Здесь я расскажу о том, почему появился этот рассказ после того, как мной уже были опубликованы весьма подробные рассказы как о науке, так и о жизни. Когда все это было еще в проекте и обсуждалось с редактором издательства Lambert, Артёмом Мудриком, что и как публиковать, то он мне посоветовал публиковать мой материал отдельными частями, а потом обобщить его. Я последовал совету издателя, и написал целый ряд книг, а в этой я постараюсь обобщить весь уже опубликованный материал в виде его обзора с добавлением нового материала только по мере необходимости.

Основная идея этого обзора показать мой путь в большую науку. Как и с чего он начинался, что ему способствовало и что получилось в результате. Способствовало моему становлению как ученого очень многое, но, если выделить главное и основное, то это доброе, можно даже сказать, что сказочно доброе отношение ко мне многих людей и, кроме этого есть еще и неожиданный фактор, про который трудно подумать, что он имеет значение. Это разумный отдых от научной работы, который не так просто организовать, как это кажется.

Рассказать про науку, учитывая, что только немногие люди могут это понять, так как понять это без солидной подготовки нельзя, очень сложно. Мной выбран наиболее простой путь. Он состоит в том, чтобы показать возможности науки через удивление ее результатами. А чтобы не терять при этом суть, которая за бортом остается, то надо брать такие результаты, которые опубликованы и широко доступны в их полном изложении. Тогда будут пойманы сразу два удирающих со всех ног зайца. Один состоит в том, чтобы вызвать удивление результатом, а второй в том, чтобы была возможность ознакомиться с этим результатом в полном объеме.

Поэтому в силу сказанного выше, в предлагаемом Вашему вниманию обзоре сочетаются доброта, удивление и наука.

Такой обзор с погоней за двумя зайцами, требует приведения точных ссылок на источники, если их повторять каждый раз в тексте рассказа, будут многократно повторяться, займут массу места и их вдобавок еще и не найдешь, когда это понадобится. Чтобы преодолеть эту трудность, в научных статьях, которые содержат много ссылок на источники, их принято обозначать цифрами, заключенными в квадратные скобки, а в конце приводить список источников с сохранением их номеров, упоминаемых в тексте. Так здесь это и сделано.

Начальный этап начинается с того времени, как я себя помню, а именно с моего трехлетнего возраста. Первый этап проходил в доме по улице Жуковской в Нижнем Новгороде (сейчас эта улица Минина, а на месте того малюсенького двухэтажного домика красуется огромное здание).

Уже здесь я серьезно задумывался, кем мне быть, когда вырасту. С такой огромной надеждой я ожидал спасительного прихода врача к больной маме или к больному папе, а то и к себе, что страстно мечтал стать врачом. У меня были больные родители. У них в то время, как я появился на свет, был туберкулез в активной форме. Я родился таким слабеньким, что маме сказали, что я не выживу. В детстве мне, в основном, приходилось видеть вокруг себя врачей, которые очень помогали. Профессия врача чрезвычайно меня привлекала, но эта профессия была закрыта для меня, так как я падал в обморок при виде крови. Но мечта об этой профессии осталась, и я, придумав и реализовав что-то новое в науке, старался применить это к медицине, для чего сотрудничал с врачами.

На этом начальном этапе своей жизни я научился читать. Точнее не я научился, а меня научил читать мой дедушка папа моей мамы. Он был солдатом царской армии, отслужил в этой армии 20 лет, после чего женился на девушке из своей родной деревни, которая была на 20 лет моложе него. В армии его научили читать. И, вот, его оставили один раз одного нянчиться со мной тогда еще 3 летним малышом. Он не знал, как это делать, а лег на диван и стал учить меня грамоте, лежа на диване. Это я хорошо помню, и даже вижу. Я вижу, как дедушка лежит на диване и учит меня грамоте. И он научил!

Поэтому у меня в детстве так получилось, что я много читал. У моего другого дедушки папы моего папы, была превосходная и очень большая личная библиотека. На каждой книжке этой библиотеки красовался красивый фиолетовый штамп: «Из личной библиотеки Владимира Михайловича Зверева. Просьба не зачитывать». Там были почти полные собрания сочинений Жюля Верна, Майн Рида, Фенимора Купера, Диккенса и других известных писателей, а также в моем распоряжении были подшивки старинного литературного журнала «Нива» за многие годы. Больше всего мне нравился Жюль Верн, а из его героев изобретательные инженеры. Я под влиянием Жюля Верна стал мечтать стать таким же находчивым и знающим инженером.

Это, пожалуй, все, что на этом этапе имело какое-то отношение к последующему моему занятию наукой. Кроме этого, были и другие яркие и запомнившиеся события, описанные в [2]. Среди них появление горячо любимой няни Любы, и вынужденное горькое расставание с ней. Забота обо мне девочек соседнего двора, на попечение которых мама оставляла меня, уходя из дома. Кроме этого, есть то, чего я почему-то не помню. Я, вспоминая этот этап своей жизни, что я уже очень давно пытался делать, не могу припомнить тех мальчишек двора, с которыми я тогда дружил и не помню того, что я был в то время драчуном и забиякой. Но почему-то это мне вспоминается на более позднем этапе моей жизни и вспоминается так, будто бы драки были чуть ли не самым главным на этом этапе.

Следующий этап моей жизни проходил в большом доме, в котором было много семей с детьми. Дом стоял в глубине большого двора, обнесенного высоким забором. В этот двор мальчишки с улицы не заходили, и все детское общение ограничивалось теми детьми, которые жили в доме. Когда мы только вселились в этот дом, то он еще не был полностью заселен, и в нем были только две девочки Белка (Изабелла) и Нонка.

Девочки сразу же прибежали ко мне с предложениями с ними играть. Что из этой девчоночьей затеи получилось описано в [3]. При этом здесь важен один эпизод, всего один эпизод, который предопределил мои будущие успехи в начале в учебе, а затем и в научной работе и даже в новом для меня писательстве. Этот эпизод настолько важен для дальнейшего, что я не хочу его излагать в урезанном виде. Поэтому он выделен в отдельный самостоятельный рассказ под названием «Зарождение фонового мышления».

Под влиянием этого же зародившегося тогда фонового мышления мне стало понятно почему в играх с девочками воцаряется настолько дружелюбная атмосфера (подробнее об этом в [3]), что появляется необычайно приятное чувство нарастающей симпатии к играющим со мной девочкам. Я решил тогда, что так хорошо дружить могут не только девочки, для этого вовсе необязательно быть девочкой. Я попробовал так дружить [3] и этот прием по отношению к друзьям мне очень помог при выполнении ответственных научных работ. Это подробно описано в отдельном рассказе «С сотрудниками по девчоночьи».

Это еще далеко не все про Почаинский период моей жизни. В доме, в котором мы жили девочек было только две Белка и Нонка, а мальчиков было так много, что не счесть. В доме жили семьи преподавателей ВУЗа. Мой отец преподавал высшую математику, а другие папы или мамы преподавали другие дисциплины. Но люди были образованные, интеллигентные, и мальчики были очень хорошие. Девочки устраивали всем мальчишкам сюрпризы, которые удивляли мальчишек. Так как удивлению в этом рассказе уделяется большая роль, то этот эпизод Почаинского бытия выделен в отдельный рассказ «Знакомство с удивлением».

Многие мальчики были лучше меня, но Белка и Нонка, как вначале выбрали меня в качестве товарища для игр, так этого и придерживались. Они прибегали играть со мной в нашу квартиру, а к другим мальчикам они не прибегали. Был даже такой эпизод, вследствие которого девочки должны были дружить даже много теснее и больше, чем со мной с другим мальчиком Вовой моего возраста. Этот мальчик был лучше меня намного и при этом так красив, что его мама звала его «Шонечкой», что означало красавчик.

Девочки уговорили мальчишек подготовить и сыграть пьеску силами только мальчиков дома, а в качестве зрителей обещали мальчишкам привести много девочек своих подруг и подруг этих подруг. Мальчишки обрадовались такой возможности, и с радостью согласились. Но мальчики не нашли ни одной пьесы, в которой были бы заняты только мальчики. Тогда девочки подсказали мальчишкам подходящую пьесу по популярной в то время повести «Красные дьяволята». В этой пьесе заняты только мальчики и всего одна девочка, но и она почти все время изображает собой мальчишку, что у мальчика должно получиться лучше, чем у любой девчонки. Но роль даже такой девочки никто из мальчишек играть не хотел. Тогда старший мальчик Андрей предложил поручить эту роль мне, так как я единственный из мальчишек, который играет с девочками, и они мне помогут сыграть девчонку. Девочкам это очень понравилось, и они были согласны меня одеть и обучить играть самую настоящую девчонку. Мне тоже этого очень хотелось, но я боялся прослыть презренной бабой, и отказывался от роли, считая, что все равно эта роль от меня никуда не денется, но пусть меня заставят ее играть без моего на то согласия. Тогда никто не может считать меня бабой, раз меня заставили. Но тут Вова «Шонечка» сам согласился сыграть роль девочки, и моя кандидатура отпала. Теперь девчонки должны были наряжать девочкой Шонечку, что гораздо легче сделать, чем пытаться девочкой наряжать меня с моей стриженой головой, чем Шонечку с его почти девичьей аккуратной прической и красивым личиком. Но этого не получилось. Девочки забыли про эту пьесу, а мальчишки без помощи девочек ничего не сумели сделать.

Тут стоит сделать отступление и рассказать что-то интересное про девочек. Они все это задумали с одной целью, понаряжать меня девочкой в своих играх со мной. Это они мне неоднократно предлагали, но я от этого постоянно отказывался, опасаясь прослыть бабой. Вот они и придумали верный ход для этого, который непременно должен был получится. Но он не получился. Никакой другой мальчик, даже Вова, который был и красивее и сильнее меня, им не был нужен.

Чтобы стал делать я в этой ситуации, оказавшись на месте девочек. Я бы не сдался ни в коем случае, и продолжал бы с помощью разных хитростей, которых у девочек хоть пруд пруди, настаивать на том, чтобы все-таки мне поручили роль девочки. Непременно бы так сделал, а девочки так делать не стали. И такое поведение женщин для них характерно. Они умеют красиво отойти, отступить, чтобы ничего не испортить. А я отличаюсь от них тем, что этого не понимаю и не умею даже тогда, когда и понимаю. Я во многом старался подражать безупречному поведению девочек, и убеждался в том, как это хорошо, а в этом отношении, просто уступить, у меня не получается по девчоночьи.

И еще про Почаинский этап. В это время у моей бабушки маминой мамы умер муж, а ее дом конфисковали за долги, которые образовались от налогов на ее бизнес в виде фруктовой лавочки на Мытном рынке. Бабушке жить было негде. По тем временам у частников, врагов социализма, можно было и даже нужно было конфисковывать все, не считаясь с тем, что человеку жить негде. Пусть работает на государственном предприятии, как все, тогда устроят ему, где ночевать. Если же он хочет разрушить наш социализм, развивая частную собственность на средства производства, то ничего ему не светит, никакой закон. Бабушка перешла жить к нам и спала на сундуке, который стоял в той же комнате, что и моя кровать. Так что я в это время жил с бабушкой. Любил я ее так сильно и так горячо, как только мог. Поэтому не могу не написать о ней. О ней есть отдельный рассказ «Удивительная бабушка».

Я пошел в начальную школу, оставаясь в том же доме на Почаинской улице. К этому времени Белка уже уехала с родителями в Москву, а оставшаяся одна девочка Нонка ко мне играть уже не прибегала, да и школа отнимала много времени и на прежние игры времени все равно бы уже не оставалось.

