, дочка Нина рассказала о нем своему однокласснику, живущему в квартире над нами. Алеша зашел посмотреть на щенка. Маленький ласковый толстый щенок ткнулся в него носом и стал облизывать (как и всех, кого встречал на своем пути).

Алеша буквально заболел нашим щенком. Он с восторгом рассказывал о нем своим родителям, а Нина подогревала ситуацию информацией о том, что щенки в этом помете еще есть. Вскоре Алешины родители сломались. Щенок, которого они взяли, приходился родным братом нашему Аргоше.. Щенки стали расти вместе, а дети с ними гуляли. Но если в нашем доме собачьи проделки только добавляли веселья, то у Алеши складывалось все не так просто. В их доме, где был настоящий культ чистоты и порядка, вместе с растущим щенком появились неприятные проблемы в виде луж и грязных лап. Родители Алеши были уже немолоды, и очень страдали от этого.

Алеша по-настоящему привязался к щенку и готов был ради него на все, но родителям становилось все труднее мириться с присутствием собаки в доме. В итоге они нашли какого-то лесничего, которому нужна была лайка, и отвезли ее за город.

Щенок оказался в выгодном положении. Он попал в свою стихию и стал настоящим охотничьим псом, к чему и был призван. А наш Аргоша – красивая мохнатая огромная лайка со странными ушами, которые так и не поднялись из-за непрерывного заглаживания, лежал под письменным столом, положив голову на свои лапы и, наверное, лишь во сне бегал за зайцами да иногда летом в походах отводил душу.

Эта история, такая типичная для многих семей, оказалась очень тяжелой для Алеши – мальчика закрытого, робкого, неуверенного в себе. Его, как никого другого, нельзя было лишать такого друга. Потеря собаки стала для него очень тяжелым испытанием. К тому же рядом рос наш пес, который каждый день напоминал ему о том, чего он лишился.

Но можно ли осуждать его родителей? С одной стороны именно такого ребенка нельзя было лишать собаки. Но с другой – родители искренне хотели сделать для сына все, они пошли ему навстречу, но справиться с ситуацией физически не смогли.

Время от времени Алеша навещал свою бывшую собаку. Приезжал всегда очень подавленный, хотя и рассказывал мне, что все там очень хорошо.

Да, объективно сложных ситуаций в жизни не избежать. И, к сожалению, далеко не каждую ошибку удается исправить так, чтобы не было потерь.

Эта история произошла с нашими близкими друзьями. Я не могу сказать, кто из них был мне дороже. Наверное, поэтому история их любви так глубоко затронула и мысли, и душу – как что-то очень личное.

У нас с мужем был общий друг Саша – профессор, физик. Ему было около пятидесяти. Саша любил приходить к нам. С мужем они беседовали о науке, о семинарах, которые оба проводили. Затем Саша располагался в кресле и слушал музыку в исполнении хозяина дома. Потом буквально несся ко мне на кухню, где я готовила ужин для всех троих. Мы говорили о жизни, людях, политике и науке – и не могли наговориться.

Как-то раз звонок Саши несколько удивил, вернее, заинтриговал нас, потому что он попросил разрешения придти не один. И вот в наш дом, как вихрь, ворвалась совершенно необычная дама! Ирина принадлежала к такому типу женщин, которых мужчины считают красавицами, а женщины никогда с этим не соглашаются. Она была невероятно активна. По ее поведению, еще до того, как она представилась, сразу было видно, что она – столичная штучка. Сначала она с нескрываемым интересом разглядывала меня и моего мужа, а потом практически без предисловий начала рассказывать об их судьбоносной встрече с Сашей.

Встреча произошла в Москве совсем недавно. Ирина пришла к своему приятелю за лекарством для собаки, а Саша, будучи в командировке, зашел к этому же приятелю, своему давнему знакомому, скоротать время до поезда. Приятель познакомил их, поставил музыку, чтобы создать приятную, легкую атмосферу, и пошел в кухню ставить чайник. Когда он вернулся, эти двое танцевали в объятиях друг друга.

Они оба наперебой рассказывали о том, как не могли оторваться друг от друга. Они сами не переставали удивляться тому магнетизму, который неожиданно пронзил их и уже не отпускал больше. В тот вечер Саша не уехал. Потом они расстались буквально на несколько дней только для того, чтобы разойтись со своими половинами (у обоих были семьи, дети) и жить вместе. Видно, эта любовь была предопределена небесами.

Не помню сколько лет продолжалась идиллия – два, три, четыре года… Но начались обиды. Саша рассказывал, что Ирина ему не давала дома заниматься наукой, ревновала, если он задерживался на работе. Ревновала к науке. Ирина жаловалась, что Саша обещал подумать над задачей час, а в итоге мог не выходить из кабинета всю ночь. Поистине это была дилемма – любовь или наука.

Саша наукой жертвовать не мог. Он был очень плодотворен, полон идей, под его руководством выполнялись докторские работы. А Ирине уже пришлось пожертвовать слишком многим, чтобы целыми днями сидеть одной в пустой горьковской квартире. Она родилась и выросла в центре Москвы и до встречи с Сашей жила яркой, наполненной событиями жизнью.

Они разбежались. Помню ее отчаяние и слезы. Помню его растерянность. Но другого выхода для себя они не видели. И как-то очень быстро погасло это яркое, полыхающее пламя.

Саша вскоре женился вновь на своей бывшей аспирантке – скромной молодой женщине, обожающей его. Ирина уехала в Москву и тоже нашла себе спутника, с которым, по ее словам, стала вполне счастлива. И опять Саша приходил к нам, и опять он часами разговаривал с мужем о науке, а потом со мной о жизни.

Вот такая история. Я была ее свидетелем от начала и до конца, пыталась помочь, спасти их семью. Любовь наших друзей требовала взамен жертв, но ни один из них приносить жертвы не хотел, не мог.

Похоже, гармония в отношениях между мужчиной и женщиной возможна в двух случаях: когда оба партнера учитывают интересы друг друга или один из них живет жизнью другого, настроен на него.

Эта история имеет для меня особый привкус горечи, так как Саша вскоре заболел раком и умер. Ирина живет в Москве, мы изредка беседуем по телефону, но это теперь совсем другая женщина, хотя она всячески делает вид, что абсолютно счастлива.

Я была классным руководителем седьмого класса обычной школы, находящейся на окраине города. В этом классе было много трудных мальчишек, второгодников. У кого-то родители беспробудно пили, кто-то уже начинал воровать.

Был среди них один мальчик – веселый, обаятельный троечник Димка. Он несколько отличался от основной массы, но проблем было немало: невыполненные уроки, прогулы.

Однажды после школы я стала свидетелем того, как Дима проволокой зацепился за крюк проезжающего мимо грузовика. Грузовик подпрыгнул на кочке, и Дима, не удержавшись, угодил прямо под колеса машины. От ужаса я закричала и закрыла лицо руками. Мальчишка чудом не пострадал. И тогда я решила: хватит! Пора остановить этот разгул необузданных мальчишечьих страстей.

Зная, что у Димы хорошая семья (отец работал в мединституте), я решила особо не мудрить. Просто прийти к Диме домой, обсудить с родителями его поведение и вместе решить, что делать дальше.

Я сказала Диме, когда собираюсь придти, и попросила предупредить об этом родителей. Перед встречей я очень тщательно продумала каждое слово. Я собиралась привести убедительные примеры того, к чему может привести подростковое разгильдяйство. Я подготовила для родителей несколько дельных предложений, как нам объединить усилия, чтобы парень окончательно не вышел из-под контроля.

Когда я подошла к дому, Дима радостно приветствовал меня с верхушки огромного дерева, растущего рядом с его подъездом. Уж очень хотелось ему удивить меня.

Помню, обстановка в квартире была скромной. Мы сели за стол, на котором был чай и какое-то домашнее печенье. Родители посадили Диму между собой, и в глаза сразу бросился очень жесткий и строгий взгляд его мамы, обращенный в сторону сына. Под этим взглядом мой бедный Димка съежился и притих. Я смотрела на него, на родителей, на старшую сестру, также жестко и осуждающе смотрящую на брата. Все это стало напоминать суд, где подсудимым оказался испуганный, подавленный, растерянный подросток.

В эту минуту мне вдруг стало ясно, что затея с серьезным разговором – не лучшее решение. И неожиданно для себя я сказала:

– Дима, а покажи мне, где ты делаешь уроки.

Он вскочил с места и повел меня в маленький закуток за занавеской. Там стоял столик, на котором лежали разобранный приемник и шахматы. Я сказала:

– Сыграем?

Мы сели играть в шахматы (оба, надо сказать, играли неважно). Кто-то из нас выиграл в первой партии, другой попросил реванша. Мы тут же начали играть вторую. Иногда занавеска, заменяющая дверь, приоткрывалась – к нам заглядывали растерянные родители.

Играли мы часа полтора. Потом я как-то боком пробралась в прихожую и стала собираться домой, ссылаясь на то, что мне необходимо к детям. Димин отец предложил проводить меня до трамвая.

– Нет-нет! – сказала я. – Спасибо, меня проводит Дима.

Дима обрадовался, но по дороге мы в основном молчали или обсуждали наши шахматные баталии.

Не знаю, каков был бы эффект, если бы встреча прошла так, как я придумала заранее.. Но спонтанное решение помогло. Дима стал спокойнее и старательнее. А через год он сделал над собой сверхусилие, и сумел поступить в девятый класс физико-математического лицея, куда я перешла работать несколько раньше.

Спустя сорок лет мы встретились с Димой на вечере, посвященном 45-летию лицея. Он, подполковник медицинской службы в отставке, живет достойной и счастливой жизнью. Меня поразило, насколько ярко он помнил тот мой «ход конем». Оказывается, этот визит сильно повлиял на его отношение к жизни и к себе. Он признался мне, что в сложные моменты всегда мысленно искал моего нестандартного решения и следовал ему.

Прокручивая снова и снова ситуацию с Димой, я пришла к убеждению: не стоит намертво держаться за свою позицию, даже если она опирается на прочные принципы. В каждом отдельном случае нужна гибкость, учет ситуации, учет того, что и учесть-то порой невозможно.

Крым. Санаторий. Бархатный сезон. Мне – тридцать лет с небольшим «хвостиком».. Как всегда, крымский воздух творит чудеса, и я снова могу свободно дышать, играю в настольный теннис и даже лазаю по скалам.

В тот день мы с моей южной приятельницей – инженером из Симферополя , как обычно, дурачились на пляже. Устроившись на лежаках, мы играли в «подкидного дурака». Та, что выиграла, имела право подложить на лежак проигравшей булыжник любого размера, какой только могла принести. Мы много смеялись, привлекая к себе внимание и вызывая зависть окружающих.

И вдруг все изменилось. На соседний лежак прилегла дама, прикрыв лицо широкополой шляпой. Нас совершенно не интересовало ее лицо. Наше внимание приковали ее ноги. Точнее ногти на ногах. Они были красного цвета! В то время педикюр только-только входил в моду и был большой редкостью. На скромном пляже нашего санатория эта дама была единственной обладательницей этих вызывающих, красных ногтей.

Мы с приятельницей были потрясены. Мы не могли понять: зачем? Помню, мы придвинулись друг к другу и дали волю своим эмоциям:

– Ну что тут может быть красивого? Это же не руки! – наперебой шептали мы друг другу. – Зачем? Это же просто ужасно!

Возмущаясь, мы снова и снова оглядывались в сторону ног той дамы. И вдруг неожиданно для себя самой я сказала:

– А давай накрасим тоже?

Приятельница несколько секунд смотрела на меня с недоумением, а потом, засмеявшись, сказала:

– И, правда, а почему «нет»? Давай!

И в тот раз, и позднее я убеждалась: осуждать, завидовать или радоваться жизни – выбор зависит только от себя самой. Все внутри, в самом человеке. Осуждать гораздо проще, чем радоваться. Почему?

Мы с семьей очень много путешествовали по Советскому Союзу. Мы были на Байкале, на Северном Урале, и в Карпатах, и в Прибалтике.

Мы с удовольствием осваивали просторы нашей страны и даже не думали о поездках за границу. Да это было и невозможно.

Но времена менялись, и занавес потихонечку приоткрывался. И вот, где-то в начале 70-х годов, я оказалась в группе учителей-физиков, отправившихся в Восточную Германию. Это был профессиональный туризм. За время поездки нам должны были показать и страну, и местные школы.

Перед поездкой с нами провели беседу. Запрещались любые личные контакты с иностранцами, кроме тех, которые были оговорены заранее. Нам обменяли ничтожное количество рублей на марки и категорически запретили брать с собой деньги .

Мы доехали до Бреста. Там нам показали Брестскую крепость, а потом предупредили, что скоро, на границе с Польшей, есть таможня, где будут тщательно проверять наши вещи. «Чтобы никаких неразрешенных предметов!»

Мы были в панике. Сколько-то денег каждый из нас все же взял с собой. Их надо было срочно прятать. Мы с подругой жутко суетились. Мы ощущали какое-то унижение, понимая при этом, что деваться нам некуда. Деньги были нужны. Их можно было обменять на марки, если удастся. Помню, я засунула их в бигуди, а она, наглядевшись детективов, в бюстгальтер.

Тогда в нашей стране не было ни обменных пунктов, ни свободного хождения какой бы то ни было валюты вообще. За незаконный обмен или хранение иностранных денег человека в Советском Союзе могли осудить по закону.

Но с нами все благополучно обошлось – таможенники оказались лояльными и ограничились вопросами.

И вот первая остановка – Варшава. Здесь поезд стоял недолго. Вдруг на перроне появилась эффектная дама с огромными яркими гвоздиками практически в свой рост. Она показалась нам знакомой. Мы смотрели на нее из окна и не могли отгадать: кто это? – пока к ней не подскочила девушка.

Девушка показалась очень знакомой, мы ее только что видели на телеэкранах. Боже мой! Это же немецкая фигуристка, многократная чемпионка мира тех лет – Габби Зайферд! Эффектная дама была ее мамой и тренером в одном лице. Оказывается, они гастролировали в Варшаве и сейчас в нашем поезде ехали обратно в Германию.

Поезд тронулся. Вся наша группа была очень возбуждена. В нашей стране Габби очень любили. Она, как птица, летала по льду и вносила столько жизни и веселья в свои композиции!. Мы тут же решили, что надо обязательно ей подарить один из презентов, которые у нас были с собой. Выбрали небольшую картинку с русской зимой. Кто-то, немного знающий немецкий, подписал ее. А дальше все взоры обратились на меня.

– Нелли, иди, дари!

Я честно отказывалась, потому что в группе были люди немного знающие немецкий. Я-то не знала ни одного слова! Но решение было принято, и я с картинкой отправилась искать международный вагон.

Вот он, обшитый красным деревом и неожиданно просторный внутри. Спрашиваю у проводницы: «Габби?» Мне показывают купе.

Стучу. Доносится звонкий веселый голос. По всей вероятности, мне говорят: «войдите». Я открываю дверь в шикарное купе, в котором сидит одна Габби. В жизни у меня никогда больше не было такого дивного диалога на двух разных языках. Я сказала:

– Габби, мы – группа русских туристов – едем посмотреть Германию.

Она что-то сказала в ответ. Я решила, что это были слова:

– О, мне очень нравится ваша страна!

Тогда я сказала:

– Мы ваши огромные поклонники! Я, благодаря вам, полюбила одиночное женское катание.

Габби улыбнулась, закивала и сказала следующее (а может быть, она сказала что-то совсем другое):

– Да это мое любимое занятие – кататься на коньках.

Я снова обратилась к ней:

– Габби, мы хотим, чтобы у вас на память о Советском Союзе осталась эта картинка русской зимы.

И достала сувенир. Она с большим интересом его разглядывала и очень меня благодарила. Затем мы попрощались. Я вышла спокойная и удовлетворенная. Это было чудесное начало поездки за рубеж.

В Германии нас все поражало. Все было не так, как у нас. Был порядок, чистота, магазины были полны товаров. Что же это за нация такая – немцы? Они и при социализме могли хорошо жить. Мы катались на каких-то немыслимых американских горках в Магдебурге, слушали орган в соборе, где похоронен Бах. Было много интереснейших экскурсий.

Все свои марки я потратила на обратимую фотопленку для слайдов (у нас ее в то время не было в продаже) и два томика стихов Евтушенко и Рождественского, которые совершенно невозможно было достать у нас.