Этот этап оказался важен для меня, так как я, благодаря чтению, был замечательно подготовлен к школе, учительницы меня хвалили и ставили мне высокие оценки. Это мне было очень по душе. Но в тоже время я замечал, что некоторые девочки учатся не хуже меня, а одна из них даже много лучше меня. Я старался сократить этот разрыв. Ничего не получалось, но здесь мне на помощь пришло мое твердолобое мужское упрямство. Я упорно не хотел отставать от девчонок и из кожи вылезал, чтобы лучше учиться.

Я тогда не понимал, почему девчонки (далеко не все, но некоторые из них) так хорошо справляются с учебой, что их никак не догнать. Я понял это только на другом этапе своей жизни, когда уже экстерном на год раньше пытался закончить школу. Дело в том, что девочки просто из врожденного у них чувства долга, занимались систематически, и им в результате этого учеба намного легче давалась, мозг лучше развивался, времени на учебу меньше надо было. У меня же в результате того, что мое чувство долга подавлялось чем-то другим, отношение к учебе было другим. Меня волновали не знания, а получаемые мной оценки. Поэтому я не учил ничего, если был уверен, что меня не спросят. Бывало, что я и попадался на этом, но это чрезвычайно редко. бывало. Такой стиль учебы для того, чтобы быть успешным, требовал массы труда и времени, так как был мало эффективен. Понять бы мне это раньше, но не получилось.

Зато здесь в начальной школе я смог оценить девочек не только по успешной учебе некоторых из них. Так получилось [3], что девочки класса стали приглашать меня на дни рождения девочек, на которых я был единственным мальчиком. Там я познакомился с тем, как девочки играют, и это мне очень и очень пригодилось потом на следующем этапе при играх с мальчишками [3]. А настоящее чудо, которым я удивляюсь и восхищаюсь это старшие девочки, которые организовывали всю воспитательную работу школы (октябрятскую и пионерскую) и даже вторгались на уроки с яркими короткими представлениями [3]. В этой крохотной школе в праздничные дни устраивались представления, которые тоже организовывали девочки. В результате этого этапа в меня была заложена прочная основа для уважения женщин не только потому, что они матери, но и потому, какие они люди.

Когда я закончил 4 класс начальной школы, то мы переехали в другой дом, который был в самом центре города и далеко от нашей Почаинской. Поэтому папа меня перевел в другую школу уже полную десятилетку, которая была в самом центре города на площади Минина. Эта школа носила название образцовой и в ней были лучшие учителя. Наша учительница истории проводила беседы и лекции со всеми учителями города. В то время еще не было такого учебника по истории, который бы соответствовал тому, что говорила нам эта учительница. Поэтому у нас были тетради по истории, и на уроке она рассказывала нам историю, а потом она диктовала нам то, что должно быть записано в наших тетрадях, чтобы заменить собой отсутствующий учебник.

Я потом, когда учился уже в университете, случайно обнаружил эти тетради в старом сундуке, в котором моя мама их хранила. Эти записи пригодились мне на семинарах по обязательному в те времена учебному предмету «Основы марксизма, ленинизма». На семинарах я рассказывал кое-что из этих тетрадей, что пользовалось большим успехом как у преподавателя, так и студентов. Выдающиеся преподаватели были в этой школе и по другим предметам.

В новом для меня классе тоже были девочки, за которыми было чрезвычайно трудно угнаться по учебе. Одну девочку мне никак не удавалось догнать и перегнать. Но учителя были другого мнения и ставили меня на первое место. Я и в этой школе был первым учеником класса.

Был даже такой эпизод моей школьной жизни. У нашей замечательной учительницы истории был день рождения как раз в то время, когда она вела урок в нашем классе. Она объявила нам об этом и сказала, что в этот день она хочет доставить себе удовольствие и будет спрашивать Зверева. Так я своим ответом по истории старался доставить удовольствие любимой Софье Николаевне.

В средней школе девочки ничем, кроме блестящей учебы себя не проявили, несмотря на то, что я единственный из мальчишек сидел на одной парте с девочкой да еще и в таком ряду, в котором, кроме меня не было ни одного мальчика. Это получилось благодаря моему дикому (по выражению моей мамы) упрямству. Я первый вошел в новый класс и занял в нем наиболее удобное для себя место. А потом получилось так, что этот ряд облюбовали девочки, мальчишки в него не садились, а одна девочка даже уселась на одну парту со мной. Очевидно, девчонки рассчитывали, что таким вежливым путем им удастся прогнать меня с их девчоночьего ряда, и я пересяду на другой ряд, но они не учли силы моего упрямства. Я так и остался в девчоночьем ряду, а с девочкой, которая сидела рядом со мной на одной парте, не имел никакого дела. Я к этому времени уже настолько привык к тому, что первый шаг к моему общению с девочкой всегда совершает девочка, что просто не мог и не знал как, и не хотел вступать в разговор или в какие-то дружеские отношения со своей соседкой по парте, а она тоже этого не делала.

Но в это время за мое воспитание взялась моя тетя Зоя. Это такая выдающаяся женщина, которой я посвятил отдельный рассказ «Удивительная тетя Зоя».

У моих тети Зои и дяди Левы не было своих детей, и они занимались моим воспитанием. Тетю Зою возмущало, что я ничего не знаю из того, чем я должен был овладеть к своему возрасту. Моим родителям было достаточно того, что я был первым учеником класса, а тете Зое это ничего не говорило. Я не знал ни литературу, ни языков, а должен был уже знать все европейские языки, как дядя Лева и тетя Зоя. Но на меня никакие уговоры не действовали. Тогда тетя Зоя придумала и осуществила такой воспитательный маневр, такой маневр, который возымел оглушительный успех.

Этот маневр, направленный на мое воспитание, заключался в моей встрече в квартире тети Зои с мальчиком, с которого я должен был по задумке тети Зои, брать пример. Этот мальчик пришел к тете Зое вместе с знакомым дяде Леве и тете Зое писателем из Москвы во время стоянки в нашем городе парохода, на котором они отдыхали. Мне и тому мальчику (по его виду и еще не сломавшемуся голосу) было в то время 12 лет. Пример было брать с чего. У приезжего московского мальчика было целых пять ценнейших для мальчика качеств, которых у меня не было, но каждым из которых, посмотрев на мальчишку, я жаждал обладать.

Мальчик был красив, и не просто красив, а настолько красив, что не уступал в этом качестве девчонке. Он серьезно обсуждал с тетей Зоей новости литературы, о которых я и понятия не имел. Он даже спорил с тетей Зоей.

Мальчик превосходно играл на рояле, намного лучше самого дяди Левы. По девичьей внешности мальчика и манере его игры на рояле, я решил, что этот мальчик, скорее всего девочка, переодетая мальчиком. У меня была дружба с девочкой, которая переодевалась мальчиком так хорошо, будто бы она мальчик и есть. Но мальчик уверенно держался мальчиком, как ни одна девочка не будет. Девчонке ни капельки не стыдно признаться в том, что она девочка, а даже наоборот престижно. Поэтому я уверен, что это мальчик, но необычный мальчик, гениальный и удивительный, далеко превосходящий всех мальчишек.

Мальчик с гордостью и необычайной красотой и грациозностью показывал то, чему он научился в балетной школе. Меня поразило с какой легкостью его нога могла взметнуться вверх, достигая вертикального положения, после чего мальчик удерживал эту ногу у своей головы, твердо и уверенно стоя на пальчиках одной ноги.

Ушли мальчик и писатель внезапно, заслышав удар грома. Тетя Зоя не отпускала их без обеда, но писатель сказал тете Зое что-то по французски, тетя Зоя ему ответила, а мальчик к моему крайнему удивлению, в ответ на пристальный взгляд тети Зои, стал быстро и легко говорить тоже на французском языке. Это меня совсем доконало.

Целых пять своих качеств и умений показал мне мальчик. Это девчоночья красота, знание литературы, прекрасная игра на рояле, изящная гибкость и свободная французская речь. У меня из всех этих пяти качеств и умений не было ни одного даже в стадии зачатка. Как я мечтал овладеть качествами этого мальчишки! На части из них я сразу поставил крест. Красоты мне не видать. Становится знатоком современной литературы мне незачем. На этом ставим крест! На музыке и подавно ставим крест, хотя делать это очень жалко. Я с далекого детства обожал музыку. Она во мне сидела, я мечтал исполнять ее, но у меня для овладения музыкой не было от природы двух необходимых качеств музыкального слуха и чувства ритма. Тут самый обидный для меня крест! Язык мне очень трудно давался. Меня учили с детства немецкому языку, но выучить не смогли. Ни малейших способностей к языкам у меня нет. И тут крест! Что остается? Остается то, чем я овладеть могу! Остается задирание ноги вертикально вверх. Видя, с какой легкостью задирает ногу вертикально вверх мальчик, я не подозревал, как это трудно. Это же с виду было так легко, и этому я полагал, что научусь! Все лето, проведенное на даче с тетей Зоей в Ильинке, я истратил на эту ногу вверх. Уходил в лес на поляну, на которой меня никто не видит, и задираю ногу вверх. Ничего не получилось. Не задирается нога, а боль получается невероятная. Ногу даже горизонтально задрать нельзя, а не только вверх. Уважение и зависть к мальчику возросли неимоверно! Ничего нельзя сделать! На всем крест, да и только.

Но после произошло невероятное! Так получилось, что я попробовал в свои 23 года что-то сыграть на рояле дяди Левы, потратив на это две ночи подряд. Как и с ногой, после этих ночей крест, поставленный на рояле стал жирнее во много раз. Я понял, что это мне недоступно не только потому, что слуха нет и чувства ритма нет. У меня пальцы не корчатся, движения обеих рук нельзя согласовать между собой, сколько ради этого ни бейся, ни старайся. Не получается это никак! Кроме этого, есть целая куча других трудностей, о существовании которых я и не подозревал. Все! Чудом оказалось, что не все! Оказалось, что именно искусством играть на рояле я овладел и сейчас играю не нем нисколько не хуже того мальчика. Как я овладевал искусством игры на рояле изложено в [4].

Вот послушайте: https://cloud.mail.ru/public/7hGp/YwwaCHgzX

Конечно, главным стимулом этого овладения была любовь к музыка, заложенная в меня с далекого детства, но и пример мальчишки сыграл большую роль. Сначала, пока у меня еще ничего не получалось сыграть, а это было очень большое время, меня толкал вперед пример мальчишки в большей степени, чем любовь к музыке, а после того, как что-то стало получаться у меня появилась надежда на успех и гораздо большим стимулом стало обожание музыки.

В самом начале моего овладения музыкой, как и в случае задирания ноги вверх в качестве стимула было впечатление той легкости, с какой мальчик делал и то и другое. Но задирание ноги после неудачных попыток остановилось, а овладение музыкой продолжалось. Эта разница связана с тем, что попытки задрать ногу вверх по мере упражнений не только не приводили к успеху, а наоборот задирать ногу становилось все труднее и труднее и это хуже получалось. Овладение музыкой неизменно сопровождалось прогрессом, который есть и по сию пору, и нисколько не уменьшился. Я со временем играю все лучше и легче мне становится это делать. Если бы и с ногой было бы также, то она у меня бы задиралась вверх, но с ней было не так.

Умение играть на рояле до сих пор помогает мне в моей научной работе. Дело в том, что в науке ничего сразу не получается и приходиться долго и нудно размышлять над проблемой, и от этих размышлений никуда не денешься. Они преследуют тебя всюду и днем и даже ночью. Но исполняя музыку, ты выкидываешь все мысли из головы, давая ей отдохнуть, что очень важно для успешной работы. Так поступают многие ученые. Те, которые либо не умеют, либо не хотят играть, находят другие пути отвлечения от размышлений. Многие ходят в горы. Там кислорода мало, а опасностей и красотищ много. Это позволяет тоже выкинуть из головы размышления о нерешенных научных проблемах.

Период школьной жизни кончился у меня досрочно, так как я сдал все полагающиеся экзамены как за девятый класс, так одновременно и за десятый класс, бывший в то время выпускным классом. При этом очень большую роль сыграло то, что я подметил у девушек, занимающихся в библиотеке, огромное чувство долга, которое мне и не снилось [3]. Я решив для себя уже закончить с этим вряд ли кому нужным делом кончать досрочно школу, решил, что я должен не уступать девушкам в их чувстве долга, и снова пошел в библиотеку продолжать готовиться к экзаменам [3].

Получив аттестат отличника, я тут же кинулся его относить в наш Горьковский Политехнический Институт, куда меня зачислили без вступительных экзаменов как отличника учебы. Только я этот мой аттестат и видел, когда я его относил. Больше я его не видел и подозреваю, что его уже нигде нет. Я проучился в Политехническом около года до призыва на военную службу в 1942 году в самый разгар войны. После войны я не вернулся в свой Политех, а поступил в университет, а там так получилось, что меня зачислили студентом без предъявления аттестата об окончании средней школы, а на основе сохранившейся у меня зачетки Политеха с еще недосданными экзаменами за первый курс. Я читал, что кого-то не допустили до защиты докторской диссертации из-за отсутствия у него документа о среднем образовании. Я ухитрился защитить все необходимые диссертации и даже стать членом-корреспондентом Академии Наук СССР, не имея документа о среднем образовании.

Что меня сразу же поразило в Политехе. Прежде всего это его гигантские размеры и запутанность, достойная хорошего лабиринта. Многочисленные корпуса, соединенные проходами на определенных этажах, широченные коридоры, многочисленные лестницы. На лестничных площадках огромные красочные стенгазеты художественно выполненные, что говорило о хорошей подготовке студентов по части чертежей, и всякой прочей графики и их безудержной фантазии. Мне сразу стало понятно, что дотянуться до такого уровня будет страшно тяжело, а может быть и просто невозможно.

И ко всему этому великолепные лекции и дикий голод, характерная черта того военного времени. Перед буфетом, в котором можно что-то съедобное получить по карточкам стоит толпа, готовая к бою, чтобы первыми продраться к буфету и что-то ухватить пока еда не закончиться. И удивительно, что точно такая же толпа с теми же устремлениями собиралась перед лекциями профессора Поливанова (моего дяди Левы) по математике и лекциями профессора Пономарева по химии. Эти лекции были великолепны и завлекательны. Остальные лекции и занятия были не такими и даже можно сказать, что противоположными. С этих лекций и занятий студенты сбегали. Поэтому на лекции Поливанова и Пономарева приходила девушка из деканата и зачитывала список студентов, которые должны явится в деканат с объяснениями пропуска ими лекций и занятий.

Этот Политех мне очень много дал. Я млел от удовольствия, слушая лекции Поливанова и Пономарева, и когда на следующем уже военном этапе своей жизни мне приходилось читать лекции, то я старался это делать с учетом того, что я подсмотрел во время лекций в Политехе.

Здесь произошло событие, которое сыграло в моей жизни можно сказать ключевую роль, благодаря которой я не стал инженером, а стал работать в науке. Получилось так, что я сел рядом с Мишей Миллером. Мы с ним разговорились, понравились друг другу и больше уже не расставались за все время обучения в Политехе. Об этом моем друге нельзя сказать коротко. Поэтому привожу о нем отдельный рассказ «Мой гениальный друг».

Год 1941 моего поступления в Политех был первым и самым для нас неудачным и тяжелым годом Отечественной Войны 1941- 1945 гг. Мы проучились нормально, начиная с сентября, около месяца, а дальше учеба прервалась, и мы поехали рыть противотанковые рвы далеко от города, чтобы в город немецким танкам было трудно прорваться. Это закончилось только в декабре, в результате чего наша учеба сильно сдвинулась от ее привычных рамок. Первая экзаменационная сессия началась не в январе 1942, а много позже. Эту сессию мне к моему огромному удивлению удалось сдать на все пятерки (высшая оценка). В результате чего мой друг Миша Миллер в ту пору видный комсомольский вожак, не отходил от меня с уговорами вступить в комсомол. Не уговорил, так как я боялся комсомола, как огня. Идеологию я разделял и поддерживал, но меня останавливало то, что могут послать туда, где сразу же пропадешь, так как я в свои физические силы и возможности в то время не верил, и мог запросто пропасть там, где другие спокойно могут существовать. Страх помешал мне тогда последовать уговорам моего гениального друга.

Следующая экзаменационная сессия началась, когда всех моих друзей уже призвали в армию. Меня еще не призвали, так как направили на курсы шоферов от военкомата, и я эти курсы еще не закончил. После окончания этих курсов меня направили по месту службы, но там я оказался не нужен, и меня отправили обратно домой в распоряжение военкомата. Время шло, и я начал сдавать экзамены за первый курс. Часть экзаменов сдал опять на пятерки, а два экзамена сдать не успел, так как меня призвали в армию.

О моей военной службе подробно рассказано в [2]. Чтобы дать представление о том, как она проходила, приведу целиком один раздел, взятый из [2].

«Подъем!!!» – кричит дневальный. Это значит, что уже 6 часов утра, и надо как можно быстрее одеться, чтобы успеть во время встать в строй. Солдату, вставшему в строй последним, обеспечен выговор перед строем и наряд вне очереди. Я не привык вскакивать так рано, но приходится. Быстро одеваюсь, но ботинок надеть почему-то не могу. Он мне безумно мал, хотя вчера был в самый раз. Наконец, понимаю, в чем дело, и с трудом вытаскиваю из ботинка что-то специально в него вложенное. Тоже приходится повторять и с другим ботинком. Времени потеряно столько, что встаю в строй последним. Следуют нагоняй перед строем и наряд.

Видов нарядов много. Меня назначили в суточный наряд в караул. Перед отходом стараюсь тщательно спрятать в своем вещевом мешке самые дорогие мои вещички. Складной красивый маленький ножичек – подарок мамы – как память о ней и бритва – подарок папы. Бритва мне еще не нужна, но через годы может понадобиться. Пока же – это память о папе. Эти вещички я в редкие свободные минуты достаю из мешка, любуюсь ими и как бы становлюсь ближе к дому, становится легче переносить тяжесть и горе разлуки. Прошу своих соседей присматривать за моим вещмешком, чтобы его никто не трогал. Мне обещают. Я надеюсь, что караульная служба – это святой долг солдата, который каждый солдат должен и обязан уважать. Никто не может посягать на имущество, оставшееся бесхозным не по халатности или недосмотру солдата, а из-за необходимости сутки пробыть в карауле.

В карауле сутки разбиваются на многие равные части, чередующиеся во времени в строго определенном порядке. Стоишь на посту, потом столько же времени сидишь в караульном помещении, отдыхая от стояния на посту, но не спишь, потом такое же время спишь, не раздеваясь на нарах, и снова идешь на пост. Это все чередуется в течение всех суток наряда, после чего идешь в свою казарму продолжать службу. Стоя на посту, я думал о маме. Ах, как бы я хотел быть сейчас с ней! Я очень любил маму. Она была для меня самой красивой, самой доброй и самой заботливой из всех. Папа, преподавал высшую математику в Политехническом институте и обеспечивал семью деньгами.

На деньги ничего не купишь. Продукты и вещи продавались только по карточкам. Товаров и продуктов для отоваривания карточек было недостаточно. Даже наши весьма скромные карточки служащих было не отоварить. В магазины, в которых что-то давали (никто тогда никогда не говорил продавали) по карточкам, выстраивались длинные очереди. На самом деле очереди были намного длиннее, чем они выглядели, так как многие люди приспособились стоять одновременно во многих разных очередях. Они занимали очереди и уходили. Это надо было уметь делать! Если так поступали недостаточно ловкие или неопытные люди, то занятые ими очереди пропадали. Наша семья отоваривала свои карточки полностью и без очередей благодаря маминой работе. Она дома тайком от государства шила женщинам платья. Такое частное предпринимательство в те годы жестоко истреблялось. Если узнают, то пришлют такой налог, который не выплатишь, а не выплатишь, то конфискуют все имущество, а сам сядешь в тюрьму. Мама работала, дрожа от страха, как бы кто на нее не донес. Среди ее заказчиц были директора магазинов, в которых что-то давали по карточкам. Эти директрисы сами предложили маме отоваривать карточки. Это была плата маме за ее работу. Мама сама в магазины не ходила – боялась. В магазины ходил папа. С черного хода он заходил в магазин, перед которым была жутко злая очередь, которая никого в магазин не пускала. Директор, отоварив карточки, сама выводила папу из магазина таким ходом, которого никто не знал, так как через черный ход с полными сумками выходить было опасно.

Работа у мамы была творческая, так как она сама и кроила и шила и создавала фасоны. Все надо было делать так, чтобы не терять нужных заказчиц, чтобы они были довольны, а это было не просто и требовало творчества. При этом мама все время что-то напевала. Она никогда не пела полным голосом, а только чуть-чуть напевала. Стоя на посту, я все время вспоминал маму, думал о том, что она сейчас делает. Ах! Как мне хотелось к маме!

Наконец, наряд подошел к концу, и я вернулся в свою казарму. Бросившись к своему вещмешку, я уже не нашел в нем ни ножичка, ни бритвы. Как мне было жаль потери такой дорогой для меня, бесценной памяти о милом мне доме. Памяти было жаль и очень жаль, но без этих вещей я мог свободно обходиться. Я обнаружил, что у меня во время пребывания в наряде пропала вещь, без которой я не мог обойтись. У меня пропал выданный мне котелок. Котелок необходим для того, чтобы получать в столовой еду. В котелок получаешь еду и используешь его же вместо тарелки, которой нет. Без котелка в столовой никакой еды не дадут, так как ее не в чем взять. Вся солдатская еда жидкая, ее в руки не возьмешь. Я спросил у соседей, куда делся мой котелок. Они в свою очередь спросили, не черный ли он. Я ответил, что он черный. Солдаты оживились и сказали, что знают, где мой котелок. Я обрадовался и надеялся, что эта пропажа найдется. Оказалось, что нет. Солдаты сказали, что мой котелок пошел в баню мыться.

Взамен пропавших вещей и котелка меня наградили вшами, в таком количестве, что их не скроешь и мне за это доставались наряды. Вши были у всех. Избавиться от них было невозможно, но самые хитрые и опытные ухитрялись их при осмотрах прятать, а у меня это не получалось. До армии я не знал, что такое вошь и как с ней бороться.

Вот так весело начиналась моя служба в армии. Как же она кончалась?

Кончалась она совсем не так весело. Через 2.5 года в конце службы я тоже жил в казарме. К этому времени у меня появилось очень высокое для солдата воинское звание сержант. Я стал комсоргом всего нашего отдельного батальона. Комсомольского начальника выше меня не было. Мне поручали проводить занятия. Меня все уважали, ни в какие наряды меня никто назначить не мог. Из железного чемоданчика от немецких мин, заменившего мне вещмешок, у меня ничего не пропадало. Меня будили за 5 минут до общего подъема, чтобы я спокойно, не торопясь, оделся, хотя в общий строй мне становится было уже не надо.

Я еще больше хотел домой к маме. В награду за отличную службу меня отпустили на целый месяц в отпуск домой. Как я был этому рад! Лучшей награды для меня не существовало! Добирался из Литвы до Горького с приключениями, на перекладных, на товарных поездах, на подножке пассажирского поезда, рискуя жизнью. Самым трудным был путь из Москвы до Горького. В Москве на Курском вокзале было столько народу, что не протолкаться. К билетным кассам не подступиться, а без билета в вагон не сядешь. Проводницы не пускают. Я это безуспешно пробовал, и не получалось. Но, мне очень нужно к маме. Так нужно, что я уцепился за подножку вагона уже отошедшего поезда и повис на этой подножке. Я опирался ногами о низ подножки, находящейся глубоко под вагоном и держался руками за чуточку выступавшие части поручней, утопленные плотно закрытой дверью в вагон. Так я, оставаясь снаружи быстро мчавшегося вагона, опираясь ногами и уцепившись руками, ехал очень долго. Когда поезд остановился, я проник в вагон. Проводница сжалилась надо мной. Она не стала меня выгонять. Я, стоя на полу вагона, который не только везет, а и довезет меня к маме, был рад и сверх рад, был счастлив, что еду, наконец, к своей любимой маме!