Вечером накануне отъезда нам вдруг объявили, что мы можем обменять свои рубли на марки в обменном пункте прямо при гостинице, в которой мы жили. Естественно, все рванули менять.

В результате дополнительные деньги у нас появились в тот момент, когда все магазины были уже закрыты. Как быть? Наутро была намечена заключительная экскурсия в Трептов-парк, потом обед и отъезд. А марки? Члены группы (учителя!) пошептались, посовещались и решили отказаться от экскурсии.

Но Трептов-парк – это место в Берлине, где похоронены наши русские солдаты, бравшие рейхстаг. Там стоит пантеон с именами погибших солдат. И мы, русские люди, не пойдем поклониться нашим солдатам, а пойдем покупать белье, обувь и тряпки?! Но в нашей стране нельзя было купить эти вещи, немецкое белье для русских женщин было мечтой!

Я понимала, что кто-то должен взять решение на себя. И я сделала это. Я стала говорить о том, что мы много обсуждаем отношение немцев к нам, и все знаем, что оно недостаточно уважительное.

– В их отношении нет ничего удивительного – говорила я, – если мы готовы пренебречь святой памятью ради этих тряпок!

Неожиданно для себя я произнесла пламенную патриотическую речь. Возразить мне было невозможно.

Утром все поехали в Трептов-парк, но попросили экскурсовода провести экскурсию побыстрее, чтобы все же выкроить время для универмага. Везти домой марки было издевательством.

В этой первой поездке меня поразила Европа, но сама я себя удивила еще больше, так как раньше мне трудно было принимать решения, идущие поперек общему мнению. И все же как хорошо, что мы успели в универмаг!

Я не собиралась брать классное руководство , потому что поняла, что эпоха моей школьной жизни – фактически два десятилетия – подходит к концу.

К тому времени я почти закончила писать кандидатскую диссертацию. В голове вертелись мысли о будущих лекциях в университете, куда меня уже приглашали. Осталось доработать два года – выпустить классы, в которых вела физику.

План моей дальнейшей жизни, мне казалось, был четко продуман и предопределен. Но вдруг ко мне домой совершенно неожиданно пришла классный руководитель девятого «Б» и попросила взять вместо нее классное руководство над этим классом. Среди множества самых разных чувств, вне всякого сомнения, неожиданно ощутила одно: «Хочу!» Но почему – хочу? Может быть, эти дети, которых я уже год учила физике, и с которыми так много возилась на занятиях физического кружка, стали мне милы и интересны? Может быть, надоела кандидатская дисертация? Почему я с такой радостью была готова согласиться? А потому что задача была новая и интересная. Прежде всего, с точки зрения педагогики. Ученики этого класса – способные, интересные (школа-то особенная, физико – математический лицей), отличались какой-то нетерпимостью по отношению друг к другу и находились в постоянной конфронтации между собой. Они даже постоянно бегали к директору друг на друга ябедничать.

Соглашаюсь без колебаний!

Диссертация была аккуратно сложена в папку, убрана подальше в книжный шкаф, и я со всей страстью начала искать и продумывать все возможные пути, которые приводят к сближению людей. Для этого, как мне казалось , прежде всего надо как можно больше проводить времени всем вместе : вместе переживать радостные моменты наслаждения искусством, вместе радоваться природе, искренне обсуждать волнующие вопросы. Вот так, широким фронтом.

Начались почти два года нашей жизни, наполненной каким-то новым для них и для меня содержанием.

Ребята гораздо позднее поняли, из чего и как все это складывалось. Через сорок лет, вспоминая эти годы, один из них сказал:

– Да, эти два года значили для нашей жизни больше, чем последующие сорок лет.

Конечно, без казусов и разочарований не обходилось. Впереди были наши первые совместные зимние каникулы. Я предложила ребятам выехать на два дня в одну из ближних деревень: выступить с концертом для ребятишек деревенской школы и покататься на лыжах. Восторг был полный!

Все шло по плану. Концерт был удачен. Теплый, протопленный для нас класс сельской школы, оказался чист и уютен. Я расслабилась и не заметила, что несколько моих ребят вышли одни на улицу.

Вдруг мы услышали крики и бросились во двор. Оказалось, что деревенские парни набросились на наших (то есть, на городских) с кулаками. Те парни были уже далеко не школьниками, но мальчишек как-то удалось отбить.

Мы вернулись в школу. У меня дрожали колени, а «мои» дети отчаянно выясняли друг с другом отношения. Наконец, все угомонились. Я решила поговорить с ними по душам, но ничего не получалось. Они были трудно управляемы, да и дело было к ночи. Все улеглись в своих спальниках. Утром нас ждал поход на лыжах по лесу и отъезд домой.

Нужно было успокоиться, но покоя не было. Кто-то смеялся, кто-то спорил. И тогда я потребовала тишины и… допустила типичную, грубейшую ошибку педагогов и родителей. Я решила поставить условие и твердо произнесла:

– Если кто-нибудь еще произнесет звук, то я уйду от вас в другой класс!

Сказать это сгоряча просто. Очевидно, история с дракой и неуправляемость детей лишили меня возможности привычной, трезвой оценки ситуации. Но одна ошибка очень часто тянет за собой последующие. Конечно, они не могли замолчать! Они впервые выехали вместе. Впервые у них был совместный успех от концерта, потом драка, поиск виновных. Было слишком много всего, а они даже не успели обменяться впечатлениями.

Через несколько секунд кто-то засмеялся, кто-то на кого-то накричал, кто-то стал громко наводить порядок. Я взяла свой спальник, и вышла из класса. Другие классы были не топлены, не убраны, и в них бегали крысы. Со своим спальником я приютилась в одном из них на учительском столе и без сна пролежала до утра, скрючившись от холода.

Нет, я не жалела о своем решении. Моя ошибка была прозрачна и ясна. Тогда, ночью, я поняла, что путь к сближению людей гораздо длиннее и сложнее, чем мне казалось вначале. И как же сделать так, чтобы на этом пути совершать поменьше ошибок?

Я всегда хотела иметь семью, в которой есть дети. Мне нравилось, что они растут, их дни рождения были самыми лучшими праздниками года. Я не жалела, что увеличиваются мои года- так как с каждым новым годом мои собственные дети становились старше и умнее.

Дети вырастали, и мне снова захотелось маленького ребенка. Но мешало здоровье, и муж меня успокаивал:

– Подожди немножко, скоро будут внуки.

Появление маленькой Нели было огромным счастьем не только для ее родителей, но и для нас. Семья стала больше, и опять можно было наблюдать, как растет, меняется, умнеет еще один родной человек.

И все же. В отличие от многих других женщин, я люблю детей думающих и разговаривающих (начиная лет с четырех). Причем чем ребенок старше, тем это существо для меня интереснее. Семь лучше, чем пять. Десять лучше, чем семь. Пятнадцать лучше, чем десять…

Конечно, не любить малышей невозможно. И все-таки когда я сравниваю себя с другими женщинами, то вижу что таких чувств, как у них, эти маленькие крохи у меня не вызывают. Я не умиляюсь, скорее боюсь, потому что совсем не понимаю, чего от них ожидать. И главное – мне не интересно возиться с ними.

Может быть, поэтому, а может быть просто потому, что мои дети знали, как мне трудно возиться с малышами, меня никто из них не просил помогать с внуками. А чтобы видеть, как они меняются и ощущать счастье от того, что есть большая семья и растет новое поколение, я каждое воскресенье собирала всю семью на обед. Эта замечательная традиция длилась много лет. Я готовила пироги, причем самые разнообразные, на вкус каждого члена семьи. В двухкомнатной квартире был полный кавардак. Дети плакали, ссорились, смеялись – все было. А взрослым хотелось вкусно кушать, общаться и отдыхать. Вот такие были семейные пиры.

Когда у моей дочери Нины было уже две девочки – Неля и Катя, и все ждали появления Пети, мы приобрели в деревне дом. И как-то само собой подразумевалось, что пока мама в роддоме, нам надо взять с собой на отдых в деревню девочек, которым было шесть и восемь лет.

Решение принято. Собираемся. Мне весело и страшно. Пугает мысль: а чем я там с ними буду заниматься? Надо придумать, что я могу дать таким девочкам. Я прекрасно знала, что они очень развиты, любознательны, трудолюбивы – все это в них родители воспитали. Что же я умею сама? Почему-то подумала про вязание. Вязать я не умела, но мне показалось, что этому легко научиться.

И вот куплены три крючка, клубки ниток и самоучитель для вязания крючком. Целый вечер я разбиралась в разных способах и, в конце концов, овладела самым простым – столбиком.

Успокоилась, и в первый же день жизни на даче объяснила девочкам, где ведущая нить, а где рабочая, как правильно держать крючок. При этом самой мне это было делать не проще, чем им. И мы все трое, высунув языки, ковыряли эти петли. Похоже, поняли, научились и получили первое задание. Связать своим любимым куклам шарфики.

Я устала, а они были готовы вязать еще и еще. Но работа отложена до следующего дня. Мы ужинаем и – спать.

Рано утром я подошла к стеклянной двери комнаты, в которой ночевали девочки. Я хотела посмотреть, как они спят. Я смотрела и думала, что это мне кажется. Не может быть! На диване, скрючившись, сидели две «кочки» и тщательно ковыряли что-то своими крючками. На часах было семь часов утра.

Мы подружились сразу и на всю жизнь. Шили куклам наряды, играли в карты, гуляли и ходили в походы. А через год, когда третьей внучке Олечке исполнилось шесть лет, открыли свои «внучьи».

Прошло несколько лет. Я лечилась в санатории в Крыму, и считала дни до окончания смены. Буквально на следующий день ко мне в Ялту должны были приехать муж с Нелей и Катей. Им было 12 и 10 лет. Я готовилась к их приезду. Торчала в библиотеке санатория, да и в тени на пляже читала про историю Крыма, про крымские легенды, растения и парки. Я хотела проводить экскурсии для девочек сама.

И вот я уже встречаю их на остановке. Распахиваются двери троллейбуса, и ко мне в объятия выпрыгивают девчонки в каких-то ярких красивых костюмчиках: на каждой надеты вязаные юбка и жилет. Приглядываюсь: связаны крючком. Столбиком. Но эти немыслимые отделки?! Я не успеваю задать ни одного вопроса и тут же слышу:

– Да, да! Связали сами! Хотели тебя удивить.

Помню, на пирсе, где прыгали девочки, какая-то пожилая интеллигентная пара долго с ними беседовала. Потом эта пара очень уверенно направилась к нам. Они говорили про девочек много хороших слов. Потом дама сказала:

– Какие великолепные костюмчики вы связали девочкам!

Они не могли поверить, что девочки связали эти костюмы сами. Им нужно было мое подтверждение.

А Крым? Я все показала и рассказала. Они и сейчас помнят все, что я тогда им рассказывала. А я – нет.

Мы много путешествовали с внучками. Плавали до Астрахани, ездили на озеро Селигер, где они видели исток реки Волги. Бывали вместе в московских музеях. Нам всегда было очень интересно. Интересна была их реакция. Интересно было видеть, как они на глазах меняются, познают мир.

И было очень весело. Радость пронизывала все наши встречи. До сих пор мы не можем без смеха вспоминать ситуации, которые иногда случались с нами.

Вот одна из них. Мы в Ленинграде катаемся по каналам на лодке и предвкушаем удовольствие от предстоящего вечера. В летнем театре сада Эрмитажа нас ждет удивительный концерт: знаменитый ленинградский балет дает «Шопениану». Но кататься на лодке тоже очень хорошо. И мы растягиваем это удовольствие.

Все! Уже давно пора! Сад оказывается огромным, и где искать Летний театр – мы не знаем. Наш деда Витя очень уверенно показывает нужное направление. Он для нас – непререкаемый авторитет, потому что в девяноста пяти случаях из ста он бывает прав.

Мы очень торопимся. Перед нами неожиданно возникает группа иностранцев – человек пятнадцать – и на ломаном русском спрашивают:

– Где театр?

Мы отвечаем, что идем именно туда, и они устремляются за нами. Время на исходе. Несемся. Оказывается, не туда. Спрашиваем дорогу. Круто поворачиваем назад. Толпа иностранцев несется за нами! Дорожку преграждает забор. В нем, к счастью, есть дыра. Лезем в эту дыру, толпа иностранцев – за нами!

Так мы носились минут пятнадцать-двадцать. Конечно, немного опоздали. Но в памяти навсегда остался, и необычайной красоты балет под музыку Шопена, и веселое путешествие по парку со шлейфом из иностранцев.

Праздники общения вошли в жизнь внуков. А я полюбила слово «нужна». И если меня попросят дать определение счастья, я без колебаний отвечу: «Счастье – это когда нужна!»

Появление нового ученика в классе — всегда собы­тие. И, конечно, мои девятиклассники с большим ин­тересом разглядывали привлекательную девушку, не­ожиданно появившуюся в классе где-то в начале зимы. Оказывается, она приехала из Белгорода вместе со своими родителями.

Шло время. Но ребятам что-то упорно мешало «запросто» общаться с новой одноклассницей. Честно говоря, и меня настораживал взгляд ее очень светлых глаз и упрямо сжатые губы, которые выдавали непростой и сильный характер.

Прошло несколько недель. Юля все так же закрыта и пассивна. Попробовала поговорить с ней — диалог получился очень коротким.

— Юля, почему ты не ходила в воскресенье с нами на лыжах?

— Я люблю кататься только с гор.

— Ну а почему ты не участвуешь в разговорах, не хо­чешь высказать свое мнение на диспутах?

— Мне не интересно.

Но как-то в пылу разгоревшихся на классном собрании страстей неожиданно для всех в острый раз­говор включилась и Юля. Обсуждаемый случай был банален: один из мальчиков не пришел оформ­лять газету, в результате чего газета не была подготов­лена к сроку.

– Мне непонятно, — спокойно сказала девушка, — почему все вы так накинулись на Сергея? А если он не мог прийти или ему хотелось заняться чем-то другим? Почему человек должен отказывать­ся от своих желаний?

И она с логикой и упорством стала защищать философию воинствующего эгоизма. Думаю, в наше непростое сегодняшнее время, когда юность часто видит свой идеал в деньгах, богатстве, красивой жизни, такая философия окажется созвучной многим девушкам и юношам. Но в конце 60-х… На Юлю обрушился буквально шквал протеста. Не была забыта и теория разумного эгоизма Чернышев­ского: жертвенность не нужна, но эгоистическое жела­ние счастья не должно исполняться за счет других. Юля не сдавалась. Я молча слушала. Как могли сло­житься такие взгляды у пятнадцатилетней девочки? И как же найти ключ к ее разуму и сердцу?

Эмо­ции разбушевались, и спор пошел «по кругу». Необхо­димо было вмешаться. На самых простых примерах показы­ваю, что, живя в обществе, нельзя не учитывать права и желания тех, кто рядом. В ином случае ситуация не­пременно приведет людей к противостоянию друг с другом. Да, позиция Юли хороша только на необитае­мом острове, — был вывод класса.

Приближались зимние каникулы, ребята строили грандиозные планы. Юля, как обычно, оставалась в стороне. Неожиданно мне позвонил ее отец. Мы дого­ворились о встрече. Я прекрасно помню состоявшийся между нами дол­гий доверительный разговор. Мягкий интеллигентный человек рассказал мне, что переезд в наш город для них с женой был очень желанным. Им нравится большой и красивый город, устраивает работа и квартира. Но вот Юля… Нет, у нее нет никаких претензий к школе, клас­су, ко мне лично. Но она не хочет смириться с потерей друзей. Помню, его состояние стало близко к смяте­нию, когда он рассказывал мне о первой любви дочери, которую разлука уже фактически разрушила. И вышел на проблему, требующую неотлагательного решения, — отпускать ли девочку в каникулы одну в Белго­род? Честно скажу, мы оба колебались.

Но здравый смысл взял верх. «Его величество Здравый смысл» ставил вопросы: нужно ли освежать воспоминания и, тем са­мым, лишь еще больше осложнять процесс адаптации к новой жизни? стоит ли подвергать девочку лишним страданиям, судя по письмам подруг? Решили: нет, ехать Юле не стоит, и поэтому нужно попытаться убе­дить ее в этом.

Мы выбрали единую линию поведения и очень старались ей следовать. Мы не скрывали от девочки ни нашего разговора, ни своей позиции. Она внимательно слушала и не возражала. На второй день каникул Юлин папа позвонил вновь и сообщил, что она уехала. Уехала, не поговорив и не попрощавшись. Просто оставила короткую записку с этой информацией.