Это было в самом конце моей службы уже после победы.

До призыва на военную службу я не интересовался ни физикой, ни радиотехникой. Мой папа постоянно возился с радиоприемником, но я от этой деятельности был страшно далек.

И вот к нам в часть должны были поступить прожекторы с радиолокаторами. Для этого надо было послать в Москву на курсы человека из нашего батальона, чтобы батальон мог получить эту технику. Послали меня, но я на перекладных так долго добирался до Москвы, что курсы уже кончились. Поэтому меня отправили обратно, дав мне с собой инструктора. Оказалось, что к нам в часть уже пришла одна станция, а при ней оказалась инструкция на английском языке. Инструктор, убедившись, что я могу во всем разобраться сам, имея эту инструкцию, уехал, и я остался наедине с этой техникой. Эту станцию мне удалось запустить. За ней стали поступать и другие, но ни одна из них не работала. Мне удалось запустить все эти станции, и я стал с тех пор главным радиотехником всего батальона. Подробнее об этом в [2].

Война кончилась, и поступил приказ о демобилизации всех недоучившихся студентов. Я попал под действие этого указа, и меня демобилизовали в ноябре 1945 года. Тех, кто не еще не был до призыва студентом, моего года рождения демобилизовали только через год или даже два в зависимости от рода войск.

Приехав домой после демобилизации я сразу же встретился со своим другом Мишей Миллером. Его призвали в армию раньше меня, но там он заболел и его демобилизовали. Он вернулся в Политех, но уже из Политеха перешел в учиться в университет на только что открывшийся радиофизический факультет. Мы с Мишей гуляли по городу, а он мне рассказывал про новый факультет про Марию Тихоновну Грехову, про А.А. Андронова, про их работы. Мне это все было интересно и даже отчасти знакомо, так как я много всего узнал о радиотехнике, когда ремонтировал радиолокаторы и пытался понять, как они устроены и за счет чего они действуют.

Был уже ноябрь месяц, и прием на этот факультет давно закончился. Миша уговаривал меня не возвращаться в Политех, а перейти в университет на новый факультет. Он подсказал мне, как это сделать. Для этого я должен сначала обратиться к создателю факультета Марие Тихоновне Греховой, которой я должен рассказать все о себе, а она найдет возможность зачислить меня на факультет. Я не мог не внять этому разумному совету моего друга. При этом я ничем не рисковал, так как в Политех я всегда могу вернуться, если меня не примут в университет.

Мария Тихоновна была в это время директором ГИФТИ, который помещался рядом с нашим домом. К директору этого закрытого учреждения, начинающегося с вахтера, спрашивающего пропуск, можно было пройти свободно, не предъявляя никаких документов. Прошел в кабинет директора. Она сидела за столом, перебирая какие-то бумаги. Раздавался стук быстро печатающей что-то машинки. Стук прекратился, и секретарь положила перед Марией Тихоновной красиво напечатанную бумагу. Мария Тихоновна обмакнула ручку времен Гражданской войны в чернильницу и начала яростно черкать напечатанную бумагу. Исчеркав всю бумагу, Мария Тихоновна вернула ее секретарше и снова быстро, быстро застучала машинка. В это время директор обратила внимание на меня. Я рассказал свою историю и свое желание продолжить свое образование в университете на новом факультете. Мария Тихоновна одобрила это мое желание и сказала мне, что за оформлением я должен обратиться к декану факультета, Габриэлю Семеновичу Горелику.

В университете, помещавшемся в огромном здании на центральной улице города, я нашел Г.С. Горелика. Он выслушав мою историю и желание продолжить образование на факультете, взглянул на мою зачетку из Политеха (единственный имевшийся у меня документ об образовании), в которой были только лишь высшие оценки по всем сданным мной экзаменам, и сказал: «Мы Вас принимаем на второй курс, тот факт, что Вы не сдали два экзамена за первый курс и на второй курс еще не были переведены, нас не интересует». Так я стал студентом радиофизического факультета университета в ноябре месяце, в то время как учебный семестр начался в сентябре, и должен завершиться экзаменационной сессией в январе следующего 1946 года.

Факультет только что образовался, и принял первых студентов на первый курс. Прием огромный порядка 200 студентов, а на остальные курсы были приняты студенты из других ВУЗов города, которые пожелали перейти на новый факультет, сменив специальность своего обучения. Таким путем были сформированы второй и третий курсы, на четвертый курс зачислили нескольких студентов физико-математического факультета того же университета, а пятый курс не был сформирован. На моем втором курсе было 25 студентов, и большая часть из них была представлена девушками. Меня это очень обрадовало тем, что мне, как это и раньше бывало, будет за кем тянуться в учебе. Я полагал, что среди этих девушек непременно найдутся такие, за которыми очень трудно, почти невозможно будет угнаться в учебе.

Мой друг Миша Миллер был на третьем курсе. Мы с ним во время учебы в университете уже почти не общались, так как все время отнимала напряженнейшая учеба. Некоторые лекции мы слушали вместе. В их числе были лекции по общей физике, которые читал Г.С. Горелик и ряд других лекций, которые нам читали ученые, приезжавшие для этого из Москвы.

Наш учебный день длился максимально возможное время 8 часов, а то и больше, так как были еще и лабораторные занятия, которые проводились во вне учебное время. Это было связано с тем, что мы должны были освоить полный университетский курс как за наш второй, так и за первый курс университета, который существенно отличался от того, что изучалось на первых курсах других ВУЗов. У меня было два преимущества. Первое это то, что шутя справлялся с лабораторными работами, постоянно удивляя своей хваткой и изобретательностью преподавателей. Я получил очень хорошую экспериментальную подготовку в армии, разбираясь с радиолокаторами, и это мне помогало. Второе мое преимущество, что я жил в полном достатке с родителями, и у меня в это голодное и трудное время не было никаких иных забот, кроме учебы. Я занимался, в основном, не дома, а в библиотеке, что я оценил после того, как в этой библиотеке подготовился к экзаменам за 9 и 10 классы школы. В библиотеке по-прежнему, было много девушек, так старательно занимавшихся, что угнаться за ними было невероятно трудно.

Постоянные напряженные занятия приводили к тому, что у меня вовсю работало мое фоновое мышление (о нем есть отдельный рассказ «Фоновое мышление»). В результате действия этого мышления во время занятий мог появиться как неожиданный вопрос, так и прозрение в понимании изучаемой науки. Вопросы, выплывающие посредством фонового мышления, были чрезвычайно заковыристыми и каверзными. На них у меня практически не было ответов, и я их задавал нашим преподавателям. Часто и у них, кроме почесывания головы, ничего другого не находилось в ответ. Как я выяснил много, много позже, когда уже стал своим человеком на кафедре, от моих вопросов очень сильно страдала Ида Жукова аспирантка Г.С. Горелика, которая вела упражнения по физике. На некоторые вопросы она отвечала с таким явным удовольствием, что я полагал, что она обожает мои вопросы. На ряд вопросов она не знала ответ и обещала ответить на следующем занятии, но не отвечала, а я не настаивал на этом. Оказалось же, что она не хотела проводить занятия в нашей группе, даже плакала, прося ее освободить, из-за моих вопросов, и сам Г.С. Горелик уговаривал ее идти на занятия. Я и ему на консультациях перед экзаменом задавал вопросы, на которые он не знал, что ответить. Это все делало мне колоссальную рекламу на кафедре, а, возможно, что и не только на кафедре, так как Г.С. Горелик тесно общался и с М.Т. Греховой и с А.А. Андроновым.

Упорные занятия принесли неожиданный результат. Все 8 экзаменов я сдал на пятерки, не получив ни одной четверки. После экзаменов я кинулся к зеркалу успеваемости, листочку, на котором приведены оценки, полученные на экзамене каждым студентом. К великому моему удивлению ни одна девочка из всего невероятного числа девиц не только не догнала меня по полученным ей оценкам, а все они оказались далеко, далеко позади меня. Это была самая трудная для меня сессия, так как и экзаменов было много и материал был новый и трудный и началась эта сессия предельно близко к экзаменам после трехлетнего перерыва в учебе. Более трудную сессию сложно придумать. Поэтому я также на все пятерки сдал все последующие экзамены за весь университет, которые были для меня много легче, чем первая сессия.

Правда, один экзамен мне очень трудно дался, но все-таки дался. Нас обучали английскому языку. Я помню, что у нас были подряд два занятия это семинары по основам марксизма ленинизма и английскому языку. На первом занятии я, вооруженный моими школьными тетрадями по истории, блистал, и я видел даже восторг на лицах девушек. А на следующем занятии по английскому языку я был последним двоечником. А в грядущую экзаменационную сессию должен был быть экзамен по английскому языку. Мне наша учительница английского советовала сменить специальность, оставить радиофак, так как у меня нет шансов сдать экзамен по языку и нет даже никаких шансов когда-нибудь ликвидировать этот хвост, а значит, что не видать мне диплома. Тогда я стал усиленно заниматься языком. Это я делал, пользуясь советами Миши Миллера, который великолепно владел английским. Но он в кармане постоянно носил с собой словарь, чтобы либо вспомнить слово, либо заучить новое. Я решил, что 4 часа каждый день буду заниматься английским и делал это каждый день. В результате этого я диким образом удивил нашу учительницу английского языка, сдав этот экзамен на пятерку. Но я удивил ее еще больше другим. После экзамена надо было регулярно сдавать так называемые «тысячи». Это заключалось в том, что надо было суметь прочесть и перевести новый английский текст длиной в определенное число тысяч знаков, и получить зачет. Без этого зачета к экзаменам не допустят. Мне мой друг А.Н. Малахов, зная о моих проблемах с языком, дал толстую в тысячу страниц книжку на английском языке по радиотехнике. Английский язык замечателен тем, что технический текст содержит очень мало новых слов и оборотов, очень простой язык. Эту книжку я, великолепно зная радиотехнику, которая в ней описывается, мог свободно читать и переводить с любого места, а тысяч в ней хватает на весь университет и еще больше. Так я запросто по этой книжке сдавал тысячи. Но мне потом это боком вышло. Очевидно, что наша англичанка так сильно удивилась мной, что поделилась моими успехами на кафедре. А в аспирантуре тоже был экзамен по английскому языку и полагались занятия по подготовке аспирантов к этому экзамену.

Ко мне был применен индивидуальный подход. Со мной вызвалась заниматься сама заведующая кафедрой английского языка настоящая англичанка. Она мне сказала, что техническими текстами заниматься со мной не будет, так как это я и без нее хорошо знаю, а будет со мной заниматься настоящим английским языком. Для этого она дала мне книгу У. Теккерея, как она говорила «Теккери» на английском языке. У этого писателя одна книга это «Ярмарка Тщеславия». Великолепная книга, но написана она на абсолютно непонятном английском языке. Мы с ней за время моей подготовки к экзамену (год) одолели только половину этой книги. Но это к тому же замечательная книга, которая до сих пор издается. Я ее купил на русском языке и цитировал в своих рассказах кое что из этой книги.

Научную деятельность я начал еще в студенческие годы. Тогда меня освободили от всех занятий, и привели в лабораторию ГИФТИ, которая находилась тогда в помещениях радиофака. Формально этой лабораторией руководил профессор Г.С. Горелик, а фактически командовал и распоряжался ей его аспирант Всеволод Сергеевич Троицкий. Под его руководством я и выполнил свою первую научную работу, результатом которой явилась стабилизация частоты RC генератора сверхнизкой частоты колебаний. Всеволод Сергеевич чрезвычайно высоко оценил мою работу, но нам вместе с ним работать так никогда в дальнейшем и не пришлось. Мы часто общались, разговаривали, стремились объединить наши усилия, но этого так и не получилось.