Не буду даже пытаться описывать, что творилось у меня в душе. Как, почему меня покинуло самое глав­ное, бесценное качество учителя – умение встать на позицию другого человека?! Качество, которое психоло­ги называют красивым иностранным словом «эмпатия».

И как-то сразу все стало просто. Юле все было неинтересно и ничего не нравилось уже потому, что ее вырвали из милой ее сердцу жизни. Она любила свой бывший класс и своих друзей. А главное — там оставался мальчик, ее первая и счастливая любовь. И любовь эта рушилась. Вряд ли кто-либо, находящийся на ее месте, смог бы лег­ко принять такие перемены.

«И все-таки, – размышляла я, – в подобных ситуациях люди ведут себя по-разному». Юля смиряться не желала. Как же я, зная все факты и характер девочки, не предвидела такого финала? Стоит только попытаться представить себя ею. Она — борец. Она хочет сражаться за свою любовь и не видит ни од­ной причины, почему ей этого не попытаться сделать. Значит, нужно было ее понять и отпустить. Или, по крайней мере, не запрещать. Какой смысл в заведомо невыполнимых запретах? Одни минусы. Не случайно мудрый король в дивной сказке Сент-Экзюпери «Ма­ленький принц» «командовал» восходом и заходом солнца на его маленькой планете именно в нужный момент.

В первый же день после каникул я подошла к Юле. Она посмотрела на меня напряженно, но не испуганно.

– Ну, как, ты удовлетворена поездкой?

– Да!

– Ты не видела друзей, вроде бы, всего два месяца, но в юности это очень много. Да и не только в юности. Все меняется. И, знаешь, похоже, самое мудрое — само­му убедиться в этом.

— Нет, я не хочу! Не хочу! – повторяла Юля. Ее глаза стали влажными. Она помолчала, потом, глядя на меня, спросила, – Но ведь вы были против моей поездки.

– А, может быть, я была не права.

Вот и весь диалог. Уроки закончились. Мы были вдвоем в физическом кабинете. Девочка попрощалась и ушла.

Нет, она не изменилась. По-прежнему старалась де­лать только то, что ей хотелось, так и не стала «своей» в классе. Но этого короткого разговора было достаточ­но, чтобы Юля прониклась ко мне бесконечным дове­рием.

Трудно понять, почему учителям и родителям так сложно признать свою неправоту. Ведь именно в эти моменты, как и минуты откровенных сомнений и раз­мышлений, дети начинают верить в искренность взрос­лого. Они видят: да, и взрослому свойственны ошибки и сомненья. Значит, он сможет понять и их заблужде­нья, и промахи. Пропасть непонимания уменьшается, а то и вовсе исчезает.

Помню, я как-то очень серьезно и долго ругала группу старшеклассников за какой-то проступок. А когда закончила, один парень сказал:

– Ну, уж вы слишком!

Поняв, что действительно «пе­ребрала», я ответила:

– Ладно, я надеюсь, что вы сами сумеете выделить то, что заслужили, и отбросить лиш­нее.

Оказалось, именно это замечание и дало главный положительный эффект. А Юля? Мы подружились. И она продолжала меня удивлять. Пожалуй, мне не с кем ее сравнить по верности своим принципам. Казалось, она добивалась невозможного. После школы она поступила учиться в Москву на фа­культет, куда девушек обычно не принимают. Закончила его и спустя несколько лет стала кандидатом биологических наук. Вернула свою первую любовь. Но счастью помешало неумение принять то, что изменить нельзя, отступить, где-то смириться.

Пожалуй, никто другой не был так заинтересован в моих советах. Бывало, выхожу с урока, а около кабине­та стоит Юля. Специально приехала из Москвы на один день, чтобы посоветоваться. Гуляем, разговарива­ем, идем ко мне домой. Вечером она уезжает, так и не появившись у родителей.

И, пожалуй, никто другой, добиваясь советов, настоль­ко им не следовал в жизни.

Я не могу сама судить, насколько велика и есть ли вообще у меня склонность к экстриму. Вот элементы авантюризма во мне сидят точно. И все же несколько раз в жизни я сама буквально лезла в эти экстремальные ситуации, когда необходимости в них не было. Вот одна из них.

Мой любимый девятый «Б» закончил школу. Они все стали студентами, почти все – физики. Они не могли жить друг без друга, и еле-еле дождались первых зимних каникул в феврале.

Класс опять хотел быть вместе. Теперь уже студенты-первокурсники решают собраться не в городе, а где-нибудь в походе. И конечно со мной (привыкли). Кому-то из парней пришла в голову мысль, что можно эту классную встречу сочетать с повышением туристического разряда. А чтобы получить первый туристический разряд, требовалась зимняя ночевка в тайге.

И вот десять парней (все – студенты-физики с радиофака, физфака и Московского физико-технического института) продумывают маршрут. Сначала они отправляются на север Костромской области, отмечают свои турпутевки в последней деревушке перед тайгой, проходят с ночевкой 50 км через тайгу. Потом выходят к другой деревушке, там снова отмечают свои путевки и затем подъезжают на поезде к месту, где их уже ждет остальной класс.

Ребята стали уговаривать меня поехать с ними через тайгу. Они были согласны с тем, что я не руководитель, что я еду с ними наравне и поэтому не несу никакой ответственности. Они уверяли меня, что весь поход будет тщательнейшим образом по- взрослому подготовлен.

Я колебалась, понимая, что авантюра эта очень рискованная. Рискованная потому, что у них не было подходящего лидера, человека, которой мог бы взять на себя руководство. Был бывший комсорг. Его все уважали, но в походе он не мог быть лидером.

После раздумий я согласилась с условием взять с собой в группу моего взрослого друга-альпиниста, очень надежного человека. Все с радостью согласились.

Ребята, и правда, к походу подготовились всерьез. Куда девалась их беспечность? Они взяли железную печку-буржуйку, пилу, топор и ружье. Они обработали асбестом отверстие для трубы в шатре. Они сшили брезентовые бахилы, чтобы не промокали ноги, и купили много шоколада. Теплыми спальниками их экипировал мой друг-альпинист Саша. Вместе с ним нас было одиннадцать.

Все собрано. Несколько часов поездом, и вот мы уже на лыжах несемся к деревушке, в школе которой запланирована первая ночевка. Немного напрягал встречный ледяной ветер.

В школе нас ждали. Поселили в теплый класс. Утром первый проснувшийся подошел к термометру. О, ужас! На нем было сорок градусов мороза! Собрание, споры, галдеж. Решаем отложить отправление на сутки и пожить в школе (благо из-за мороза занятия были отменены). Девочкам посылаем телеграмму.

Чтобы снять возбуждение и напряжение, нужно заняться делом. Решили организовать для детишек этого большого села физический вечер. Нам доверительно открыли кабинет физики, и мы со всем азартом начали готовить опыты, выступления, викторину. Кто-то бегал по домам и приглашал учеников и учителей на наш физический вечер. В пять часов народу в школе было порядочно.

Это было замечательно. Все получалось. Вдруг кто-то сообразил, что у нас нет призов для победителей викторины. Вспомнили о развесном шоколаде. Быстро разделили его на небольшие плиточки и за правильные ответы раздавали их ребятишкам к их удовольствию.

Благодарность детей, учителей. А что дальше? Подлый термометр продолжал показывать сорок. Опять собрание. Споры, предложения… Я не участвую. Наблюдаю. И живу вместе со всеми.

Решение было принято таково: ключевая цифра – 33 °С. Теплее – едем через тайгу с ночевкой. Холоднее – отправляем телеграмму одноклассникам и возвращаемся домой.

Рано утром все молча стояли у термометра. Он показывал минус тридцать три градуса! Не меньше, не больше. Ровно тридцать три. Споры разгорелись вновь. Двое разумных парней убеждали, что ехать – безумие. Но разум в таких ситуациях побеждает редко. В ответ они слышали:

– Отправляйтесь домой, а мы поедем без вас.

Тут уже вмешалась я:

– Это запрещенный прием! Давайте выслушаем все доводы, а затем решим голосованием.

То, что в этой ситуации молодость не может отступать, это понятно. Но я тоже хотела ехать через тайгу. Вот он, экстрим – ощущение большой опасности рядом. В такие моменты остроту ощущения жизни не заменишь ничем. Я предложила спросить моего друга, согласится ли он стать нашим лидером в условиях такого мороза? Альпинист-спасатель, кандидат в мастера спорта – конечно, он согласился. Он для этого и поехал.

Дальше мы все были тихими и послушными. Ребята по очереди били лыжню, менялись. Подчинение было абсолютным и беспрекословным. Жаль, осталось мало шоколада. Его экономили и делили на маленькие кусочки.

И вот вечер. Темно. Ночевка. Очистили площадку. По четырем углам разожгли костры, чтобы немного прогреть землю. Из-за нехватки кислорода костры поочередно гасли. Мне еле-еле удалось сварить на одном из них гречневую кашу из брикетов. Потом в ход пошли пила и топор. Ребята сделали толстый настил из еловых лап на мерзлой земле. Поставили шатер, в нем разместили печку, «поленницу» с маленькими дровами и пуховые спальники. Через каждые сорок минут мы поочередно дежурили возле печки, чтобы огонь горел всю ночь.

Как ни странно, в палатке было достаточно тепло, где-то около нуля градусов. В пуховых спальниках все даже поснимали куртки.

Утром поняли – все в порядке. Даже спирт не понадобился. Помню, кто-то пел песни, прыгая вокруг шатра, а кто-то стал играть в карты, демонстрируя, что это пустяк – ночевка в тайге при минус тридцати. Не хотелось только одного – вставать на лыжи и ехать дальше. Но перекусили, и в путь.

Когда, спустя несколько часов, мы гуськом выходили из леса, с крыльца крайней покосившейся избы нас заметила старушка. Она увидела наши заиндевелые шапки, ресницы, щеки, всплеснула руками и сказала:

– О, Господи! Ребятки, идите скорее, я вас горячим чаем напою!

Вечер и следующие полдня мы ели, пили чай и, самое главное, смеялись. Смех был чуть-чуть истеричным. Подражая происходящим выборам президента в Америке, ребята организовали свою кампанию и по очереди произносили предвыборные речи. Я не помню, насколько это было остроумно, но парни буквально катались от смеха по покосившемуся полу деревянной избы.

До станции на лыжах ехать никто уже не хотел. Мы дождались попутной лошади с телегой. Кто-то сел на нее, кто-то ехал на лыжах, зацепившись за телегу палкой. Кто-то пел: громко, тихо, что хотел и как хотел.

На станции мы с Сашей поехали в Горький, а ребята – на встречу с девочками. В поезде я думала о том, как нужен человеку этот авантюризм, чтобы поверить в себя. Какая разрядка, какая буря эмоций.

Наверное, ради этой разрядки люди и идут на экстрим?

Большие удачи случаются не часто. И, может быть, поэтому мысли, связанные с ними, возвращаются снова и снова. Именно так случилось с моими школьными «субботами» и «внучьими».

Внучки росли. Они приходили в гости, мы угощали их лакомствами и играли в разные игры. Так делают, наверно, все бабушки и дедушки. Я работала в университете, но воспоминания о моей двадцатилетней учительской работе были еще очень свежи. Вспоминались наши школьные “субботы”: вечером в неформальной обстановке мы со старшеклассниками говорили об искусстве, читали любимые стихи, иногда слушали музыку в филармонии. И каждый раз на этих встречах собирался практически весь класс, хотя к посещению “суббот” никого из школьников не принуждали.

И мне показалось, что вполне возможно что-то подобное организовать дома. “Субботы” привлекали старшеклассников своей демократичностью, возможностью общения и самовыражения. И, кроме этого, каждый узнавал что-то новое. Роль познавательного элемента, ненавязчивого, естественно включенного в вечер, была очень важной.

Все это имело значение и для наших внучек, которым тогда было семь, восемь и десять лет. Но в таком возрасте дети еще не могут самостоятельно подготовить сообщение, да и внимательно слушать часто не умеют: внимание рассеивается. К тому же надо было иметь в виду весьма значительную разницу в возрасте наших девочек, и уже сложившуюся милую домашнюю атмосферу баловства.

Значит, из “суббот” нужно было взять идею познавательного праздника, а методику корректировать с учетом возраста детей и реальной ситуации. Прежде всего, полезно было расширить круг участников, включив в него ровесниц старшей внучки, — это создало активный центр, за которым тянулись младшие. Мы решили, что не стоило расставаться и с тем, к чему внучки уже привыкли: вкусная еда и игры. И, конечно, нельзя забывать об огромной силе традиций! Так постепенно складывался сценарий познавательного праздника, получившего название – «внучий день».

Каждую неделю в определенный день мы приглашади внучек и их друзей, и программа «внучьего дня» была разделена на три страницы – «что-то очень вкусное», «что-то очень интересное» и «что-то очень веселое». Такая предельно четкая структура обычно нравится детям своей определенностью. А загадка, которая таится в словах «что-то» подогревает ожидание встречи. Итак: «Вкусно, интересно, весело» — вот девиз «Внучьего». Каждая из страниц оказалась привлекательной как для очень серьезной и целеустремленной старшей внучки, так и для ее веселой и легкомысленной подружки. Как для четвероклассниц, так и для маленькой первоклассницы.

Девочки ждали этого дня и, наверное, поэтому были удивительно пунктуальны: они заранее собирались у нашего подъезда, чтобы точно в шесть часов вечера позвонить в дверь квартиры. И наш дом наполнялся звонкими и радостными детскими голосами.

Непросто подготовить один хороший праздник. Как же отважиться на такой бесконечный «марафон»? Определенную простоту обеспечивала, прежде всего, регулярность проведения внучьего дня. Даже день недели за четыре года встреч с девочками у нас не изменялся ни разу. Это выработало у детей привычку, своего рода рефлекс — вечер четверга должен быть особым. Вот она, сила традиции! Дети ожидали хорошо им известных и желанных радостей.

А проблемы? Каждая страница «Внучьего» была наполнена своими сложностями.

Итак, вечер четверга. Ровно в шесть часов в наш дом весело врывается стайка девочек. Их настроение можно охарактеризовать как празднично-деловое. Не теряя времени, они тут же активно включаются в подготовку первой страницы — «Что-то очень вкусное», и накрывают стол для ужина. На этом столе, как правило, не было вкусных закусок и изобилия блюд, которые обычно бывают на днях рождения. Подавался обычный будничный ужин: горячая котлета с пюре или жареная курица, винегрет, соленая капуста. И все-таки ужин не был будничным. Праздничную атмосферу создавали чистая светлая скатерть, красиво накрытый стол и, конечно же, особый настрой всех участников встречи. За ужином девочки беседовали друг с другом и с нами. Но дети, как правило, беседовать не умеют. Мы с мужем читали детские журналы, чтобы интересными фактами из жизни детей вовлекать девочек в разговор: «Кто из вас согласен с этим?», «Не согласна? А как бы поступила ты?» и т. п.

Ужин проглатывался быстро, и детям не терпелось узнать, что же сегодня ждет их на «очень вкусное». Эмоциональный накал обычно был таков, что восторг вызывало любое наше предложение: мороженое, арбуз (особенно поздней осенью), шоколадки, торт и другие сладости и лакомства.

Но вот все съедено, и девочки наперегонки бегут в другую комнату, чтобы удобно устроиться на диване и в кресле. Начиналась вторая страница – «Что-то очень интересное». Недели от четверга до четверга пролетали молниеносно. Мы едва успевали подготовиться к ближайшему четвергу, как уже неумолимо приближался следующий. Нужно было искать радикальные решения. Мы пошли параллельно несколькими путями: приглашали рассказать о чем-то интересном гостей; приобрели серию записей “Музыка — юношеству”, содержащих трогательные короткие рассказы о музыке; устраивали выездные «внучьи». Каждая из этих идей оказалась очень продуктивной, потому что не только частично разгрузила нас, но и внесла в проведение «Внучьих» элемент разнообразия.

Родители обычно забирали своих дочек после окончания встречи (ровно в девять часов вечера) и всю дорогу до дома слушали щебетанье о сегодняшнем «Внучьем». Естественно, мамам и папам хотелось увидеть все это своими глазами. Мы не возражали, но с одним условием: взять на себя проведение второй страницы. И обязательно «держать планку».

Даже сегодня, спустя так много лет, невозможно без улыбки вспоминать, как серьезно готовились родители к этому «экзамену». Например, один из пап — ответственный партийный работник — решил рассказать о том, каким был наш родной город в конце XIX века. Он не только подобрал интересный материал, но и достал фотографии старого Нижнего Новгорода. И мы все разглядывали фотографии любимых мест, одновременно знакомых и трудно узнаваемых.

Другой папа (девочки были уже постарше) привел друга-скрипача. Короткий рассказ о рождении скрипки (друг) и рояля (папа) сопровождался исполнением на этом инструменте небольшой пьески, а напоследок скрипка звучала в сопровождении рояля. Эти «внучьи» были великолепны, но — увы! — отважившегося на «Что-то интересное» родителя хватало лишь на один раз.

Поскольку «Внучьи» часто становились предметом разговора с нашими знакомыми, то, вполне естественно, у многих из них появлялось желание рассказать «Что-то интересное» девочкам, которые так хорошо слушают. Помню, доцент нашего университета, геолог, принесла с собой целую коллекцию каких-то удивительных камней — иллюстрацию к ее рассказу. А через пару недель (но тоже в четверг!) этот «Внучий» получил продолжение в геологическом музее института. Другой гость, только что вернувшийся из дальней экспедиции, свой рассказ об удивительном мире сопровождал показом слайдов, а закончил его неожиданным подарком — свежим кокосовым орехом, который он тут же вскрыл и предложил всем попробовать кокосовое молочко. В то время это было почти невероятной экзотикой.

На первый взгляд может показаться, что выездные «внучьи» — выходы в театры, цирк, музеи — проводить проще, поскольку требуется только организовать выход. В жизни оказалось все не так. Во-первых, этот «внучий» обязательно должен был проводиться также в четверг (иначе «не считается»). Во-вторых, дети привыкли к общению, у них была потребность еще что-нибудь узнать о пьесе (представлении, картинах) от нас. Это желание по возможности учитывалось. Помню, перед спектаклем ТЮЗа “Ворон” небольшая беседа за чашкой чая помогла девочкам понять особенности театра Гоцци; во время посещения художественного музея девочкам было предложено выделить одну особенно понравившуюся картину, и после общей экскурсии каждая из них узнала подробнее о «своей» картине и ее авторе и так далее.

После «интересного» неизменно следовала третья страница – «Что-то очень веселое». В какие только игры мы не играли! В жмурки, прятки, наперегонки с ведущим занимали пустой стул в любимой игре «Овощи», устраивали подвижные аттракционы. Затем на смену им приходили игры более спокойные. Детям очень нравилось, что взрослые во всех играх участвовали с ними на равных.

К концу учебного года дети обычно уставали, причем и от новой информации тоже. Поэтому на одном или двух последних «прощальных» «внучьих» мы иногда нарушали регламент. Мы поступали по-разному, но идея была одна: вовлечь детей в творчество. Иногда мы заранее доставали разные сказочные костюмы и наряжали в них детей. Причем дети встречались уже в образах разных героев. Затем им предлагалось сочинить и разыграть маленькую одноактную сценку, в которой действуют эти персонажи. Сценка снималась на кинокамеру, и позже (в те времена надо было проявить и высушить пленку, на что уходило время) им и демонстрировалась.

Не меньшим успехом пользовалось составление анкет-предсказаний на предстоящее лето. Сначала все вместе придумывали вопросы для анкет. Затем анкеты заполнялись («да» — «нет»), сдавались мне, в присутствии девочек запечатывались в конверт и прятались в ящик до осени. На первом «внучьем» в сентябре выставлялись очки за правильные предсказания и «самая мудрая» девочка, набравшая самое большое количество правильных ответов, награждалась аплодисментами.

Сценарий «внучьего» был действительно удачен. Каждая его страница по-своему хороша, и у нее нет аналога в привычной детской жизни. Но дело не только в этом. По существу, влияние «внучьего» на ребенка выходит за рамки привлекательности девиза «Вкусно, интересно, весело». Сила влияния связана с тем, что три страницы «внучьего» позволяют включить все важные составляющие психической жизни человека: чувства, мысли, действия.

Прошло около двадцати лет. Девочки выросли, сами стали мамами. Что же дали им наши встречи, которые продолжались почти четыре года? Моя старшая внучка ответила на этот вопрос так: «Это было, конечно, давно. Что осталось, кроме бесконечных фотографий и кинопленок? Тривиальный ностальгический вопрос. А ответ может показаться неправдоподобным, но только это чистая правда. На самом деле ничто никуда не делось. Осталось практически все. И не в памяти, а в жизни».

Я была уже доктором наук, профессором и заведовала лабораторией педагогики высшей школы. Лаборатория наша активно сотрудничала с педагогическими университетами Самары, Кирова, Тольятти и других городов.

Мы проводили школы для преподавателей и заведующих кафедрами, а также по приглашению выезжали в вузы с консультациями, с семинарами и даже с показом открытого занятия со студентами.

Эта работа вошла в нашу жизнь и заняла в ней центральное место. И как-то быстро (в течение двух-трех лет) мы вышли на уровень настоящего расцвета. Нам все удавалось. Наши школы и книги пользовались успехом.

Как-то раз позвонил ректор пединститута Тольятти и попросил провести семинар на их территории. Он гарантировал нам самые лучшие условия для работы, а выбор их территории был связан с желанием привлечь на семинар побольше местных преподавателей.

Мы согласились приехать на три дня после окончания сессии в конце июня. Так получилось, что двое моих коллег выехать вместе со мной в нужный день не смогли. Но поскольку все видеоматериалы и пособия были хорошо подготовлены, один день полностью я смело могла взять на себя.

Прилетаю в Тольятти. Теплая встреча в аэропорту, машина. В стенах института меня встретил ректор и с гордостью сообщил, что ему удалось договориться с директором ВАЗа, и нам на три дня отдана их лучшая база отдыха. Там прекрасный клуб, при котором есть аудитория, удобная для занятий.

Наверное, я очень наивный человек, но почему-то мне, как и ректору, эта идея показалась привлекательной. Волга, сосны, шикарная база отдыха. Разве это плохо? А на следующий день ко мне утром приедут мои коллеги.

Подали автобус. Я села на первое сидение слева за шофером. Все места большого автобуса быстро заполнялись. В основном – мужчинами. Пустым осталось только первое сидение справа.

«Сюда, очевидно, поставят технику, необходимую для занятий», – подумала я.

Вокруг была какая-то живая, веселая суета, все были возбуждены. Вдруг в автобус втаскивают и кладут на сидение справа… тушу ягненка. Для шашлыков. Вслед за этим грузят ящики. Я не видела, что в них, но понимала, что это – увы – не материалы для занятий.

Автобус тронулся с места и часа через полтора мы оказались на берегу Волги, на территории шикарной базы отдыха. До этого момента я и не знала, что такие условия для отдыха могут быть вообще. Это было начало 90-х годов. Очень богатый в то время ВАЗ, одним из первых построил себе эту роскошную базу.

Я погуляла по территории, села на скамеечку со столиком и с удовольствием любовалась Волгой. Ко мне подошла группа мужчин – человек восемь-девять. Они были в прекрасном расположении духа, вежливо спросили разрешения присесть рядом, решив познакомиться со мной поближе.

И тут началась серия моих ошибок. Я представилась и немного рассказала о себе. А потом попросила их в ответ сделать то же. Они переглянулись. Один из них с удовольствием представился, за ним другие.

Я вдруг с ужасом подумала: «Господи! Как же мне запомнить имена и отчества этих восьми человек?! Есть же какие-то приемы? Ведь есть! Почему же я их не знаю?»

И я начала каждому задавать какие-то вопросы, практически не слушала ответ, а твердила про себя имя и отчество, привязывая их к внешности человека. На пятом мозги «вскипели». Я продолжала про себя твердить имя-отчество каждого из предыдущих и не слушала, что мне говорят остальные.

Это был ад! Они же весело и с любопытством разглядывали меня, и, как впоследствии оказалось они, имели свои планы по поводу наших дальнейших занятий.

После очень вкусного обеда в шикарной столовой я сказала человеку, который отвечал за эту поездку, что через час я готова начать семинар. Меня тут же окружила группа преподавателей, среди которых были и «мои знакомые», и все стали меня уговаривать – не проводить занятие в день приезда. Я была неумолима.

Часа в четыре комната постепенно заполнилась людьми. Конечно, это были далеко не все, но я радовалась приходу этих людей, не понимая, что они уже не в состоянии всерьез что-то воспринимать. И причина тому не только волжский воздух.

Я упорно пыталась обсуждать, на мой взгляд, очень интересную тему, показывала видеофрагменты выступлений и дискуссий профессоров нашего университета.

Аудитория была абсолютно равнодушна, хотя эта пленка неизменно вызывала восторг у слушателей. Жалкое подобие семинара получилось только благодаря тому, что я запомнила несколько имен моих собеседников на берегу. Я обращалась к ним, и только это мое обращение приводило остальных в смятение. Они прозревали, они были потрясены. Откуда я могла их знать?

Через полтора часа мы закончили это действо. Кто-то благодарил, кто-то молчал, а ответственный за обучение успокаивал меня, что впереди два дня серьезной работы. Еще спустя час несколько женщин пришли позвать меня в сауну. Они были возбужденные и счастливые. Естественно, я отправилась гулять по берегу Волги. Великолепные просторы успокаивали: нет, моей вины в столь некачественном обучении нет.

Дальше ситуация разрасталась по законам геометрической прогрессии. На ужин после сауны все пришли, с трудом узнавая друг друга. Всю ночь жарили шашлык и пировали. Они праздновали окончание учебного года. Преподаватели вуза праздновали первый совместный выезд на природу. Они праздновали приближающееся лето и отдых.

На следующее утро оказалось, что все продукты съедены, вино выпито, а мне, по сути, учить некого. И в этот самый момент приехали мои друзья и коллеги. Одна из них, психолог, вмиг оценила обстановку и глядела на меня, пытаясь понять мое состояние, как-то поддержать, помочь. Другой – организатор всех наших семинаров – сумел посмотреть на ситуацию как-то по-мужски, с юмором. К обеду мы покинули базу.

Ректор, чтобы сгладить мои впечатления от «рвения к педагогике» его коллег прислал за нами свою легковую машину, устроил экскурсию на ВАЗ, собрал аудиторию из тех, кто не был «на природе» и создал нам все условия для проведения семинара уже на территории института.

Контакт с этим институтом продолжался и далее.

Сейчас, проплывая мимо этой базы отдыха на теплоходе, я всегда вспоминаю эту странную историю. Она показала мне, что нельзя подходить к человеку, как к роботу, которого можно в любой момент включить, и он будет работать. Нет. Нельзя.

Так получилось, что к пятидесяти годам моя астма жить мне уже не давала. Не давала спать, не давала работать. Я без конца подолгу лежала в больницах. Лечение практически не помогало, и очень часто меня выписывали в более худшем состоянии, чем я поступала в больницу.

Я тогда работала в университете, где надо было читать лекции. Но я читать лекции уже не могла. Стало ясно, что я больше не работник.

Меня направили на комиссию, где решают вопрос об инвалидности. Со мной все было очень просто: достаточно было приложить трубку к любому месту груди или спины. Внутри «гремел орган» на все голоса. Естественно, мне тут же без колебаний дали вторую группу инвалидности, что означало – нетрудоспособность. Теперь я, по крайней мере, не должна была брать больничных листов и мучиться из-за того, что кого-то подвожу.

Казалось бы, все понятно. Здоровье испортилось, и было принято гуманное, человечное решение. Все естественно. Болезнь, как повод для разговора, мне и самой никогда не была интересной.

Интереснее было другое. Я поразительно спокойно приняла свою инвалидность. Она не была шоком, чем-то ужасным для меня. Почему? Ведь я очень любила свою работу, а вторая группа означала, что работать я больше не смогу. Казалось бы, как не переживать? Это вполне может стать причиной страданий и переживаний. Но их не было.

Не было и обратного ощущения: что я перестану себя мучить – принимать кучу лекарств и все-таки ползти на работу.

Обе реакции естественны: и грусть по поводу работы, и радость от возможности, наконец, отдохнуть.

Но не было ни того, ни другого. А было (при всей моей эмоциональности) спокойное принятие новой жизни. Я очень быстро нашла занятие. Стала растить цветы. Раньше они никогда у меня не росли. Может быть, я не уделяла им должного внимания и любви. А теперь я каждый день говорила своим цветам: «Доброе утро!» Я ухаживала за ними, убирала старые листочки, и они очень быстро «распушили хвосты».

Потом появилось еще одно любимое занятие: в журнале мод я прочитала о макраме. Плести узелки и делать из них всякие украшения, броши, салфетки было тогда очень модно. Это оказалось весьма интересным занятием! Когда-то раньше в детстве я любила вышивать гладью, крестиком, но шедевров не создавала. Уровень получался средний. А макраме? Оно меня захватило. Снохе даже посоветовали отнести мои изделия на выставку. Я поняла, что мастерицы – счастливые люди. Они наверняка испытывают большое удовольствие от той красоты, которую создают.

А потом все круто изменилось. В нашем городе появился доктор, который с помощью очень тяжелых и очень вредных лекарств снял все мои хрипы, и состояние немощности исчезло. И ректор педагогического университета вытащил меня на работу. Судьба мне подарила еще тридцать лет продуктивной, насыщенной жизни – полной и творчества, и поездок, и радостей всевозможных. Эти перепады в жизни убедили меня: никогда, ни в каких ситуациях нельзя человеку ставить на себе крест. Все непредсказуемо. Впереди еще возможны крутые повороты судьбы.

Когда я плела макраме и разговаривала с цветами, я этого не понимала. Мне просто очень повезло – я умею принимать жизнь, какой бы она не была. Принимать и не опускать руки.

Звездные годы первого полета человека в космос пришлись на время моей работы в школе, в которой к этому времени я проработала уже много лет. А поскольку я почти каждый год устраивала в школе вечера физики, которыми ученики старших классов буквально «жили» несколько месяцев, мне было о чем рассказать учителям района, области, страны. Поэтому приглашение в Москву для участия во Всесоюзной педагогической конференции было ожидаемо, на ней мне предстояло выступить с докладом о внеклассной работе по физике.

Конференция проходила на Ленинских горах во Дворце пионеров, который был построен совсем недавно и сверкал всеми новинками архитектуры: стеклянные стены, громадный комфортный вестибюль и огромные залы. Участники конференции с широко раскрытыми глазами разглядывали это чудо.

К началу конференции все места в зале были заняты, на хорошо освещенной сцене сидел солидный президиум, и один из академиков педагогических наук нам рассказывал о значении и важности внеклассной работы. Все было хорошо организовано, спокойно, солидно. И вдруг совершенно неожиданно (поскольку об этом «молчала» программа) нам объявили, что слово для сообщения о внеклассной работе по космонавтике предоставляется… Юрию Гагарину. Взрыв аплодисментов, крутим головы: Где? Где он? Где Гагарин?!

И вот он появился, точно такой же, как на фотографиях – молодой, обаятельный, улыбающийся. Идет через всю сцену к трибуне. Зал замер в ожидании, и Юрий Алексеевич сразу же нас очаровал. Он был хорошо подготовлен, прекрасно говорил. При этом держался удивительно просто, с удовольствием отвечал на вопросы.

В 60-е годы все советские мальчишки мечтали полететь в космос, поэтому по всей стране были открыты кружки космонавтики. Юрий Гагарин вместе со своими коллегами руководил работой этих кружков. Именно об этом рассказал нам Юрий Алексеевич в своем коротком и ярком выступлении. Мы с удовольствием аплодировали ему.

Наверное, все так бы спокойно и закончилось. Великолепный Юрий Гагарин, раскланявшись, покинул бы зал, навсегда оставив о себе самые яркие воспоминания. Но вышло все по-другому. Юрий Алексеевич завершил выступление и направился к выходу. Вдруг кто-то из первых рядов подскочил к нему на сцену и попросил оставить автограф. Гагарин, не раздумывая, согласился. И пока он что-то писал на протянутой ему книжке, в зале началось нечто невообразимое. Помню, как в считанные секунды вся сцена заполнилась людьми, уже не просящими, а требующими автографа. Толпа по мере роста сжималась, и смотреть на это из зала было просто страшно!