Меня проф. Г.С. Горелик перекинул к другому шефу Израилю Лазаревичу Берштейну (ИЛ), под руководством которого я выполнял дипломную работу. Стиль работы со мной у ИЛ значительно отличался от стиля руководства В.С. Троицкого, который, поставив передо мной задачу, предоставил мне полную свободу при ее решении. На работу с ИЛ я должен был приходить утром раньше ИЛ, и включать паяльник. Дальше я должен был просто смотреть, что делает этим паяльником мой шеф. Отвлечься нельзя, а понять, что делает шеф тоже иногда бывает нельзя, так как он не поясняет своих действий, но следить за этим надо непрерывно. На семинары А.А.Андронова, на которых ИЛ докладывал результаты работы, он меня ни разу не приглашал. Но все то, что говорилось там я мог угадывать по тому ворчанию, которым ИЛ сопровождал свою работу паяльником. Ему очень не нравились вопросы и замечания А.А.Андронова, и работая паяльником, он, бормоча себе под нос, пытался найти на них достойный ответ. Цель исследования была определить так называемую естественную ширину спектральной линии лампового генератора. Естественная ширина определялась как такая ширина, которая уже не может быть уменьшена ничем, никакими мерами и приемами, исключая только уменьшение заряда электрона, конечная величина заряда которого приводит к дробовому эффекту, расширяющему спектр генератора.

Работа исключительно экспериментальная, и невероятно сложная. Сложность решаемой задачи состояла в том, что предельную ширину спектральной линии лампового генератора надо было определить на опыте с обычным ламповым генератором, спектр которого чрезвычайно сильно изменяется под действием всех видов шумов и помех, которые только существуют в природе.

Для того, чтобы реально осуществить этот кажущийся невозможным опыт, ИЛ придумал специальный метод измерения. Я не собираюсь описывать этот метод, хотя я, несмотря на то, что это было еще в 1949 г., его помню и могу описать все вплоть до самых мельчайших подробностей. Моя дипломная работа, которую я обдумывал, держа наготове паяльник для шефа, была посвящена весьма основательному совершенствованию метода, использованного ИЛ. Сейчас я понимаю, что результатов этого диплома вполне бы хватило на диссертацию, так как я сделал расчеты и ухитрился даже поставить опыт, подтверждающий эффективность моего усовершенствования. Это мое усовершенствование метода ИЛ использовал позже, когда он тем же методом, но уже без моего участия, решал другую задачу (опыт Саньяка на радиоволнах). Публикуя результаты этой работы, ИЛ выразил мне благодарность, хотя я в этом опыте не принимал никакого участия. Как я догадываюсь, ИЛ благодарил меня за то усовершенствование метода, которое я предложил в своей дипломной работе, а он им воспользовался в своем следующем исследовании. Это и мне потом пригодилось, так как ИЛ поверил в меня!

Во время учебы уже на пятом курсе (в то время мы учились 5.5 лет) произошло весьма существенное событие. Мы с моим другом Неличкой стали вдруг мужем и женой [2]. Я написал вдруг, так как это было совершено в шутку.

На одном из моих юбилеев, которые широко отмечались в институте, наш директор академик А.В. Гапонов-Грехов, который когда-то учился на радиофаке на один год раньше меня, сказал в мой адрес следующую фразу: «Виталий Анатольевич нас постоянно чем-то удивляет, но самое удивительное, как это скромный Витя сумел жениться на самой бойкой, самой активной и заметной девушке всего факультета!» Действительно, как это произошло?

Все началось с того, что целому ряду студентов нашей группы, в том числе и мне и Неличке, летом после окончания 3 курса дали путевки в местный дом отдыха, помещавшийся в пределах города на Мызе. Как-то вечером я оказался рядом с Нелей и мы начали беседовать. Оказывается, мы с ней прочитали много одних и тех же книг, а в этих книгах нам нравилось одно и то же и не нравилось тоже одно и то же. Мы оба удивлялись такому совпадению и находили еще много совпадений. Наша беседа очень сильно затянулась. Таким образом мы более тесно познакомились. Но пребывание в доме отдыха закончилось и вместе с этим закончились мои контакты с интересной девушкой. Мне это было очень жаль, хотя я не питал ни малейшей надежды на то, что у нас может возникнуть роман или что-то подобное, но дружбы, простой дружбы ни к чему не обязывающей, мне очень и очень хотелось. Я мечтал об этом, но не знал, что для этого надо делать и не делал ничего, по-прежнему живя исключительно учебой.

Для романа с такой выдающейся девушкой, такой красивой и бойкой – душой целой большой кампании шикарных девиц, я считал себя явно и слишком недостойным.

Вдруг, спустя много времени после нашего разговора в доме отдыха, она сама подходит ко мне так, будто бы разговор в доме отдыха состоялся только вчера, и еще не закончился, с вопросом, не могу ли я починить радиоприемник? Это я вполне мог. В армии я очень успешно ремонтировал радиолокаторы и не сомневался, что справлюсь с любым радиоприемником. Так я попал к Неличке в дом. Приемник я наладил быстро, а она показала мне свою квартиру, пояснила, где и как она тут занимается, как она портит свою кошку, приучая ее лазить в буфет за вкусной едой, познакомила со своей мамой и с красавицей Жанной, студенткой иняза, которая в это время снимала жилплощадь в их квартире. Жанну Неличка представила мне как девушку, которая безумно влюблена в своего Васю. Впоследствии она точно также представила мне свою подругу Эльвиру Исаченко – очаровательную девушку. О ней было сказано, что она безумно влюблена в своего Виктора. Это представление подруг, безумно влюбленных в своих парней было для меня неожиданным и завлекающим. Мне тоже страшно захотелось стать таким парнем, в которого безумно влюблена девушка, но я подумал, что это с моей стороны абсолютно пустое и неисполнимое желание. Никогда со мной этого не будет, но очень мне этого захотелось почему-то.

Дальше снова долго не было никаких контактов, пока не забарахлил все тот же приемник. Веселая девушка снова подошла ко мне, сказав, что приемник вдруг неожиданно замолчал. Не смогу ли я взглянуть, в чем дело. Я пришел, и снова наладил приемник. Потом последовала просьба объяснить кое-что, о чем говорилось на лекциях, но ни она и никто из ближайших подруг ничего не поняли. Я пришел и объяснил и ей и собравшимся подругам то, что они не поняли. При этом я понял, почему они ничего не поняли. Девушки были сообразительны и умны. После моих объяснений они поняли абсолютно все. При этом мне стало ясно, почему им этот материал был непонятен. Точные науки, такие как физика и математика, устроены так, что весь последующий материал целиком и полностью опирается на предыдущий. Если ты не понял, что такое вектор или тензор и еще не успел научиться быстро- быстро в уме, никуда не глядя, применять далеко не очевидные правила использования этих понятий, то ты с гарантией не поймешь ничего уже на следующей лекции, на которой лектор лихо использует эти только что введенные им понятия. Я за время моей предыдущей учебы и службы в армии научился использовать свое фоновое мышление, которое помогало мне каждое новое понятие делать предельно ясным, а когда это не получалось, то у меня возникал конкретный вопрос, который следовало бы задать лектору.

У Нелички есть сестра Эстелла (Ела). Она после успешного окончания радиофака, вышла замуж за блестящего офицера, которого направили учиться на генерала в Высшее радиотехническое училище в г. Харьков. Оттуда сестра написала Неличке письмо, приглашая ее приехать к ним с целью познакомиться с кем-нибудь из блестящих офицеров, которых вокруг уйма и все они еще холостые, и выбрать себе подходящего мужа. Младшей сестре эта идея очень понравилась, она с радостью приняла приглашение и стала с моей помощью к нему готовиться. Дело в том, что для поездки в Харьков надо было досрочно сдать всего один экзамен по радиотехнике. Я блестяще знал радиотехнику и взялся помочь девушке подготовить этот экзамен.

Экзамен принимал Израиль Лазаревич Берштейн. Наши преподаватели не имели экзаменационных билетов и спрашивали нас на экзаменах кто во что горазд. Израиль Лазаревич посадил меня рядом с собой, достал толстую клеенчатую тетрадь, по которой он читал нам лекции, развернул ее и стал задавать мне вопросы по всему курсу, листая свою тетрадь, начиная с первой страницы и до самой последней. Я выдержал этот строгий экзамен, а Неличка нет и получила двойку.

Мы шли домой к ней переживать горе. Горе было оттого, что теперь она не могла поехать к сестре выбирать себе жениха. Она шла домой очень медленно, нехотя, часто останавливаясь, чтобы всплакнуть.

Я пытался ее утешать, но ничего у меня из этого не получалось. Меня нисколько не смущало то, что она плачет оттого, что не может выйти замуж за офицера. Я понимал, что я не пара такой яркой девушке. Она тоже это понимала. Мы в ходе наших бесед договорились, что, если я надумаю на ком-нибудь жениться, то обязательно познакомлю ее со своей невестой и женюсь только в том случае, если она одобрит мой выбор. Мы были просто друзьями. Мы оба были уверены, что останемся друзьями навсегда, обзаведемся семьями, и все равно будем также тесно дружить. Для меня не было вопроса, можно ли дружить с девушкой. В детстве я единственный из всех мальчишек, которых я знаю, дружил с девочкой, но это совсем другая история, которая тем не менее оказала на меня огромное влияние, и я всю жизнь, начиная с раннего детства, отдавал и отдаю женщинам приоритет во всех вопросах, преклоняюсь и восхищаюсь!

Дружба с девочкой убедила меня, что эта дружба мальчику интересна и много ему дает, позволяя во всю тянуться за умной девочкой.

Поэтому дружба с девушкой, к которой меня все сильнее и сильнее тянуло, казалась мне вполне естественной и ни на что другое я не претендовал. Я уже привык видеть в женщине прежде всего друга. При этом я был вполне уверен, что женщины по своим чисто человеческим качествам во много, много раз превосходят мужчин. Так почему же мне не дружить с девушкой, если она на это согласна?

Я познакомил своего милого друга Неличку со своей семьей и с его центром, а именно с тетей Зоей и дядей Левой. Мои родные хорошо встретили девушку. Дядя Лева специально для нас играл на рояле. Видя, с какой жадностью я стараюсь вслушиваться в его игру, он стал гораздо больше играть, расширяя свой репертуар теми вещами, которые мне особенно нравились.

Нелли в детстве училась играть на рояле и училась вполне успешно, имея к этому все необходимые способности, но училась она не только без особого желания, а скорее с отвращением. Проучившись в течении 7 лет, она с большим облегчением для себя бросила это занятие. Она мне говорила впоследствии, что к музыке приучил ее я, однако я этого не замечал, так как ее проявившаяся тяга к музыке для меня выглядела совершенно естественной. Я не понимаю людей, которые не воодушевляются музыкой и именно той музыкой, которая меня так сильно воодушевляет. К великому удивлению и радости родителей, Неличка опять стала играть. У нее появились даже музыкальные вечера, когда она играла для меня и своих подруг. Она даже приготовила для меня огромнейший сюрприз. В тайне от меня она разучила кусочек из первой части Патетической сонаты Бетховена, от которой я был без ума. Она исполнила этот кусочек мне в мой день рождения. Другого столь неожиданного и приятного сюрприза у меня, пожалуй, не было за всю жизнь. В то время мы еще не были женаты, но все время фактически проводили вместе, расставаясь только на ночь. Мне и в голову не могло прийти, что девушка «моей мечты» по ночам, не досыпая, разучивает специально для меня и только для меня Патетическую сонату.