Очевидно, такой вариант развития событий тоже был заранее предусмотрен. Мы не поняли, как и откуда, но на сцене мгновенно появилась милиция. Мужчины в форме «рванули» к Гагарину, оттеснили толпу и, окружив его, быстро повели со сцены к выходу.

Все дальнейшее помнится очень ярко. Мы с коллегами, сидевшими в зале, прильнули к стеклянным стенам Дворца пионеров. Нам было отчетливо видно, как милиция вывела Гагарина, как мгновенно подъехала его машина, стоявшая поодаль, как он быстро сел в нее, и машина в тот же миг прямо по газонам понеслась в сторону шоссе.

Прошло много лет, но память сохранила яркие впечатления об удивительном человеке и о том, какой страшной может быть неуправляемая толпа.

Радиофизический факультет Горьковского университета, на котором я училась, пробуждал в нас, студентах, желание пробовать, экспериментировать, не работать по шаблону. Работа учителя, в которую я окунулась после университета, открывала для этого огромные возможности: что рассказывать ученикам на уроке? как это делать? как у ребят вызвать интерес к учебе, увлечь их физикой? Постоянно шел эксперимент, и о многом, что я видела на своих уроках, хотелось рассказать другим учителям физики.

Как-то раз я написала небольшую заметку во всесоюзный журнал «Физика в школе». К моему удивлению, ее достаточно быстро опубликовали. Тот факт, что я делаю что-то такое , что оказалось достойным внимания учителей физики всей страны, меня взбудоражил, и я начала думать, что же еще в моей работе может подойти для публикаций. Так постепенно возникла регулярная переписка с журналом.

Но что это? Вместо рецензии на мою очередную статью в конверте из журнала я получаю приглашение войти в состав редколлегии всесоюзного журнала «Физика в школе». Конечно, с радостью соглашаюсь, совершенно не представляя себе, на что иду.

С этого дня жизнь резко изменилась. На меня «посыпались» статьи. Всякие. Среди них были труды больших ученых, и отдельные находки учителей физики. Разброс был грандиозный, но при этом писать рецензии как на одни, так и на другие статьи было одинаково трудно. Ученые в своих статьях, как правило, не думали об учителях, на которых был рассчитан журнал. Я в своих рецензиях пыталась им объяснить, что наш журнал рассчитан именно на учителей, и что совсем не все научные проблемы учителю интересно и полезно знать. Не проще было и с учительскими статьями. Учителя-практики, посылающие статьи в журнал, в большинстве своем просто не умели писать, и о своих находках ухитрялись сообщать так, что понять что-либо было очень трудно. В рецензиях я просила учителей как можно более ясно и четко охарактеризовать ту новую идею, которую они предлагают.

Честно скажу, в обоих случаях – и с учеными, и с учителями – старания мои были почти тщетны. Но, тем не менее, писать рецензии было интересно: интересно было подолгу размышлять над отдельными статьями и искать нужные для рецензии слова. Работа в журнале, несомненно, внесла в мою учительскую жизнь еще одну свежую струю.

С рецензией на одну из учительских статей произошла забавная история. Однажды читаю вновь присланную статью и пытаюсь понять идею автора. В результате отправляю в журнал, через который ведется переписка, целый ряд вопросов для автора статьи. Через некоторое время мне приходит от автора пространный и опять малопонятный ответ. Задаю другие вопросы, опять высылаю в журнал – и так несколько раз. Эта переписка закончилась для меня весьма неожиданно. Редактор журнала переслал мне письмо автора с такими словами: «Прошу редакцию поблагодарить Нелли Матвеевну Звереву – я, наконец, сам понял, о чем хотел написать».

Я писала рецензии в журнал «Физика в школе» больше четверти века! Даже уже и тогда, когда работала в высшей школе. Сейчас, «перелистывая» страницы прошлой жизни, я понимаю, что меня увлекала самая разная работа. Действительно, стоило мне только окунуться в работу, как она очень быстро становилась для меня интересной.

Я проработала учителем физики средней школы целых двадцать лет! Работа эта требовала души, эмоций, сердца, полной отдачи сил и ни на миг не отпускала от себя. Наверное, с головой уйдя в эту работу, я бы в конце концов стала настоящей «училкой». Но жизнь распорядилась иначе, и в мою скромную учительскую жизнь ворвалась Москва: сначала меня включили в комиссию по разработке школьной программы по физике, а затем в жюри по отбору школьных учебников по физике. В моей жизни появилось разнообразие, и, главное, новые задачи позволяли выйти на другой уровень осмысления проблем преподавания. Москву я очень любила. И много лет ездила туда с удовольствием и подъемом.

Расскажу подробнее об одной из поездок. В очередной раз меня пригласили поучаствовать в разработке начального курса физики для шестого класса (именно в шестом классе начинается изучение этого предмета). Я испытывала одновременно и восторг, и некоторое беспокойство, поскольку заседание комиссии должно было проходить с участием великих физиков того времени (в те далекие советские времена разработкой курсов для школ занимались большие ученые, причем с полной отдачей сил и вдохновения).

И вот я, как всегда, отправляюсь ночным поездом «Горький-Москва», вхожу в купейный вагон и буквально впадаю в ступор: вагон полон лилипутов! Причем не просто маленьких, а очень маленьких! Я заглянула в свое в купе и увидела, что в нем, кроме меня, едут еще три лилипута. Ноги мои в купе не пошли, я осталась в коридоре и села на откидной стульчик у окна. Глаз упал на соседний стул. На нем сидела белокурая красотка-лилипутка и болтала своими изящными ножками высоко над полом. При этом она непрерывно кокетничала с молодым человеком, тоже лилипутом.

Я решила, что в этой непривычной ситуации лучше всего пойти в купе и лечь спать на свою нижнюю полку. Так и сделала. Конечно, нужно было лечь и зажмурить глаза, но покоя внутри не было. Почему-то взглянула на верхнюю полку напротив. Взглянула и вздрогнула: на верхней полке стоял парень-лилипут и снимал рубашку, поднимая при этом вверх обе руки. Я быстренько опустила глаза вниз и посмотрела на пол. Но лучше бы я этого не делала! На полу стояли совершенно игрушечные сапожки, принадлежавшие девушке, спавшей напротив меня: красненькие, малюсенькие на высочайшем каблуке.

Была уже ночь, но сон пропал окончательно. Я вышла в коридор, чтобы постоять у окна и успокоиться. В коридоре мы разговорились с парнем, который сопровождал цирк лилипутов. Он мне рассказал, что в цирк берут не всех, а только самых маленьких лилипутов.

Настало утро. И вот я еду на метро по данному мне адресу. Адрес домашний, поскольку заседание комиссии в этот раз должно было проходить дома у ученого-физика с мировым именем – академика Кикоина. Пока подъезжали другие участники комиссии, жена хозяина дома на подносе вынесла что-то очень вкусное и угощала нас.

Комната постепенно заполнялась оживленно беседующими людьми. А у меня, по мере того, как вновь прибывшие представлялись, все больше замирало сердце от знакомых фамилий – практически о каждом из них я слышала на лекциях в университете. Боже мой, как трудно, оказывается, соотнести выдающееся открытие, сделанное ученым, с реальным человеком, который при всей своей значительности так просто и доступно держится! Вот они какие, истинные великаны человеческой мысли!

Я понимала, что эмоционально оказалась в сложной ситуации: мне предстояло участие в ответственной работе, а я никак не могла перестроиться – переход от лилипутов к великанам оказался очень непрост.

Спас меня заслуженный учитель физики из Москвы, который тоже был приглашен в комиссию. Я села рядом с ним, и его невозмутимое спокойствие и уверенность в себе передались и мне. Ученые обращались к нам с вопросами типа: «Такое начало курса будет для шестиклассников понятно, интересно?», и мы вместе с московским коллегой включались в обсуждение.

Несмотря на то, что эта поездка в Москву заняла всего-то чуть больше суток, я вернулась в родной город другим человеком – мир стал казаться непредсказуемым и масштабы изменились..

Все первое не забывается. Случилось так, что издательство «Просвещение» – самое значительное издательство для учителей Советского Союза – заказало мне книгу. Очевидно, этот заказ был вызван тем, что в то время я много публиковалась в журнале «Физика в школе». И вот меня попросили объединить и доработать мои журнальные статьи в отдельную книгу под названием «Активизация мышления учащихся на уроках физики».

Я писала эту книгу на даче. И все, что связано с ней, до сих пор вызывает во мне приятные воспоминания. То ли из-за какой-то особой атмосферы дачи, то ли потому, что это был первый заказ от солидного издательства. А, может быть, я просто была еще очень молода и меня увлекала любая новая работа. Не знаю. Но писала я с вдохновением, книга была издана тиражом в сто тысяч экземпляров и разошлась по всей стране.

Прошло много лет. «Просвещение» опять сделало мне заказ – написать книгу «Учим физике». Название позволяло сделать самые различные акценты, как методические, так и более широкие, педагогические. Я размышляла над этим заманчивым предложением и вспоминала подъем, с которым на даче писалась моя первая в жизни книга. И тогда я решила, что повторю, спустя десять лет, все, как было: дача, маленькая комната-мезонин на втором этаже и полное погружение в ответственное и увлекательное занятие.

Осуществить эту идею было несложно: я собрала все необходимые материалы, приехала на дачу, расположилась в комнате-мезонине. А для того, чтобы создать нужное настроение, свою первую синенькую книжечку (синей была ее обложка) тоже положила на стол. Атмосфера создана.

Увы, часы идут, а мыслей нет. Не пишется. В чем дело? За эти годы в Нижнем Новгороде был издано около десяти моих книг. Почему же не пишется эта, заказанная «Просвещением»?

Я с тоской посмотрела в окно. На деревянной длинной лавке у нашего дома две девочки-школьницы «резались» в карты, и с высоты второго этажа мне было видно, что карты-то у них совершенно слепые, старые. Обрадовавшись неожиданно возникшему делу, я крикнула в окно:

– Девочки! Зачем вы портите глаза? Поднимитесь ко мне, я дам вам хорошие карты.

Тут же на лестнице раздался громкий топот, и две школьницы седьмого-восьмого класса оказались у меня наверху. Я им вручила хорошую колоду карт и собралась проводить их вниз, на улицу. Но уходить девочки не торопились. Они с интересом разглядывали комнату, и вдруг одна, уставившись на мой стол, проговорила:

– Надо же, и у вас есть такая книжка?

(И показала на ту «синенькую»).

– А еще у кого? – оживилась я.

– У нашей учительницы физики. Только ваша новенькая, а у нашей учительницы книжка вся лохматая, наверно потому, что она всегда ее в портфеле носит.

Я не стала говорить девочкам о своем авторстве, только спросила, откуда приехала гостья в нашу глухую деревню. Оказалось, откуда-то из Сибири.

Мы распрощались. Девочки, захватив игральные карты, убежали, а я, разволнованная, спустилась в дом и рассказала эту историю мужу.

– А ты не пишешь, – грустно сказал он.

Книжка «Учим физике» так на свет и не появилась. То ли я «отбилась» от школьной работы, поскольку уже десять лет работала в вузе, то ли в 90-е годы вообще все круто изменилось и издательство «Просвещение» вскоре перестало существовать?

И только сейчас, спустя много лет, я понимаю: для написания книги нужны не только ясные мысли, но и особый кураж! Очевидно, его-то и не было.

Где-то в начале 70-х годов в газетах появилось сообщение, что по реке Енисей совершает свой единственный рейс большой трехпалубный теплоход, какие уже тогда ходили по Волге. Рейс был единственным, поскольку Енисей хоть и большая река, но на ней очень много порогов. И только в начале июля, когда стоит большая вода, теплоход может проплыть от Красноярска до Норильска и обратно. Причем не только до Норильска, но и до острова Диксон, на котором в то время жила экспедиция полярников. В газете был приведен адрес, по которому можно было заказать билеты на теплоход.

Узнав об этом, мы с мужем сразу же послали по этому адресу просьбу забронировать 4-х местную каюту для всей нашей семейки (муж, я, сын-семиклассник и дочь-пятиклассница). Но, увы – все места на этот теплоход были уже проданы. Через год мы отправили заявку вновь, и великолепная 4-х местная каюта на носу теплохода была забронирована.

И вот наш теплоход отправляется в рейс. Я «охочусь» с фотоаппаратом на самой нижней палубе. Мое внимание привлек красный бакен, вернее бурунчик у основания бакена из набегающей на бакен воды – такой силы было на Енисее течение! Мы привыкли к тому, что на Волге и Оке бакены стоят спокойно, практически не реагируя на течение реки.

Нахожу для фотографии удобную точку, нацеливаюсь на бакен и краем глаза вижу, что немного поодаль, метрах в трех-четырех от меня, еще одна женщина с фотоаппаратом снимает то же самое. Мы встретились глазами, и она гордо сказала:

– А у меня пленка цветная обратимая.

Не моргнув глазом, я ответила:

– У меня тоже.

Тогда эта дама подошла ко мне и объяснила, что пленка эта только-только появилась, и они, москвичи, сумели перед отъездом ее достать. Надо сказать, что в моем фотоаппарате действительно была точно такая же немецкая пленка, поскольку муж часто бывал в Москве и отслеживал появление подобных новинок.

Так мы познакомились с Зиной – коренной москвичкой (честно говоря, то, что она москвичка, было сразу видно). Вскоре Зина представила нам свою подругу Шурочку, столь же явную москвичку. Отличительной чертой Шуры была ее немедленная реакция в виде острот на любые замечания. Поэтому, обычно, когда Шура шла по палубе теплохода, ее сопровождал шлейф из мужчин, жаждущих услышать ее остроты.

Снимали Зина и Шура непрерывно, и, наверное, поэтому вскоре их фотоаппарат забарахлил. Они нашли меня.

– Неля, – в свойственной ей манере обратилась ко мне Шура, – мы понимаем, что у вашего мужа, кроме его скромности, есть и достоинства. И очень просим его посмотреть наш фотоаппарат.

Поездка по Енисею запомнилась яркими впечатлениями: мы впервые видели полярный день, и наша дочь вручала капитану ключ от Полярного круга; видели настоящую тундру и стадо диких оленей, мчащихся по ней; юрты местных жителей и их гостеприимство; кладбище на вечной мерзлоте.

Незабываемы и города на Енисее: Дудинка, Игарка и, вдруг, совершенно европейский город Норильск. На всех стоянках проводились экскурсии, но посетить их все было нереально, так как проводились они параллельно. Например, в Игарке мы выбрали экскурсию в специально построенный огромный холодильник на вечной мерзлоте. И не пожалели: по бокам длиннущего подземного коридора, сверкающего всеми цветами радуги, находились специальные отсеки для пойманной рыбы, и в них «валялись» двухметровые осетры.

Вернувшись с экскурсии, мы увидели одну из наших соседок- путешественниц с этого же теплохода «Александр Матросов». Ее знали все – так как ей было уже под 85. По профессии она была детский врач. Эта женщина сумела сохранить любознательность – она всем интересовалась, во всем участвовала. Но на этот раз она ходила по причалу грустная и твердила сама себе:

– Последний раз в Игарке, что ли?

Наверное, не сумела посетить все, что хотела… Эта фраза – «Последний раз в Игарке , что ли?»- стала в нашей семье крылатой. Вы представляете, как далеко Игарка от Москвы и как трудно туда добраться?

Удивительными были пассажиры этого теплохода, их страсть к путешествиям и знакомствам с необычным природным миром была всепоглощающей.

Настоящие приключения начались, когда мы вышли в Карское море. Наш теплоход затерли льды. В то лето северные моря замерзли, и ледоколы с трудом справлялись со своей работой. Все пассажиры вышли на верхнюю палубу и разделились на два лагеря: половина требовала у капитана вызвать ледокол и с его помощью доехать до острова Диксон; другая половина была почти в обмороке от ощущения реальной опасности, и умоляла капитана повернуть назад. И никто уже не обращал внимания на моржа, мирно лежащего на соседней льдине.

На Диксон мы так и не попали, а по дороге назад на одном из порогов очень прочно сели на мель, и нас с этого порога группами вывозили до Красноярска на крылатых катерах –«Ракетах».

Путешествие закончилось, но дружба с москвичами продолжалась, и еще много лет дом Зины сначала для меня, а потом для Нины был родным пристанищем в Москве. Наверно, во многом благодаря этому мы чувствовали себя в столице свободно и уверенно.

Собираясь в очередной раз в Москву, я всегда звонила Шуре, чтобы узнать, какие спектакли и в каких театрах надо стараться посмотреть. Она была театралка высокого класса и всегда меня выручала.

Московские подруги приезжали и в Нижний Новгород: они были на моих уроках в школе, были и на свадьбе Нины с Володей.

Это лето запомнилось навсегда, подарив нашей семье не только незабываемое путешествие, но и замечательных друзей.

Годы работы в школе значили для меня очень много. И, наверно, самое главное – они помогли мне вновь обрести уверенность в себе.

Уверенность свойственна моему характеру, и была мне присуща с детства. Но она рухнула, когда в 1937 году арестовали отца. Она не вернулась и в годы моей учебы на радиофаке: очень трудно было учиться, да и контраст с такими талантами, как мой муж, был слишком велик.

И вот – школа. Причем не по моему желанию, а по направлению выпускной комиссии. Школа – потому что из-за ареста отца меня нельзя было отправить на секретную работу.

Боже мой! Как угадала судьба! Я вдруг поняла, что могу все: проводить уроки, вести классное руководство, общаться с ребятами, ходить в походы, проводить диспуты… И потерянная уверенность вернулась.

Совершенно особое место в моей школьной жизни занимали физические вечера. Они были разными. Например, к вечеру, посвященному кибернетике, старшеклассники своими руками сделали кибернетическую черепаху, которая ползала и обходила препятствия.

Помнится вечер, посвященный веку автоматики. Работающие автоматы, изготовленные учениками, стояли прямо в зале, и их доклады сопровождались показом простейших опытов (например, фотоэлемент обеспечивал безопасность работающего пресса). Благодаря таким устройствам сообщения детей были на высоте. Но традиция проведения физических вечеров предусматривала не только доклады учеников и демонстрации опытов, но и обязательную художественную самодеятельность по теме вечера.

Как-то мы с ребятами, готовящими вечер, – а таких было не меньше сорока человек – вспоминали пьески с участием автоматов. Одновременно несколько человек (и я в их числе) вспомнили о пьесе про робота, которая недавно передавалась по всесоюзному радио. Суть пьесы заключалась в том, что ее главный герой-мальчишка оделся в костюм робота и совершал неожиданные для окружающих поступки. Эпизоды из этой пьесы вспоминать было весело, но откуда взять саму пьесу?

В то далекое советское время была внутренняя уверенность, что человек может все. И поэтому мы, недолго думая, написали письмо в редакцию Всесоюзного радио с просьбой помочь нам найти пьесу про робота. Радости нашей не было предела, когда неожиданно из Москвы на адрес школы пришел объемный пакет. В нем находился машинописный вариант пьесы про робота. Естественно, после такого сюрприза сделать костюм робота для учеников уже не представляло сложности.

И вот костюм готов. Прямоугольный скафандр с кубом на голове, на котором зажигаются и гаснут цветные лампочки. Конечно, великолепие костюма было не случайным – нас вдохновляла история получения пьесы из Москвы!

Мы провели серьезную часть вечера, затем показали пьесу про робота, а потом во время танцев (они были третьей частью вечера для старшеклассников) «робот» спустился в зал и лихо отплясывал с девочками. На этой позитивной ноте история с пьесой про робота могла бы и закончиться, но жизнь распорядилась иначе.

Несколько месяцев спустя после физического вечера в городе Горьком проходил Всесоюзный слет юных техников. Я не знаю, каким образом молва о нашем «роботе» разошлась по городу, но неожиданно мне позвонили из жюри слета и попросили дать им для открытия слета юных техников наш костюм. Естественно мы с радостью согласились.

Каково же было мое удивление, когда я получила очередной номер журнала «Юный техник»! Нет, не потому, что в центре обложки журнала на трибуне, возведенной на площади Минина, один из организаторов слета красовался в костюме нашего робота. А потому, что в первой же заметке было написано, что ученики нашей школы изготовили настоящего(!) робота, который и открывал этот слет. Писать всевозможные опровержения было бесполезно – журнал уже вышел.

Похоже, человек способен удивляться каким-то обычным вещам и не удивляться поистине удивительному.

Когда я думаю о годах, проведенных в школе, то с особой яркостью в памяти всплывают мои директора. Да, директор школы – личность особая. Быть директором школы под силу лишь людям неравнодушным, живым, способным полностью посвятить себя нелегкому и ответственному делу. Директор не только с головой окунается в жизнь школы, но и управляет ею и пытается изменять ее.

Помню, как после окончания университета я с дипломом и направлением от Городского отдела народного образования пришла к директору своей первой школы.

В центре большого кабинета сидел очень незаурядной человек: под два метра ростом, широкоплечий, худой, строгий Он посмотрел мои документы и, снисходительно улыбаясь, сказал:

– Ну что ж, попробуйте. Посмотрим, что у вас получится.

В школе Валерия Васильевича (так звали директора школы) боялись все: и ученики, и учителя. Но и уважали тоже все, чего он, безусловно, заслуживал. Каждое утро он неизменно стоял на площадке второго этажа и встречал ребятишек, поднимающихся по лестнице и идущих в свои классы. Увидев его, они вздрагивали, здоровались и быстро-быстро проходили мимо директора. Наверно, позднее этот момент привел меня к убеждению: ученики должны бояться учителя. Конечно, уважать, но и бояться тоже.

Однажды мне предложили место учителя физики в другой школе. Эта школа была недалеко от моего дома, да и условия работы были весьма привлекательными. Когда Валерий Васильевич узнал о моем желании перейти в другую школу он, недолго думая, порвал мое заявление и сухо сказал:

– Можете на меня жаловаться, но я вас не отпускаю.

Через пять лет Валерия Васильевича перевели в другую школу, а у нас появился новый директор – Петр Матвеевич. Он был полным антиподом Валерия Васильевича – маленького роста, отнюдь не худой, суетливый и, главное – бесконечно доброжелательный. В школе установилась совсем иная атмосфера.

Как-то раз, увидев меня в коридоре, Петр Матвеевич попросил зайти к нему.

– Сижу и думаю, – начал он разговор, – что же такое гуманизм? Вот я чувствую необходимость убрать из школы учителя, преподающего русский язык и плохо знающего этот язык, и, тем не менее, никак не могу этого сделать. По отношению к детям гуманно было бы отправить эту учительницу на инвалидность, а по отношению к ней – такой одинокой и к тому же с физическим недугом – нет. Как быть?

Так с двумя очень разными директорами я проработала в средней школе № 18 целых десять лет.

За эти десять лет сделано было немало, и, поэтому не удивительно, что мой доклад о преподавании физики, пройдя все предварительные инстанции, был включен в программу Центральных педагогических чтений, которые проводились летом в Москве. На чтениях я встретила известного в нашем городе учителя математики. Он рассказал, что организовывает в Горьком физико-математическую школу, и тут же предложил мне в этой школе преподавать физику. Я согласилась, и моя учительская жизнь продлилась еще на десять лет.

Вениамин Яковлевич (так звали моего нового директора) был совсем не похож ни на одного из предыдущих директоров. Он любил быть с учениками, его отличало поистине выдающееся умение разговаривать с ними – в переполненном зале, или с кем-нибудь одним в своем кабинете, или же на школьном педсовете с подростком-бездельником. Он любил «свое детище» – школу № 4О, фактически «жил» в ней и придумывал, как сделать жизнь ее учеников еще ярче и увлекательней.

Вот с такими очень разными директорами школ меня свела судьба. Разными – по стилю работы, общению и даже внешне.

Теперь, спустя много лет я понимаю, что успех, неизменно сопутствовавший каждому из них, не случаен – эти необыкновенные люди были одинаковы в одном – они имели четкую систему в работе. Эти системы были разные, но гарантом успеха являлось само наличие системы.

О пользе смеха всем хорошо известно. Чем именно он полезен, я не знаю, но если человек смеется – значит, ему хорошо. Думаю, это утверждение справедливо всегда. И все-таки смех смеху рознь. Иногда смех может стать неуправляемым. В моей жизни было несколько таких случаев.

История первая. Плывем на байдарках по реке Чусовой, что находится в центре Урала. Нас восемь человек: мы с мужем и шесть моих учеников-старшеклассников, двое из которых наши дети. Идет дождь, причем уже не первые сутки. Промокли все «до нитки». Мечтаем о крыше и тепле.

Вдруг видим – на правом берегу по ходу байдарок большая пещера. О, счастье! Останавливаемся, переворачиваем байдарки и быстро-быстро направляемся в пещеру. Но что это?! Внутри пещера вся черная! Очевидно, проезжающие в дождь туристы жгли внутри этой пещеры костры, после чего она и покрылась черной сажей. Но на дождь нас выгнать уже невозможно. Расстилаем влажные спальники, мокрое белье меняем на более сухое и вдруг понимаем – мы все черные: и постели, и сами, и то, что на нас надето. Но нам сухо, тепло и… весело. И целую ночь из этой пещеры по реке Чусовой разносился веселый смех.

История вторая. Мы своей семьей вчетвером плывем на моторной лодке по реке Пра, которая течет почти от Нижнего Новгорода до Москвы. Путешествуя много лет семьей на лодке или байдарках по большим и малым рекам, мы всегда мечтали увидеть бобров. И вот, добравшись до места, где река расширялась, мы не поверили своим глазам – у одного из берегов было какое-то странное сооружение, очень похожее на плотину, построенную бобрами. Поскольку был уже вечер, мы решили заночевать в лодке посередине этого озера. Бросаем якорь, поднимаем тент и устраиваемся на ночлег с тем, чтобы рано утром( часа в четыре) глядеть на бобров и их работу. Лежим. Тихо. Ни всплеска волны, ни малейшего шума.

Не помню, что именно послужило первопричиной возникшего смеха: кто-то пошутил, кто-то хихикнул и – началось! Мы втроем (я, дочка и сын) буквально умирали от смеха всю ночь. Муж пытался как-то нас успокоить, просил, даже ругал, но все это только усиливало неоправданное веселье. И, конечно, никакие бобры при таком шуме не появились.

История третья. Мы с дочкой едем в автобусе в цирк. Не помню, что именно явилось толчком для нашего смеха, но смотреть друг на друга мы не могли. Мы успокаивались, сидели, понурив головы, боясь поглядеть вокруг и, главное, друг на друга. Но когда наши глаза встречались, смех одолевал нас с новой силой. Так под недобрые взгляды пассажиров автобуса (да и не только взгляды) нам пришлось выйти из автобуса, не доехав до цирка.

История четвертая (похожая на предыдущую). На этот раз, увы, эта дьявольская смешинка попала нам с дочкой в рот, когда мы сидели на очень серьезном музыкальном концерте Сахаровского фестиваля. Конец этой истории был плачевен: согнувшись в три погибели, мы виновато покидали зал филармонии прямо во время исполнения музыкальной пьесы. И, конечно, как только мы вышли в коридор, смех нас покинул.

Я так и не понимаю: беспричинный смех – это удел молодости, проявление характера, реакция на необычную ситуацию или еще что-либо?

Школа. Я снова беру классное руководство. Шестой класс, очень непростой. Правда, простых-то классов и не могло быть, потому что класс – это сорок очень разных человек. Ну, ничего. Будем работать.

С чего начать? Чтобы в голове «зашевелились» какие-то мысли и наметились реальные пути, читаю газеты. Все подряд. Сразу бросается в глаза новинка – на производствах лучшие работники объединяются в бригады коммунистического труда.

Еще не понимаю, чем эти бригады могут мне помочь, но уже понимаю – нашла! Читаю более вдумчиво. Оказывается, такая молодежная бригада уже создана на нашей Горьковской швейно-такелажной фабрике. Не откладывая решение в долгий ящик, звоню на фабрику и предлагаю бригадиру организовать дружбу молодежной бригады с 6-м классом школы. Бригадир с радостью соглашается, поскольку намеченных реальных дел у его бригады пока еще немного. А тут «на ловца и зверь бежит»!

Жизнь закипела! Сначала я решила познакомиться с бригадой сама. Выяснилось, что в бригаду объединилась молодежь, в основном, молодые родители. И как-то само собой получилось, что наша дружба началась со встреч, на которых я рассказывала бригаде о воспитании детей (меня этот вопрос в то время очень занимал, поскольку у меня самой были маленькие дети). Вскоре они мне сами предложили:

– Давайте теперь мы сделаем что-нибудь полезное для вас.

И вот уже вся бригада в полном составе – на нашем пионерском сборе, который, конечно, прошел на большом подъеме.

Так началась дружба. Парни из этой бригады, хорошие парни, действительно опекали моих бездельников. Я радовалась и понимала, что «золотая жила» найдена.

Как-то бригадир предложил провести для ребят класса экскурсию на фабрику. Экскурсия представлялась не просто интересной, а даже романтичной, потому что фабрика шила палатки для полярников. Парни и девушки из «нашей» бригады провели ребят по разным цехам и показали им всю технологию рождения палатки с самого начала до полной ее готовности к отправке на Север. Ребята были переполнены впечатлениями.

На следующее утро после экскурсии меня прямо во время урока позвали к телефону. Секретарь партийной организации швейно-такелажной фабрики с извинениями сообщила мне о том, что после экскурсии в одном из цехов не досчитались резинового кольца, которое вставляется в окно палатки и придает этому окну герметичность. А поскольку эти кольца получают из другого города в строго ограниченном количестве, то мои новые друзья очень просили меня вернуть пропавшее кольцо.

Жизнь остановилась. Не помню, как шла домой. Дома я никого не видела: ни мужа, ни детей. Мысли роились в голове, но я ничего не могла придумать. Откуда мне взять это кольцо? Я даже не представляла, как оно выглядит!

Почти машинально я села на пол возле книжного шкафа, открыла его и с нижней полки выгребла целую кипу журналов «Техника молодежи» и «Знание – сила», которые мы в те годы выписывали. Я не очень понимала, зачем я это делаю, но что-то надо было читать, смотреть…

Сижу на полу в окружении журналов, листаю, рассматриваю зачем-то обложки. И вдруг… на задней стороне обложки одного из журналов яркое-яркое фото – дальний север, полярный день и на снегу стоит «наша» черная палатка. Точно такая же, как мы видели на экскурсии. И, конечно, с герметичными окнами.

Дальше все было просто. Урок физики в моем классе был в этот день последним по расписанию, после него я попросила ребят задержаться. Достаю журнал, выставляю его на учительском столе и с волнением рассказываю им придуманную мною волнующую историю о том, как ледяной полярный воздух проник внутрь палатки и вызвал у одного из полярников пневмонию. Причина проста: одно окно в палатке было не герметично. Заболевшего полярника отправили самолетом на Большую землю, но, увы, заболел другой…

Класс замер. Дети боялись шевельнуться. Воспоминания от экскурсии были свежи – только вчера они видели, как монтируются окна в палатках для полярников. Не злоупотребляя эмоциями ребят, я говорю:

– Нет, ребята, этого не было. Но так могло бы быть, потому что кольцо, создающее герметичность одной из палаток, вчера кто-то из вас во время экскурсии унес с фабрики.

Мертвая тишина. Я пристально смотрю на заранее намеченных мной «кандидатов» – трех нечистых на руку парней. Кто из них мог это сделать? Кто? Ясности нет, никто из них «не дрогнул». Провожаю детей в раздевалку, а сама в состоянии полной растерянности иду в физический кабинет. Неужели ничего не получилось?

Вдруг в дверь кабинета кто-то тихо «царапается». Заходит мальчик – тихоня и, переминаясь с ноги на ногу, говорит:

– Я, я взял это кольцо… для велосипеда.

И достает из сумки уже разрезанное кольцо. Надо же. На него-то я бы ни за что на свете не подумала!

Каких только видов отдыха у нас не было! Но почему-то в памяти прочно запечатлелся отдых на воде.

Сначала у нас была деревянная лодка со стационарным двигателем, которая медленно, но очень устойчиво и надежно «плюхала» по нашим рекам – Волге, Оке и другим, поменьше. Потом появилась в продаже металлическая лодка, и мы сразу же ее приобрели. На воде мы чувствовали себя, как дома: любовались на берега, разговаривали, варили варенье, носились на водных лыжах, играли с собакой. И подолгу жили на песчаных пляжах наших дивных больших рек.

Много плавали мы и на байдарках. Объездили не только все реки Нижегородской области, но побывали и на Урале. Помню, как на Чусовой мы вызывали хохот у встречных туристов, поскольку байдарки наши назывались по именам скал, расположенных по берегам этой реки: «Великан», «Журавлик» и, конечно, «Собачьи ребра» (скала с таким названием на Чусовой тоже есть). Особенно смешно было то, что именно в этой байдарке плыла наша большая собака.