Этот сюрприз так сильно подействовал на меня, что я, не умея играть на рояле и не имея к этому делу никаких способностей пытался, хоть чуточку поиграть эту сонату. Получалось всего несколько первых тактов. Дальше ничего не получалось. Настолько ничего, что это описать невозможно. Можно только показать, но и этого сейчас сделать нельзя. Нельзя потому, что сейчас я в честь этого девичьего сюрприза одолел, почти одолел эту сонату, и могу ее играть. Вот так: https://cloud.mail.ru/public/4uD9/PnxwvP4KD

Это исполнение мне далось после примерно 5 попыток, в каждой из которых лучше получалось, но еще далеко не все получалось в каждой попытке. Было такое место, которое не получалось никак и создавалось такое впечатление, что и не получится никогда. Только тогда я бросал это разучивать. Но, вот теперь что-то стало вдруг у меня получаться.

У Нелички было много поклонников. Я очень много времени проводил в ее доме, и поэтому видел ряд ее поклонников, которые бесцеремонно вторгались к ней. Она прощала бесцеремонность, привечая всех. Я был просто другом, и относился к ее поклонникам не как к соперникам, а чисто по-отечески, искренне желая ей остановить свой выбор на ком-нибудь из них и выйти замуж. Я знал всех ее парней и знал, что это парни хорошие, вполне достойные и что они гораздо лучше меня во многих отношениях. У нас с Неличкой должно было получиться то же самое, что получилось у Эльдара Рязанова с Кларой Лучко. Он был влюблен в нее, но так и не посмел признаться в этом.

В своей книге Эльдар Рязанов пишет: «В последние годы мы искали любую возможность для встречи, перезванивались, обменивались новостями, радостными и печальными». Так бы это было и у нас с Неличкой.

Но у нас с Неличкой, к нашему великому счастью, произошло все иначе. Первого апреля 1949 года была отличная погода, светило солнышко и мне пришло в голову, что надо бы пошутить над нашими друзьями. Я предложил Неличке после занятий отправиться в ЗАГС и зарегистрировать наш брак. Но так как это первое апреля, то нам никто не поверит. Она с удовольствием согласилась. И вот, не предупредив ни родителей, и вообще никого, мы стали бегать по ЗАГСам с целью зарегистрировать брак. В то время это было можно сделать, и мы сделали это на другой день уже 2 апреля, а первого апреля нам это не удалось, так как во всех ЗАГСах были не приемные дни. Кстати, 2 апреля уже все наши родные знали о наших намерениях пожениться, и нашим свидетелем при регистрации брака был профессор Л.И. Поливанов, мой дядя Лева.

У нас с Неличкой сложилась дружба по девчоночьи с обеих сторон. Обоюдная дружба по девчоночьи [3] означает, что я не думаю о себе, а думаю и забочусь только о том, чтобы ей было со мной хорошо и не просто хорошо, а как можно лучше, в то время как она поступает и относится ко мне точно также. Если у Вас не так или не совсем и не во всем так, то попробуйте сделать во всем так, и Вы увидите, какое это счастье! При этом можно делать все и даже явные глупости типа того, что сочетаться узами брака в шутку, так как, если эта шутка станет не нужна, то при таких отношениях всегда есть безопасный задний ход, при котором все отношения можно вернуть на место без потерь! Вот так мы шутим уже 70 лет, и моя Неличка каждый день приходит ко мне со словами: «Как мне хорошо с тобой, Витенька!»

Последний шестой курс был всего один семестр с февраля по июнь и целиком отведен на выполнение дипломной работы. Я в это время выполнял целых три дипломных работы. Свой собственный диплом, и еще два. Эти два диплома пришлись на меня, так как руководитель дипломных работ моей супруги и ее лучшей подруги был болен туберкулезом и получил именно на это время долгожданную путевку в санаторий. Девушки остались без руководителя, но я был в курсе их работ, и взял на себя функции их руководителя, а диплом своей жены сам же и написал, так как она родила сына и не могла этим заниматься. Ее подруга сама писала диплом, но под моим руководством. В это время я получил опыт руководства дипломными работами, который мне потом очень пригодился.

После официального окончания университета был у меня еще один экзамен. Это вступительный экзамен в аспирантуру. Экзамен сдавали трое, и мест в аспирантуре было тоже три, так что конкурса не было, а этот экзамен я фактически провалил, и меня по результатам этого экзамена не следовало принимать в аспирантуру. Два аспиранта были для Г.С. Горелика. Это я и А.Н. Малахов мой друг. А один аспирант был для В.Л. Гинзбурга. Это тоже мой друг, с которым я дружил еще в Политехе Б.Н. Гершман.

Поэтому экзаменаторов было двое это Г.С. Горелик и В.Л. Гинзбург. При этом я не ответил ни на один вопрос, заданный мне В.Л. Гинзбургом. Эти вопросы относились как к атомной физике, так и ко всей Вселенной. По мнению В.Л. Гинзбурга любой человек, претендующий на профессиональное занятие наукой, обязан знать ее последние крупные достижения, а я не знал ни одного. Мой друг Б.Н. Гершман все это знал, а я нет. Мне за этот экзамен следовало бы поставить жирную двойку, с которой меня не взяли бы в аспирантуру, так как аспиранты проходят дополнительное утверждения в министерстве, которое отклоняет по его мнению людей, недостойных стать учеными. Но Г.С. Горелик, который очень хотел взять меня в аспирантуру, очень легко уговорил В.Л. Гинзбурга поставить мне четверку, что означало для меня проходной балл.

Меня после окончания университета нагрузили огромной общественной работой, избрав меня секретарем (в те времена это была высшая должность) партийного бюро радиофизического факультета, поручили мне самую большую кафедру факультета кафедру общей физики, поставив меня заведующим этой кафедрой с обязанностью читать лекции по общему курсу физики. Я не был готов и никогда не буду готов ни к тому, ни к другому, а моя стихия научно исследовательская работа. Однако я был не в состоянии заниматься тем, что у меня в результате моих усилий может получаться, полностью загруженный деятельностью, которая при всем моем старании у меня получиться не может. В это время я, не имея никаких сотрудников для научной работы, ухитрялся вести ее с помощью дипломников. Но дипломники приходили, выполняли свои работы, результаты которых публиковались, а дальше они уходили и следующим дипломникам надо было давать другие темы для исследования.

И, вот в этих условиях, придя однажды в комнату, в которой работали мои дипломники, я увидел Алексея Ивановича Калачева, который отрекомендовался мне как мой научный сотрудник на постоянной основе, который после выполнения работы от меня уже не убежит. Этот сотрудник прикомандирован ко мне Марией Тихоновной. Он числится на ее кафедре, получает зарплату на этой кафедре, а для кафедры он ничего не делает, никакой нагрузки не выполняет. Держать такого сотрудника на кафедре тяжелейшее и опасное дело. В те времена все строго контролировалось и проверялось. Чтобы избежать неприятностей Марии Тихоновне приходилось идти на всякие уловки и хитрости. А ради чего, только ради того, чтобы сделать доброе дело, дать мне возможность поработать в науке, что у меня может получиться, а может и нет.

В данном случае все получилось лучшим образом. Как раз к этому времени мой дипломник закончил работу над взаимодействием акустических волн, завершившейся публикацией, и я дал возможность Алексею Ивановичу продолжить начатые исследования в том же направлении. Эти исследования в результате завершились присуждением мне и Алексею Ивановичу наряду с другими учеными Государственной премией СССР 1985 года. Но на это много сил и времени было потрачено мной и Алексеем Ивановичем. Я один без его помощи не справился бы с этой работой. Большая наука – это сейчас результат творчества не одного человека.

Эта доброта ко мне, сопряженная с немалым риском для Марии Тихоновны, продолжилась при создании НИРФИ. Мне предложили в образовавшемся НИРФИ должность заведующего отделом. В то время, да и сейчас, отделы НИРФИ представляли собой в чем-то самом главном самостоятельные НИИ, а не просто части единого Института, который служил им общей крышей. Заведующие отделами самостоятельно выбирали себе тему исследования, озаботившись, чтобы на нее были бы выделены деньги, и чтобы результаты, полученные по этой теме, были бы положительно оценены строгой государственной комиссией. И, вот, меня еще мальчишку (31 год), не имеющего никакого опыта коллективной исследовательской работы и практической работы с Заказчиками, назначили заведующим отделом крупного Института, каким стал НИРФИ с самого момента его создания.

Этот акт доброты Марии Тихоновны был связан с большим риском, так как я мог не справится с выбранной мной темой исследования, что было весьма вероятно, а это нанесло бы ощутимый удар по престижу как самой Марии Тихоновны, так и возглавляемому ей Институту. Надо сказать, что это были реальные опасения и им даже суждено было свершиться, если бы в Государственной Комиссии по приемке первой моей темы, не было бы Г.Д. Малюжинца, которому пришлась по душе чисто физическая часть работы, и поэтому он с колоссальной настойчивостью отстаивал в комиссии положительное заключение и отстоял его, несмотря на протесты Заказчика, неудовлетворенного тем, что у нас получилось не все то, что было нами, в силу нашей неопытности, заявлено в начале работы.

Дальше все пошло хорошо и даже больше, чем хорошо, но, если бы Мария Тихоновна не проявила в момент организации НИРФИ ко мне сказочной доброты, которая описана в приведенном фильме, то из меня точно бы ничего путного бы не вышло!

Здесь, дорогой читатель, мы вступаем не только в науку. В нее мы почти и не вступаем, а вступаем в очень интересное и непростое, но замечательное царства добра. Добро на каждом шагу, а без него…никуда!

Было добро со стороны моей супруги, которая во всю помогала мне справиться с непосильной для меня работой. Я мог работать над диссертацией только летом, когда в университете был всеобщий отпуск и я был свободен от своих двух обязанностей, которые сковывали меня полностью. Я читал лекции по общей физике на профильном факультете физико-математическом. Подготовка к лекциям отнимала массу времени и сил. Кроме того, меня нагрузили огромной общественной работой. Я в армии стал кандидатом в члены КПСС. Это произошло потому, что меня, как самого авторитетного, выбрали секретарем Комитета Комсомола всего нашего отдельного батальона. Я был главным комсомольским вожаком. На этой должности по армейским порядкам должен был быть непременно член партии. Поэтому меня избрали кандидатом в члены партии. В то время в члены партии было записаться невероятно трудно, и ввели кандидатский стаж для того, чтобы это стало еще в разы труднее. В университете еще в студенческие годы меня, как отличника учебы избрали уже членом партии. А, когда пришло время работать над кандидатской диссертацией, то меня избрали секретарем партийного бюро всего факультета. В результате я был в ответе за всю общественную жизнь всего факультета. Здесь и вся комсомольская работа и выборы и вообще все, что происходит или не происходит на факультете. Я не умею этого делать, но так ответственно отношусь к этим общественным поручениям, что вызываю этим глубокое удивление и восторг со стороны членов своего партийного бюро. Этого было вполне достаточно, чтобы иметь возможность работы над диссертацией только летом в отпуск.

А дома семья двое маленьких детей. Так жена из чувства доброты, о которой речь шла выше, увозит маленьких детей с собой на все лето в деревню, чтобы дать мне возможность поработать над диссертацией. Я каждое воскресенье навещал семью, добираясь до деревни за 30 км. на велосипеде.

Мой руководитель профессор Г.С. Горелик в это время в университете подвергался гонениям, в результате чего вынужден был переехать в Москву, и ему было необходимо, чтобы я непременно защитил диссертацию в положенный срок за три года. Он считал, что материала у меня для диссертации уже вполне достаточно, дальше продолжать работу по его словам означало получить двойку за аспирантуру, чего, как он полагал моя работа никак не заслуживала. Надо было садиться и писать работу, а отпуска еще не было, и его дожидаться было уже нельзя. Для того, чтобы дать мне возможность писать диссертацию профессор Александра Григорьевна Любина из доброты взялась за меня читать лекции. Это колоссальная дополнительная работа добавлялась к ее основной при чем просто так без всякой оплаты, так как в то время были жесткие фиксированные зарплаты. Члены моего партийного бюро тоже из доброты на время освободили меня от общественной суеты. В результате этого, этой доброты я смог во время оформить работу и представить ее к защите.

С защитой тоже была проблема. Для нее требовались оппоненты. Один из них должен был быть доктором тех самых наук, по которым защищается диссертация, а второй оппонент может быть и кандидатом наук. В нашем городе в наличии в то время (1953 год) был только кандидат наук да и тот в единственном числе. В качестве доктора наук был приглашен профессор Л.Д. Розенберг из Москвы, которому посвящена моя книга [5]. Доброта этого ученого сыграла большую роль в моем научном росте. Так вот, тот самый местный оппонент как раз на время моей защиты уехал в командировку в Москву и не мог присутствовать на защите. В то время присутствие оппонента на защите было обязательным. Тут опять в мою пользу сработала доброта. В этот раз доброта В.Л. Гинзбурга, который в то время был членом-корреспондентом Академии Наук СССР. Он как раз накануне моей защиты, которая могла сорваться из-за отсутствия оппонента, приехал из Москвы читать лекции. Он согласился в силу опять же своей доброты согласился, выступить дополнительным оппонентом по моей защите. Он согласился, но что он при этом скажет еще вопрос, учитывая то, что именно он влепил мне жирную двойку на вступительном экзамене в аспирантуру.

И, вот, выходя из университета накануне защиты, я нос к носу встречаюсь с Виталием Лазаревичем, получившем мою диссертацию накануне вечером. Иду навстречу и дрожу от страха. Дело в том, что к моей диссертации было очень легко придраться и написать блестящий, но мощный отрицательный отзыв. В то время кандидатская диссертация, согласно принятым у нас требованиям, должна была содержать свое оригинальное дифференциальное уравнение, описывающее исследуемое явление природы, решение этого уравнения и устойчивость этого решения по отношению к всяким возмущениям.

Ничего этого моя диссертация не содержала. В ней было установлено существование нового неизвестного ранее свойства обычного модулированного колебания, позволяющего измерять очень слабую дисперсию (зависимость скорости распространения волн от частоты), недоступную для измерения существующими методами, и выполнен опыт, который это наглядно подтверждает. При этом в работе не только не было никакого своего дифференциального уравнения, что-либо описывающего, а даже интеграла ни одного не было. Вся использованная мной математика была в пределах школьного курса математики. Провалить такую работу плевое дело.

Виталий Лазаревич, идя мне навстречу, вынимает из портфеля несколько листочков бумаги и вручает их мне. Оказалось, что это его отзыв на мою диссертацию в качестве официального оппонента. Отзыв короткий в 1.5 странички, но блестящий и очень положительный. Никак такого не ожидал.

Но это еще не все проблемы. Далеко не все. Приходит время защиты. Подошел и час защиты, а кворума нет. Начинать защиту нельзя. Тогда две девочки моя жена и ее подруга, чьими дипломными работами я фактически руководил, отправились по адресам членов Совета, которых по мнению ученого секретаря Совета можно было уговорить явиться на Совет и спасти кворум. Это этим девочкам удалось!

Это еще не все о той доброте, без которой ничего бы у меня не получилось. Дело в том, что мой руководитель слишком верил в меня, в мои способности, а сам он в это время подвергался страшным гонениям в связи с тем, что написал и издал замечательную книгу «Колебания и волны». Единственную книгу в мировой литературе, в которой с единой точки зрения рассмотрены волны любой физической природы, рассмотрены полно, подробно и понятно. Такую блестящую книгу встретили в университете в штыки, как и полагается те, которые неспособны сами ничего написать, а придрались они к тому, что в книге не использована теория марксизма-ленинизма. Правильно придрались. Действительно не использована и моему руководителю крупно досталось за это. Но он был мастер дискуссии и всыпал своим оппонентам по первое число. И правильно всыпал, вызвав тем самым еще большую недоброжелательность. Здесь мы имеем дело не с добротой, а с ее полной противоположностью. У нее свои законы, которые обычным добрым людям неизвестны. То, что кажется легко опровержимым на самом деле таковым вовсе не является. Это такое явление, с которым лучше всего не связываться и не пытаться его изучать и вырабатывать противоядие. Возможно, что его и не существует. Таким образом, мой руководитель вместо того, чтобы заниматься научной работой, вынужден был вступить в борьбу. Он всегда своим аспирантам поручал то, чем он сам в это время занимался или интересовался. Но не поручать же мне вступать с ним в его борьбу, а подходящей научной темы у него для меня в тот момент не было. Тогда он поручил мне создание теории акустических флуктуаций. Теория электрических флуктуаций тогда была создана и закончена, а соответствующей теории для механических колебаний не было. Что-то должно было быть аналогичным, но далеко не все, так как электрические флуктуации реально наблюдались, а соответствующие механические или акустические флуктуации еще никем не наблюдались. А почему так? Вот, Вам Виталий Анатольевич, и проблема! Решайте. К решению этой проблемы Виталий Анатольевич даже не приступил, так как не видно было за что зацепиться и о чем думать. И никто до сих пор абсолютно ничего не сделал по этой проблеме, хотя с тех пор много времени прошло и очень много всего было сделано в науке. Что же выручило Виталия Анатольевича? Выручила доброта. Необыкновенная доброта необыкновенного человека Михаила Александровича Исаковича. Это подробно описано в моей статье в Акустическом журнале, написанной по заказу редакции [6].

Чтобы помочь мне лучше войти в поставленную мне задачу, ГС взял меня с собой на открывшуюся в г. Ленинграде первую Всесоюзную акустическую конференцию. На этой конференции ГС познакомил меня с группой ученых, которая собиралась вокруг него. В этой группе ярко выделялся, а точнее сверкал, Михаил Александрович Исакович (МА). Он говорил тогда о науке, о том, над чем он работает, что получается и почему и что не получается и тоже почему. Он говорил не только о науке, а водил нас по Ленинграду, живо и интересно рассказывая об истории города и его архитектуре.

Меня очень заинтересовал рассказ МА о только что завершенной им научной работе. Ему удалось показать, что в чистой воде скорость звука не должна зависеть от частоты, но в эмульсиях скорость звука должна зависеть от его частоты. Сжатия и разрежения в звуковой волне происходят адиабатически, вызывая изменения температуры среды. Частички эмульсии имеют иные свойства, чем остальная среда и в результате адиабатического процесса нагреваются и охлаждаются иначе чем окружающая их среда. Разность температур на низких частотах успевает сравниваться за время периода колебаний среды в волне, а на достаточно высоких частотах – не успевает. В результате этого скорость звука на низких и высоких частотах должна быть различной. В однородной среде сравнивания температур не происходит ни на какой частоте. С уменьшением частоты, что упрощает теплообмен, увеличивается пространственный масштаб, в пределах которого такой теплообмен должен совершаться. Таким пространственным масштабом в однородной среде является длина акустической волны, которая возрастает с уменьшением частоты. В эмульсиях существует фиксированный пространственный масштаб. Это размер частичек эмульсии. Поэтому в эмульсиях дисперсия скорости звука должна наблюдаться. Что здесь меня поразило, поразило на всю жизнь, определив основную линию моего научного творчества. Меня поразила необычайная простота этого нового, оригинального научного достижения, имеющего практическую перспективу. Последняя заключается в том, что измеряя дисперсию, можно определять размеры частиц эмульсии в таких местах, которые недоступны обычному наблюдению, а доступны лишь для звуковых волн. Таких случаев довольно много. В их числе важные и интересные случаи, в которых нет иных способов измерения свойств эмульсии.

Но эта дисперсия так мала, что не поддается измерению никакими существующими методами. Это меня так заинтересовало, что у меня независимо от меня включилось фоновое мышление. Оно мне неожиданно для меня спустя долгое время выдало оригинальный способ измерения сколь угодно слабой дисперсии скорости звука, который позволял надеяться на успешное практическое применение теоретической задачи, решенной М.А. Исаковичем. Г.С. Горелик одобрил мою идею измерения дисперсии, и согласился, чтобы я занимался ею в качестве своего основного аспирантского дела, освободив меня от всех порученных мне других задач.

Придуманный мной способ измерения дисперсии был привлекателен тем, что давал возможность измерять сразу дисперсию, избавляя от необходимости точного измерения скорости звука на разных частотах с последующим сопоставлением результатов.

Идея измерения дисперсии заключается [7] в том, что модулированная волна при распространении в среде с дисперсией изменяет характер своей модуляции. Амплитудная модуляция постепенно переходит в фазовую [7]. В чистой воде дисперсия отсутствует. Поэтому характер модуляции волны по мере ее распространения в чистой воде должен сохраняться.

Это я решил проверить в первую очередь. Для этого надо было соорудить соответствующую установку, позволяющую пропустить звук через воду, определить характер модуляции в нем, а потом убедится в том, что характер модуляции не изменяется с изменением расстояния между излучателем и приемником. Я соорудил такую установку. Мой шеф был от этой установки в полном восторге. Он говорил, что ни почем бы не сумел сделать что-то подобное и собирался прийти ко мне, когда будет по свободнее, чтобы у меня поучиться искусству создавать подобные устройства. Но до этого, к сожалению, дело так и не дошло, так как ему в Москву пришлось уехать. Он был лучшим в мире лектором по общей физике, и его постоянно приглашали в Москву, но он не хотел изменять городу. Но, когда его полностью затравили, то он принял приглашение знаменитого МФТИ и переехал туда.

К моему удивлению в чистой воде тоже оказалась дисперсия скорости звука, которую уверенно фиксировала моя установка. Причиной этого явления была не дисперсия в чистой воде, а условия проведения опыта. Кроме основного сигнала приемник принимал очень слабые отраженные волны, а они в силу большого запаздывания с основным сигналом формировали дисперсию. Никакие методы даже переход на импульсный режим работы не помогали, так как достаточно было очень слабого отраженного сигнала для формирования дисперсии.

Здесь я понял, что настоящая научная работа состоит вовсе нее из ряда удач, о которых пишут в статьях, а, в основном из неудач, о которых никто не пишет, но на которые уходит львиная доля времени и сил. Здесь я тоже об этих неудачах писать не буду, а сразу перейду к колоссальной удаче, которая спасла мне мою диссертацию.

Это началось с добра, проявленного Михаилом Александровичем Исаковичем. В сказке о добре, с которой начинается этот рассказ есть хозяин ювелирного магазина, который сделал доброе дело, отдав девочке дорогую брошь за бесценок. Точно также поступил со мной Михаил Александрович. Он точно также, как этот продавец, направился к витрине, снял с нее дорогущую вещь и вручил ее мне со словами, что мой великолепный метод с презрением отвернется от этой дисперсии. Его витриной была кладовая его оригинальных идей. И в этой кладовой он нашел для меня, специально для меня чрезвычайно подходящую мне вещь. Это тонкая проволока. В тонкой проволоке наблюдается дисперсия скорости звука, которая обусловлена не материалом, из которого сделана проволока, а ее геометрическими и упругими параметрами. Это так называемая геометрическая дисперсия. В чистой воде была тоже геометрическая дисперсия, но ее вычислить было невозможно, и поэтому невозможно сравнить теорию с опытом. В проволоке дисперсию можно вычислить и измерить и сравнить теорию с опытом. Опыт блестяще получился. Его результат показан на рис. 1, взятом из [7].

На рис. 1 показан результат опыта столь убедительный, каким он очень редко бывает. На этом рисунке показано распространение короткого высокочастотного импульса, модулированного по фазе (только лишь по фазе) низкой частотой. На (а) показана картина распространения импульсов, на которой виден начальный импульс и видны отражения от концов проволоки. Картина представлена на высокой несущей частоте после амплитудного детектора, который не реагирует на фазовую модуляцию.