Как-то в конце мая раздался телефонный звонок – наша хорошая знакомая журналистка Елена Александровна предлагала мне поехать с ее кампанией по реке Ветлуге на плоту. Я без колебаний согласилась, поскольку на плоту никогда не плавала. И в июле мы небольшой кампанией отправились на Ветлугу, где по просьбе Елены Александровны нам уже подготовили устойчивый плот.

Я испытывала восторг от соединения привычного отдыха – река, пляжи, солнце, великолепная природа нашей средней полосы – и ощущения нового. Не нужно было грести на байдарке или слушать треск мотора. Вместо этой «суеты» можно было спокойно созерцать окрестности.

Так мы мирно сплавлялись вниз по Ветлуге. Все было прекрасно, но почему-то с каждым днем мне становилось все скучнее и скучнее. То ли плыли очень медленно, то ли некуда было приложить свою энергию, то ли однообразие плавучей жизни начинало постепенно утомлять.

О чем только мы не говорили, медленно и плавно сплавляясь на плоту! Как-то раз в разговоре о разных видах отдыха я стала вспоминать о самом тривиальном отдыхе с дочкой летом на Крымском берегу. Почему-то все: необходимость в шесть утра занимать место и лежаки на пляже, стоять два часа в столовой, чтобы пообедать, отгоняя со столиков воробьев, грызть подсоленную кукурузу, жарясь на солнце – казалось мне в тот момент удивительным. Я ударилась в эти воспоминания с ностальгией и одновременно с таким смаком, что моя собеседница – ярая противница такого «пошлого» отдыха – вдруг попросила:

– В следующий раз возьмите меня с собой.

Похоже, не надо «руками и ногами» держаться за то, к чему человек привык. Можно и нужно пробовать новое.

Первые годы своего существования физико-математическая школа №40 ютилась в маленьком здании с печным отоплением на далеком Гребешковском откосе (или Гребешке, как его принято называть), и в ее состав входили лишь старшие классы – девятые, десятые, одиннадцатые..

Школа работала на огромном энтузиазме: разрабатывались новые программы, придумывались методики их осуществления, читались факультативы, которых еще не было в стране. Поэтому неудивительно, что в нашу особенную школу часто приезжали высокие гости из Москвы, и нам было, что им рассказать и показать. Математические школы хоть и появились во многих городах, но все еще были новинкой, а физические классы вообще были созданы впервые именно в Горьком.

В тот год осень была очень дождливой, и ученики, приезжающие на Гребешок со всех концов города, приносили на своих ботинках много грязи. Увы, эта грязь бросалась в глаза представителям из Москвы, получалось, что ее-то они только и видели. Поэтому на педсоветах, да и просто в учительской звучал один и тот же вопрос: как сделать школу чистой?

Заседает партбюро, заседает администрация, заседают классные руководители – все мысли об одном – как достичь чистоты? Но заседания ни к чему не проводят, поскольку в жизни для этого есть один проверенный способ – вторая обувь. Только переобуванием в раздевалке можно ликвидировать грязь.

И вот начальство школы вызывает меня – классного руководителя одного из самых шумных и заметных одиннадцатых классов. Вопрос ко мне ясен: будет мой 11 «Д» переобуваться или нет?

Конечно, я понимаю: если мои парни будут переобуваться сами, да еще дежурить по школе, а, значит, заставлять переобуваться всех остальных, то проблема будет решена. Но ответа сразу я дать не могу. Перед глазами встают рослые восемнадцатилетние парни (они последними поступали в школу с восьми лет) и всего пять девочек – тихих «мышек». Эти не по годам взрослые ученики переросли школу и не хотели подчиняться школьным порядкам. Им пора было быть студентами. Подбор ребят именно этого класса оказался неудачным – другие одиннадцатые классы того же возраста были увлечены наукой, самоуправлением, фестивалями…

Меня совсем недавно попросили взять классное руководство этого класса для того, чтобы 11«Д» перестал будоражить школу своими выходками – строить из столов баррикады и срывать уроки.

И вот новая и очень непростая просьба. Прошу дать мне хотя бы день для обдумывания: в чем же заключается главная трудность? почему, казалось бы, о простых вещах говорить так сложно? как убедить разгулявшихся парней в правильности столь естественного решения?

Кажется, понимаю. Суть в неправильном отношении ребят к УСЛОВНОСТЯМ. Ну а дальше – «дело техники». Рассказываю классу историю из жизни Константина Паустовского о том, как глубокоуважаемый полковник – друг Костиных родителей – отучал от условностей юного гимназиста-пижона. Полковник, перед которым преклонялся Константин, вез на телеге капусту для солки. Неожиданно он увидел подростка, который в этот раз очень хотел остаться незамеченным. И тогда полковник попросил Костю помочь ему – бежать по дороге и собирать вилки с капустой, которые сам полковник в тайне от гимназиста специально сбрасывал с телеги.

Класс внимательно слушал. А дальше мой честный рассказ о том, что судьба второй обуви зависит только от них, был совсем прост. Я попросила ребят в понедельник прийти в школу пораньше со второй обувью и организовать дежурство.

В понедельник утром ко мне в физический кабинет пришла растерянная интеллигентная женщина, преподаватель техникума. Она оказалась мамой одного из моих самых заядлых циников. Не скрывая удивления, она спросила меня:

– Как вы смогли такое сделать с моим Адиком?

Оказывается, накануне в пятницу вечером он приехал после школы домой и попросил у мамы сшить ему мешочек для второй обуви. Зная сына, она в стиле их общения ответила:

– Поищи, у тебя был мешочек в начальной школе.

На что он совершенно серьезно сказал:

– Мама, у тебя совершенно неправильное отношение к условностям.

Да, в жизни возможно и невозможное, только надо верить в свои силы, не бояться трудностей и искать, искать.

Я защитила кандидатскую диссертацию, еще работая в 40-ой школе. Дело было так: впервые создаваемые в физико-математической школе физические классы нуждались в специальной программе по физике и методике ее преподавания. Этим делом я и занялась. А когда работа была закончена, москвичи, проявляющие к нашей школе большой интерес, предложили мне защитить сделанную работу в Академии педагогических наук как кандидатскую диссертацию. Так я стала кандидатом педагогических наук.

Работать над диссертацией и защищать ее очень интересно, поскольку ты самостоятельно доводишь до конца новую идею, и ученый совет признает ее значимость. Творческое дело всегда привлекательно, но неизвестно, к каким последствиям оно тебя приведет. Так было и со мной. Я думала, что и дальше буду заниматься своим любимым делом – работать в школе, но теперь это оказалось нереально. Очень скоро университет попросил меня прочитать курс лекций по методике преподавания физики студентам 4-го и 5-го курсов физического факультета. К моему удивлению, директор школы поддержал эту просьбу университета.

Но как читать студентам, которые не собираются работать в школе, курс методики преподавания физики в школе? Не удивительно, что лекторы, читающие таким студентам обычный курс методики физики, не выдерживали больше двух-трех лекций. Я почувствовала, что ситуация меня увлекает. Неужели невозможно заинтересовать умных студентов университета проблемами преподавания? Вооружившись всевозможными книгами, я уехала дней на десять из города, чтобы подготовить курс лекций.

Прошло несколько лет. Конечно, работа в университете отличалась от школьной, но эти отличия не были принципиальными: вместо физики – методика ее преподавания, вместо старшеклассников – студенты, вместо олимпиад – конференции. Неизменным оставалось главное – работа с молодыми людьми, которых можно увлечь предметом и с которыми интересно общаться. Но, увы, мою новую и опять интересную жизнь оборвал телефонный звонок.

Проректор университета Игорь Евгеньевич любезно просил встретиться с ним. Муж предположил, что меня пошлют кого-нибудь проверять.

– А ты не умеешь это делать, – грустно сказал он.

Но все оказалось иначе. На столе проректора горками лежали анкеты. Он объяснил мне, что анкетирование студентов убедительно показало, что посещаемость моих лекций по методике преподавания физики на физическом факультете самая высокая и, кроме этого, студенты очень хорошо отзываются о моих лекциях и семинарах. Игорь Евгеньевич сделал паузу, а потом спросил, как же мне удается это делать.

– Наверно, хорошо преподаю, – «скромно» ответила я, абсолютно не предвидя развития событий.

– Вот и поучите других преподавателей университета, как надо преподавать, – как-то очень просто сказал проректор.

Это предложение меняло все: теперь уже предметом преподавания должна была стать педагогика высшей школы, а «учениками» – преподаватели университета. Такие «ученики» были категорией непростой – в основном снобы, они педагогику и наукой-то не считали. Нет, не справлюсь. Но отказаться не получилось.

Дело в том, что Игорь Евгеньевич был человеком весьма твердым, даже жестким, и, главное – он не имел привычки отказываться от своих идей. Поэтому, не желая слушать мои размышления, он сразу же предложил всяческую помощь. Подумав, я назвала три условия, без выполнения которых я была бессильна сделать что-либо.

Для начала работы мне были необходимы:

– помощники – лучшие преподаватели университета, причем представители разных предметов;

– удобная и хорошая комната (не студенческая аудитория) для встреч с выделенными помощниками;

– все для чая, за которым и должны были проходить встречи с коллегами (в то далекое время это было не принято).

Проректор не проявил удивления, и тут же предложил мне проводить встречи в его кабинете и воспользоваться сервизом его секретаря. А о том, кого взять в помощники, обещал подумать.

И вот в кабинете проректора с большим интересом и даже некоторым любопытством собралась группа ярких, умных педагогов: С.А.Круглова (математика), Г.Н.Лупанов (физика), Н.Н. Вышинский (химия) и др. С интересом они среагировали на предложенный мною чай с печеньем. Очень быстро обнаружилось, что печенье необычно вкусное. На вопрос, где же такое продают, мне пришлось сознаться, что оно собственного изготовления.

Встречи стали традицией. И каждый раз я что-нибудь пекла и на такси везла в университет, где меня встречали коллеги. Мои помощники, лучшие преподаватели, были не только любознательны, но и активны, а проблемы педагогики их действительно интересовали. Более того, вскоре после нескольких наших встреч они были готовы читать книги и работать наставниками своих коллег. Такая форма повышения педагогического мастерства, несомненно, представлялась эффективной, но при условии, что заведующие кафедрами вникнут в курс проводимой работы и поддержат ее. Я начала думать: как же мне быть с заведующими кафедрами, большей частью, профессорами университета?

Лекции по педагогике высшей школы – науке молодой и развивающейся – в те годы регулярно читались в Московском политехническом музее. Слушать ведущих ученых страны приезжали со всего Советского Союза. И вот мне приходит идея: попросить известного профессора – женщину, одну из читающих лекции в музее, приехать в Горьковский университет и рассказать заведующим кафедрами о значении педагогики высшей школы. Идея воплотилась в жизнь. Но даже опытный лектор не могла переубедить скептически настроенный переполненный зал. А потом мы пригласили известного профессора на вкусный чай с пирожками. Она записывала рецепт пирожков и интересовалась составом нашей группы. Нам казалось, что все завершается совсем неплохо.

Несколько месяцев спустя из Москвы привезли новость: лектор политехнического музея не жалеет на лекциях времени для того, чтобы рассказать аудитории, что в городе Горьком педагогикой высшей школы занимаются непрофессионалы, а руководит группой специалист по методике преподавания физики. При этом проблемы педагогики обсуждаются за чашкой чая. И пока я работала в университете, прозвище «отчаянные» (что означает «идущие от чая») так за нами и закрепилось.

После десяти лет работы в вузе я вынуждена была уйти на инвалидность. А поскольку Игорь Евгеньевич стал ректором педагогического института, он уговорил меня вернуться к работе и поработать с преподавателями педагогического института. Так работа с преподавателями по педагогике высшей школы стала моей работой на долгие годы.

Девяностые годы… Ура, открыли границы, и мы можем путешествовать по всему миру! Очень хочется увидеть все, все. Мы с внучкой Катей строим грандиозные планы. Мы имеем на это моральное право, потому что я только что закончила книгу, а она вернулась из Америки и, не желая терять год из-за нестыковки расписаний нашего и американского университетов, сдала бездну экзаменов (двадцать или еще больше, не помню).

Куда же отправиться? Страна выбирается быстро: конечно, Италия! Рим, природа, искусство, Венеция… И неважно, что на дворе июль, а Италия страна южная, как-нибудь обойдется. Приобретаем дешевые путевки (отель «две звезды») и в путь!

Приземляемся в огромном римском аэропорту и сразу же «ныряем» в автобус с кондиционером. Как говорит Катюша: «сбыча мечт». Прильнули к окнам, едем. Вскоре автобус остановился около магазина, в котором продавалось всякое питье. Все высыпали на улицу, и я тоже. Но что это? Даже в тени автобуса так жарко, что дышать совершенно нечем. Оказывается, на улице больше 40 градусов жары. Да, юг есть юг. И это тоже недостаточно знать – надо прочувствовать.

Приезжаем в гостиницу – она находится в рабочем поселке, да еще и на середине горы. Входим в свой номер. Но что это? На половом покрытии в комнате около ванны большое мокрое пятно. Понятно, сток воды засорен. И еще почему-то очень шумно. Оказывается, этому есть сразу две причины. Во-первых, темпераментные итальянцы очень любят мотоциклы и круглыми сутками носятся на них с огромной скоростью, да еще и громко «рычат», особенно когда едут по горе, на которой мы собираемся жить. А, во-вторых, громко хлопает щит на балконе – он должен защищать комнату от солнца, но почему-то почти отлетел. Не лучше оказалась и еда. Хорошо, что на каждом углу продавалась пицца, да и вкусной черешни в тот год было очень много.

Неудобства нас огорчали мало, и мы с азартом кинулись на экскурсии. Первая экскурсия была уже утром по нашему поселку. Но едва мы успели спуститься с горы к морю, как грянула гроза. И какая! Южные грозы отличаются от наших: молнии и гром идут непрерывно, а ливень – сплошная стена дождя. Мы переждали грозу под каким-то навесом, а потом босиком буквально по «бурным рекам» добирались до гостиницы. Но главное «грозовое» чудо ждало нас впереди: температура воздуха упала до 23-х градусов и оставалась такой всю неделю нашего пребывания в Италии!

Начались поездки в Рим (до Рима было не близко – электричкой минут 3О–4О). Мы восхищались шедеврами эпохи Возрождения, любовались дивными фонтами Рима и много общались с нашим замечательным экскурсоводом – аспиранткой римского университета. Она изучала историю Италии, и с удовольствием обстоятельно отвечала на наши вопросы. К сожалению, я уже ничего не помню, а у Катюши, наверное, самое главное запомнилось навсегда.

Много носились мы по Риму и без экскурсовода, делая километров по пятнадцать в день. С этими «бегами» связана такая забавная история. Мотаемся по Риму, устали и вдруг видим – красивый фонтан, около которого есть где посидеть. Уселись и разглядываем красивое здание, находящееся прямо напротив фонтана. А дома Катя, изучая карту, обнаружила, что мы не посмотрели знаменитый римский Пантеон. Разработан маршрут и вперед! Каково же было наше удивление, когда карта привела нас прямо к тому месту, где накануне мы сидели у фонтана.

Наша дешевая путевка не предполагала никаких далеких поездок – только Рим и его окрестности. А мы, попав в Италию, хотели все. Или уж если не все, то хотя бы Венецию. К нашему удивлению, сопровождавший нашу группу молодой человек сказал:

– Свободные люди могут ехать, куда пожелают.

На следующее же утро мы отправились на завтрак с сумкой, в которой были теплые кофточки, чтобы сразу же после завтрака поехать в Венецию. Соседка по столовой – милая женщина Таня, доцент какого-то сибирского института, сразу же «положила глаз» на нашу сумку, а, узнав наши планы, попросилась в нашу компанию. Ее восьмилетняя дочка, конечно, отправлялась с нами тоже, но это никого не напрягало, поскольку мы никогда даже не предполагали, что на свете могут быть такие дисциплинированные дети. Так началась веселая и незабываемая авантюра.

Мы узнали, что из Рима до Венеции ходит скоростной поезд. Его-то нам и надо! И вот вчетвером едем на такси на римский вокзал. Вокзал большой, просторный, в нем много касс и мало людей. Но вот незадача – ни один кассир не желает (или просто не умеет?) говорить по-английски: итальянский или, в крайнем случае, немецкий. А время неумолимо идет, до отхода скоростного поезда остаются буквально минуты, а у нас все еще нет билетов. Я и девочка-истукан молча наблюдаем, как Катя и Таня носятся по билетному залу. Наконец они подбегают с билетами, которые с трудом «выбили» в испорченном автомате. Бежим. Вскакиваем в какой-то вагон. Поезд трогается.

Врываемся в открытое купе и веселые, лохматые, голодные падаем на кресла. Наше вторжение почему-то пришлось не по душе изящной леди, которая ехала в этом купе и она демонстративно нас покинула. Ну, что ж, дело ее, – решили мы и начали глядеть вокруг. Огромные, абсолютно прозрачные окна, да и дверь купе тоже с большим стеклом. Горы, Ферганская долина, тоннели, в которых закладывает уши…И весь соседний вагон – туалет!

Восторги наши оборвались неожиданно. Пришел контролер. Общение с ним было длинным и трудным: во-первых, он тоже не говорил по-английски, а, во-вторых, постепенно выяснилось, что билетов на поезд у нас нет. Оказывается, Катя и Таня в испорченном автомате «выбили» лишь доплату за скорость, а не билеты. То-то они удивлялись несоответствию цены и качества! Глядя на нашу «цыганскую» компанию, сердце у контролера дрогнуло, и он продал недостающие нам билеты.

Венеция была великолепна – чистые каналы и мало людей. Даже струнные оркестры у дворца Дожей играли свою чудесную музыку только для нашей компании да еще какого-то случайного студента.

Через день мы вернулись назад, и остаток денег я потратила на звонок мужу.

– Мы были во Вьетнаме! – кричала я в трубку автомата.

Муж спокойно переспросил:

– Наверное, в Венеции?

С самого детства я люблю играть в карты. И до сих пор. Наверное, натура такая азартная. Помню, например, как поехала с совсем маленькими детьми (сыну – немного больше двух лет, а дочке вообще несколько месяцев) на дачу. В то время «дачей» называли комнату в деревне, снятую на лето. И ночами, пока дети спали, «резалась» с деревенскими мальчишками в козла.

Интерес к карточным играм «передался» дочке и, конечно, внучкам. В какие только игры мы не играли! «Пьяница», «мокрая курица», «акулина», «сундучок», «подкидной дурак» со всеми вариациями, «кинг» – вот далеко не полный перечень наших игр, к которым позднее присоединились преферанс и «up-and-dawn».

Как-то в теплый летний день мы большой компанией вместе с маленькими девочками, моими правнучками, поехали на машине с нашей дачи на Горьковское море. Поездка на море была хорошей традицией: разнообразие, теплая вода, просторы. Расположились на своем любимом месте – высоком берегу, полюбовались видом, искупались, прошлись берегом по теплому песку. Программа выполнена, теперь можно и в карты поиграть. Все необходимые для этого «инструменты» – подстилку и колоду карт – взяли с собой.

Удобно устроившись, мы все вместе начали спокойно обсуждать, во что же будем играть. Вот тут-то мнения и разошлись. Оказалось, что всем хочется играть в разные игры. Девочки спорили отнюдь не доброжелательно, было ясно – на этот раз консенсуса не будет. Атмосфера накалялась. Решение нужно было принимать срочно, но какое? Для анализа ситуации, да и просто ее обдумывания времени не было – рассорятся, бросят карты и даже не подумают о том, что под угрозой уже сложившаяся традиция. Решение нужно принимать. И я его приняла.

– Раз вы не можете друг с другом договориться, пусть тогда каждая играет в свою любимую игру, – сказала я, совершенно не представляя себе, как реально это будет выглядеть.

Воцарилось молчание. Наверное, умные девочки пытались себе представить, что же это получится за игра? Но, несомненно, всем участникам (и правнучкам, и мне) стало интересно.

Итак, мы начали играть вместе, хотя каждая из нас играла в свою игру. А самым невероятным оказалось то, что и такая нелепая игра тоже получилась, оставалось только дать этой игре название. Тогда и прозвучало: «Каля-маля».

Чего вы ожидаете, когда кидаетесь к звонящему телефону? Наверное, чего-нибудь очень хорошего. Но каждый раз и немножко страшно: ведь телефон приносит и плохие вести.

У меня зазвонил междугородный телефон. Я быстро взяла трубку и услышала голоса любимых внучек. Катя в те дни гостила у своей старшей сетсры Нели в Голландии.

– Бап, – сказала Катя, – в благодарность за «внучьи» мы с Нелей хотим тебя куда-нибудь свозить. Куда ты хочешь?

Задавать мне этот вопрос было очень легкомысленно. Желания у меня были грандиозные, они намного опережали мои возможности. И я, ни минуты не колеблясь, ответила:

– Хочу увидеть водопад Викторию.

Связь оборвалась. Дело в том, что я действительно давно хотела увидеть этот водопад. Еще с тех далеких времен, когда мы с мужем ездили в Канаду. А дело было так. Приходит как-то с работы Виталий Анатольевич и говорит, что ему нужно ехать в командировку в Торонто – один из крупных городов Канады.

– Мне кажется, – говорит он, – что этот город находится недалеко от Ниагарского водопада.

Я быстро открыла атлас мира – да, действительно, километров 100, не больше. И тогда я, не раздумывая, вместе с мужем поехала в Канаду, чтобы увидеть знаменитый водопад.

На водопад мы ехали комфортабельным автобусом, главный «комфорт» которого заключался в том, что проводил экскурсию знаменитый экскурсовод. Знаменит он был своими блестящими остротами, которые изрекал почти непрерывно. Вот когда я действительно пожалела о том, что не понимаю языка! Люди хохотали так, что буквально падали со своих кресел.

Но вот подъехали к водопаду. Он рычал так сильно, что разговаривать вблизи него было невозможно, а с голубого неба лил проливной дождь (нам даже выдали специальные плащи с капюшонами). Этот дождь – результат конденсации паров воды, испаряющейся во время ее падения. От зрелища, которое перед нами предстало, было невозможно оторваться: вот он каков, самый большой по количеству падающей воды водопад!

Ниагарский водопад – удивительное чудо. Увидев его, я почувствовала уникальность нашей планеты и еще больше захотела увидеть еще один необыкновенный водопад – водопад Виктория. Он знаменит тем, что его вода падает с самой большой высоты.

Междугородный телефон зазвонил на следующее утро.

– Бап, – прозвучал в трубке Катин голос, – для того, чтобы ехать в Кению (на ее границе находится водопад Виктория), нужно сделать специальный укол, который тебе делать нельзя.

Так разбилась моя мечта, и тогда я «отдалась» желаниям девочек. И не пожалела. Девочки повезли меня в Швейцарию. Они разработали маршрут, забронировали гостиницы и взяли напрокат большущий автомобиль. А еще Неля, которая вела машину, захватила с собой навигатор. Этот навигатор, «командующий» на английском языке, оказался необходим, потому что очень часто приходилось делать объезды из-за ремонта дорог.

Типичная картинка нашей поездки была такова: едем и крутим головой – так красиво, что хочется увидеть все. Вдруг Катюша говорит:

– Справа водопад.

– Остановиться? – спрашивает Неля, продолжая ехать.

После небольшого обсуждения останавливаемся и под дождичком, который шел непрерывно, метров 40-50 идем назад к водопаду.

Но не только водопады поражали нас. Вокруг были великолепные альпийские луга, мы поднимались по канатной дороге на высокие горы, любовались на замки, красующиеся посреди озер и поражающие воображение цветы.

Эта незабываемая поездка показала: в мире так много интересного, что не стоит держаться за заранее придуманные желания. А, главное, поездка еще раз подтвердила известную истину: путешествовать хорошо с теми, кого любишь.

В детстве у меня были подруги. Мы много играли в мяч – лапту, вышибалы; играли и в игры, «горячие» для того времени, например, в «папанинцев»: жили на импровизированной льдине и с истинным волнением ждали помощи с Большой земли.

Мне еще не было шестнадцати лет, когда я на подготовительных курсах строительного института познакомилась с яркой и самобытной девушкой – Лизой. Мы прочли вслух всего Джека Лондона и, конечно, подружились. Навсегда. Жизнь разлучала нас, да и сейчас Лиза живет в Москве. Но разве это имеет значение? Эта первая взрослая дружба показала мне, как важна дружба для человека и научила дружить – интересоваться людьми, верить в них, и, главное, принимать всей душой.

Шли годы и с ними пришла взрослая жизнь: муж, дети, а вскоре и работа в школе. Несмотря на занятость, в то время полагалось обязательно повышать свою мировоззренческую квалификацию, и я посещала вечерний университет.

Очередное занятие в Университете началось необычно. Снимаю в раздевалке свое пальтецо и чувствую, как кто-то пытается мне помочь. Оглядываюсь – высокий мужчина, незнакомый и одновременно очень знакомый (О, моя ужасная память на лица!) Мы разговорились, и я вспомнила, что мы с ним регулярно в течение нескольких лет встречались в парке. Он ходил на работу, а я неизменно шла навстречу – сначала в университет, а потом с коляской, в которой спал маленький сын.

Вскоре приехала из санатория его жена Нина и тоже пришла в вечерний университет. Сначала она поразила меня своим видом – худенькая, уверенная в себе, с необычной, запоминающейся внешностью. Потом удивила тем, что по описанию своего мужа «вычислила» меня в большом, полном людей зале. А поскольку вечерами из университета меня встречал мой муж, вскоре между нами, четырьмя, родилась дружба, которая продолжалась фактически всю жизнь. Дружили мы с упоением – вместе отдыхали летом на дачах, вместе обедали по воскресеньям, вместе проводили праздники.

Нам так хорошо было вместе, что и другим парам хотелось присоединиться к нам. Вот, например, один из эпизодов того времени. Снимаем на лето в поселке Жолнино дом, в котором расположены рядом три комнаты. В средней комнате поселились мы с мужем, в двух других – друзья. Комнаты разделены лишь легкими перегородками из досок и, поэтому, между ними очень хорошая слышимость. Ночь. Тихо. Но сон ко мне почему-то не приходит. Лежу и вспоминаю длинный летний день: прогулку, купанье в Оке, поездку на лодке и, конечно, смешной эпизод, связанный с этой поездкой… Начинаю хихикать. Дальше – больше, и так всю ночь. Утром подошли ко мне подруги и попросили объяснить им причину их ночного смеха. Оказывается, я так заразительно смеялась, что они смеялись тоже, даже не понимая, над чем же это они смеются.

Я благодарна Богам за дружбу в самом начале взрослой жизни. Наверно, поэтому я могу отказаться от многого, но не от дружбы. Я по-прежнему уверена в том, что дружба не просто украшает жизнь (хотя и это тоже немаловажно), а в буквальном смысле помогает жить. И сейчас, когда за плечами уже длинная прожитая жизнь и, к сожалению, многие друзья молодости ушли в мир иной, я не могу не дружить.

Научившись дружить, я как-то невольно сделала дружбу основой отношений в семье: дружу с мужем, дочкой, зятем, сыном, снохой. Мне кажется, что дружба занимает большое место и в моих отношениях с внучками, внуком и правнучками.

Я очень дорожу и моими теперешними подругами, которые лет на двадцать – двадцать пять младше меня. Это не важно, а важно то, что между нами неизменно существует интересное и душевное общение.

Вошла в мою жизнь и «прочно поселилась в ней» и дружба, на первый взгляд, необычная, потому что моим любимым подругам – Оле и Маше всего по сорок лет. Взаимное доверие, интерес, любовь, постоянное желание видеться и все рассказать друг другу убеждает в том, что это – настоящая дружба.

Дружба эта не возникла «из ничего». Оля и Маша – мои бывшие аспирантки, причем аспирантки, которых интересовал не только результат, но и сам процесс работы над диссертацией. Защитились они более десяти лет назад, но четыре года, проведенные вместе, не оборвались. Молодые, красивые женщины и сейчас врываются в нашу размеренную жизнь, и разговоры о серьезных проблемах, связанных с работой и воспитанием детей, перемежаются с едой, тостами, планами, мечтами.

К необычной дружбе можно отнести и дружбу с классом, в котором я была классным руководителем не по приказу администрации, а по зову «свыше». Еще в школе мы о многом откровенно говорили и увлеклись походами – прошли сотни километров на лыжах. Дружба, привязанность, любовь рождались постепенно, и сейчас уже ясно, что на всю жизнь.

Оглядываясь назад, я вижу, что в моей жизни всегда была и есть дружба. И это счастье!

Когда мне было девять лет, я чувствовала себя абсолютно счастливым ребенком. Родители много работали и были успешны. Папа, несмотря на свой высокий руководящий пост, был человеком очень веселым, радостным, открытым. Мама преподавала математику в школе, подолгу готовилась к урокам, проверяла кипы тетрадей, но всегда успевала шить нам со старшей сестрой красивые платья, а по воскресеньям печь пироги.

В то воскресное утро мама по обыкновению пекла пироги, сестра, которой было двенадцать, наводила порядок в комнатах, а мне поручили сходить в магазин за сливочным маслом и дали по тем временам немалые деньги – десять рублей.

В магазине, который был рядом с домом, народу было немного. Я заплатила деньги в кассу, получила три рубля сдачи одной бумажкой ( трешницу, как тогда ее называли) и сунула ее в карман пальтишка. Протянув продавщице чек, я вдруг почувствовала в кармане что-то чужеродное и быстро сунула туда руку. В кармане я нарвалась на руку мальчишки и тотчас схватила ее. Мальчишка с силой вырвался и убежал. Помню, я сильно испугалась и скорее стала искать эту трешницу. Вся смятая, она оказалась на месте.

В сильном волнении я прибежала домой, поскорее достала и положила куда-то эту мятую бумажку, торопясь рассказать родителям о том, что со мной произошло.

У нас в семье было принято все рассказывать друг другу. И, как правило, реакция родителей на наши с сестрой рассказы была доброжелательная. Но в тот самый момент мне никак не удавалось ни с кем поделиться произошедшим в магазине. Папа что-то ремонтировал, мама на кухне доставала из печки пироги, сестра увлеченно стирала с мебели пыль.

Наконец все сели за стол. Я стала с гордостью рассказывать о своем приключении. Все удивленно смотрели на меня. Когда мое повествование было окончено, мама почему-то спросила:

– Нелличка, а где эта трешница?

– Ой! Мне так не хотелось больше держать ее в кармане! Я тут же ее выложила, как пришла.

– Куда? – спросила мама.

Я совсем не помнила – куда. Где-то тут. Диван. Стол. Буфет. Тут где-то. Пироги уже никто не ел. Все стали осматривать комнату. Трешницы нигде не было. И тогда папа, мой добрый папа, сказал:

– Доченька! Наверное, мальчишка ее украл. Ты только не переживай. Это пустяк.

Но я-то знала, что он ее не успел взять! Ведь я поймала его. Я совершила очень смелый поступок. Я смогла его победить. И меня подозревают во лжи! Надо сказать, что я никогда не врала. Мне врать было всегда неинтересно. И я была уверена, что мои близкие знают об этом.

Я заплакала. Родители и сестра бросились меня утешать. Они говорили мне ласковые слова, уверяли, что я в ни в чем не виновата, что эти воришки кругом бегают, что они кого хочешь могут обмануть. А я рыдала все сильнее и сильнее.

В моей жизни было много непростых ситуаций. Не могу сказать, что я никогда не плакала. Но так я плакала только в тот раз. Эти детские слезы были слезами отчаяния и протеста. Протеста против несправедливости. Я плакала так сильно, что родители поняли: здесь что-то не так. Они оставили меня, плачущую на диване, и снова стали искать трешницу. Но теперь уже искали всерьез. Они спросили сестру, где и что она убирала и выкидывала.

В конечном итоге злосчастная трешница была обнаружена в мусорном ведре среди бумажек, сметенных с буфета моей близорукой сестрой.

Инцидент был исчерпан. Но в душе он исчерпан не был. Остался ужас. Ужас, природу которого тогда, в свои девять лет, я понять не могла.

Спустя много лет в самом начале моей педагогической карьеры возникали ситуации, которые ставили в тупик: как реагировать на порой весьма странные оправдания ученика по поводу пропущенного урока, невыполненного задания или поручения? Помогло потрясение, испытанное в детстве – до-ве-ря-ть! Никого и никогда нельзя унижать недоверием!