Рис. 1. Результат опыта по измерению дисперсии волн в тонкой проволоке.

На (б) показана картина, полученная после выделения сигнала модуляции, как это делается в радиоприемниках и телевизорах, но при этом выделяется только лишь амплитудная модуляция, а фазовая не выделяется. Начальный импульс на этом рисунке слабый, так как он прошел очень небольшой путь по проволоке и в нем еще не появилась амплитудная модуляция. Следующий за ним импульс прошел через всю проволоку, а она была длинная около 5 метров. В этом импульсе уже накопилась амплитудная модуляция, и он на (б) значительно превышает начальный импульс, хотя на основании (а) он обладает значительно меньшей амплитудой благодаря тому, что сигнал в проволоке ослабляется по мере своего распространения. Следующий импульс на (б) еще больше, а его уровень, если взглянуть на (а) еще намного меньше. Если все эти результаты количественно обработать, то получается замечательное совпадение результатов опыта с теорией. Вот такой подарок сделал мне Михаил Александрович в силу своей доброты. В силу той же доброты я по его предложению жил в его квартире во время своих командировок в Москву, а это часто бывало, так как в московских гостиницах в то время для меня не было места. Михаил Александрович помогал таким образом не только мне, а и другим молодым ученым, а кроме ученых он помогал еще и музыкантам. Молодые музыканты скрипачи, которым негде было играть и трудно было это делать, так как им был необходим аккомпанемент, собирались на квартире Михаила Александровича вокруг его превосходного концертного рояля и играли от души.

Успешно защитив диссертацию я вскоре стал заведующим кафедрой общей физики радиофака, так как Г.С. Горелик в результате гонений на него, перешел работать в Москву.

В это время я снова в течении нескольких лет работал с ИЛ под его руководством. Теперь сам ИЛ пригласил меня поработать с ним. Это было не простое исследование, а работа по заказу, за исполнение которого платили хорошие деньги. ИЛ больше не работал паяльником. Для этого у него был великолепный непревзойденный радиоинженер Сибиряков. В работе была теоретическая часть и опытная проверка построенной теории. Разработка теоретической части исследования была поручена мне. Я работал в этот раз самостоятельно, и даже у себя дома, а не в лаборатории вместе с ИЛ. При этом ИЛ мне не ставил никаких задач. Я в этой работе, имея общее представление о задачах исследования, делал все то, что считал нужным, все мысли и сделанные расчеты я записывал в обычную тетрадь по клеточкам, а когда тетрадь полностью заполнялась, то я приходил в лабораторию, где мне показывали результаты опытов, и я передавал свою исписанную тетрадку ИЛ. Сам ИЛ сидел за столом и все время что-то писал. При этом он использовал мои тетради, но что и как он при этом использовал, меня уже не касалось. Мне было важно, что я мог работать, где хочу, сколько хочу, делать только то, что мне было интересно и то, что я считал нужным. За все это я получал денег гораздо больше, чем по моей основной работе в качестве заведующего кафедрой общей физики. Эта работа успешно закончилась, работа была принята строгой Государственной Комиссией, приехавшей из Москвы, и мы все трое участников этой работы получили солидную премию.

После защиты диссертации у меня получился прыжок в науку. Моя работа настолько пленила моего научного руководителя Г.С. Горелика, что он настоял на том, чтобы она была опубликована в самом престижном отечественном научном журнале Докладах Академии Наук СССР, в котором публиковались академики и не академики, но только по представлению их работ академиками. Моя работа было представлена академиком Леонтовичем. Эта работа также была направлена на Первый Международный Конгресс по акустике, проводимый в Америке и была принята этим конгрессом. Я получил очень красивое, красочное приглашение на Конгресс, но меня на него не пустили службы, отвечающие за секретность научных достижений. Но мой доклад на этом Конгрессе состоялся. Его прочел на английском языке профессор Л.Д. Розенберг, оппонент по моей диссертации.

Михаил Александрович познакомил меня со всеми видными акустиками страны, которые работали тогда в Физическом Институте Академии Наук СССР (ФИАН). Я тогда еще не полностью включился в научную работу, но уже довольно часто делал доклады на семинарах, проходивших в ФИАНе.

Через два года после моей защиты образовался новый Институт, названный Научно-Исследовательским Радиофизическим Институтом (НИРФИ). В этом институте мне, как я догадываюсь с подачи Михаила Адольфовича Миллера, предложили заведовать научным отделом. При этом я не прерывал своей основной работы в качестве зав. кафедрой физики.

С тех пор я стал таким человеком, который получает заказы на научные исследования, за которые платят деньги и которые в силу этого можно выполнять общими усилиями многих людей, труд которых надо организовать. Без этого современная наука невозможна, и мне необычайно повезло, что это необходимое условие успешной научной работы было для меня выполнено в самом начале моей научной деятельности.

О том, насколько эта моя деятельность была успешной, говорит хотя бы такой факт, что я докладывал результаты работ своего отдела в Кремле в кабинете, из окна которого крупно виден циферблат часов на Спасской башне Кремля. Делал я доклады и в ЦК КПСС, как в старом здании, так и в новом многоэтажном небоскребе.

С тех пор я стал таким человеком, который получает заказы на научные исследования, за которые платят деньги и которые в силу этого можно выполнять общими усилиями многих людей, труд которых надо организовать.

Вот, как это начиналось. Только что образован новый Институт Научно Исследовательский Радиофизический Институт (НИРФИ) (1956). Я в свои 31год заведую отделом № 11, и должен сформулировать предложения по тематике работы отдела.

Я это сделал, основываясь на результатах своей диссертации. У меня не было другого материала, а метод, примененный в диссертации, позволял не только дисперсию измерять, а и измерять и наличие неоднородностей в среде. Такую тему я и сформулировал по измерению наличия неоднородностей в морской среде.

С этими предложениями от всех отделов поехал в Москву М.М.Кобрин, утрясать тематику с основным Заказчиком наших исследований. Приехав М.М. сказал мне, что сформулированная мной работа прошла на «Ура», так как это была единственная работа по акустике, а Заказчика очень интересовала именно акустика.

После этого мы со всей семьей (я, жена, двое маленьких детей) отправились в традиционный летний отпуск (я работал тогда в основном в Университете, а в НИРФИ только по совместительству). Сидим на пляже около Ялты. Я изобретаю приспособление, в которое можно засунуть кинокамеру, чтобы заснять подводный мир. Вдруг приходит телеграмма из НИРФИ с просьбой позвонить в Институт.

Еду в Ялту на переговорный пункт. Выясняется, что мне надо срочно в Москву согласовывать предложенную мной работу, которая прошла на «Ура». Сделать это могу только я, так как только я могу внятно отвечать на вопросы Заказчика. Кроме меня на вопросы по теме никто внятного ответа дать не может. От отпуска осталось еще неделя, но надо срочно лететь в Москву. Моя супруга, хотя и очень больная – фактически полный инвалид – но очень решительная и активная женщина, отпускает меня в Москву, оставшись одна с двумя маленькими детьми и со всем нашим багажом без моей помощи.

Еду в Симферополь в аэропорт. Пытаюсь сдать билет, купленный нами заранее в жуткой очереди, с тем, чтобы купить другой. Девушка за стойкой, узнав, что мне деньги за билет не нужны, что от полета я не отказываюсь, сказала, что мне ничего не надо делать, что она сама отправит меня через полчаса в Москву по этому моему билету. Тогда еще была лафа. Еще не было террористов, значительно осложнивших авиаперевозки необходимостью всяких тщательных длительных досмотров. Тогда не было еще процедуры досмотра багажа.

Прилетаю в Москву, иду в Управление ВМФ, которое с трудом нашел по указаниям, полученным из Института. Оказалось, что меня срочно вызвали, так как хотели отменить предложенную мной работу, прошедшую на «Ура». Начальник отдела акустики во время согласования работ был в отпуске, а когда он вернулся, то потребовал отменить мою работу. Почему? Он справедливо полагал, что предложенную мной работу нельзя выполнить, не имея возможности измерять так называемую функцию корреляции между двумя сигналами. Он прекрасно знал, что такой прибор есть только в Акустическом Институте АН СССР в отделе, возглавляемом женщиной Серафимой Григорьевной Гершман. Больше нигде в мире таких приборов нет. Следовательно, только что образованный НИРФИ не может выполнить эту работу, и ее необходимо срочно, пока есть такая возможность, отменять, чтобы у Института не было крупной неприятности с Заказчиком по поводу невыполнения работы. Я сказал этому начальнику, что у нас есть такой прибор и не только есть, а он во много раз лучше и точнее того прибора, который (я это знаю) есть в Акустическом Институте у С.Г. Гершман. У нас прибор не магнитный, а оптический, у которого шире диапазон и много больше возможностей.

Начальник мне не поверил. Он приехал в Институт, где я показал ему наш прибор и его работу. В результате предложенная мной работа осталась в плане работ Института.

Через неделю прибыла жена со всем нашим выводком детей. Ей трудно пришлось в дороге, очень трудно, но она с честью выдержала это испытание. Вот, ведь, каковы женщины. Они все могут понять, и взвалить на свои малюсенькие плечики огромный воз непосильных житейских проблем, не упрекнув при этом мужа – источника этих бед – ни единым словечком!

Приведу еще один пример моей работы в НИРФИ. Это редкий пример в силу того, что о нем можно просто и в то же время понятно рассказать.

Новый научный институт необычайно трудно создать. Однако это даже не половина дела, а гораздо меньшая его часть. Основная трудность состоит в том, чтобы заставить созданный институт хорошо и с пользой работать. Мария Тихоновна Грехова, создав Научно Исследовательский Радиофизический Институт (НИРФИ), была озабочена тем, чтобы обеспечить этот институт заказами, которые мы сможем выполнить и деньгами, без которых нельзя работать. Ради этого она пригласила в институт видных военачальников адмиралов Мясищева и Генкина, чтобы показать им институт и попросить их поддержки в получении заказов.

Адмиралы прибывали в Горький поездом из Москвы почти в 6 ч. утра. Кому-то надо было встретить начальников ранним утром и препроводить их в заказанную для них гостиницу. Это Мария Тихоновна поручила мне, так как только я – единственный человек, кроме самой Марии Тихоновны, из всего Института – лично знал этих начальников, а они знали меня. С незнакомым им человеком адмиралы общаться не будут, и не надо даже пытаться это делать. Адмирал Генкин возглавлял тогда Главное Управление (Главк) Министерства Военно-Морского Флота СССР, которое ведало строительством и совершенствованием флота. В момент организации Института на этой должности работал адмирал Мясищев, который помог организовать НИРФИ. Затем Мясищев перешел на более высокую должность в Кремль, а его место занял адмирал Генкин. В моем распоряжении был директорский автомобиль.

Поезд остановился, и адмиралы спустились на перрон. Я подошел к ним, поздоровался, и попросил их пройти со мной в машину, чтобы ехать в гостиницу. Адмиралы в машину сели, а ехать в гостиницу наотрез отказались. Они сказали, что в поезде попили чаю, отдохнули, чувствуют себя хорошо, в гостинице им делать нечего. Они пожелали немедленно ехать в Институт. Однако в Институте адмиралов в столь ранний час (еще не было и 7 часов) никто не ждал. Начать показывать адмиралам Институт по программе Марии Тихоновны, я не мог, так как не было на месте никого из тех сотрудников, которые могли бы адмиралам что-то показать.

Что мне было делать? Перечить адмиралам и вести их насильно в гостиницу было нельзя, везти их в институт тоже было нельзя, так как их там некому принимать, просить совета у Марии Тихоновны тоже нельзя. В то время еще не было мобильных телефонов, но из автомата можно было ей позвонить, но нельзя же ее беспокоить в столь ранний час да еще для решения задачи, которую решить нельзя!

Я принял самостоятельное решение. Решил привести адмиралов в Институт, как они хотели, и показать им свою лабораторию, взяв адмиралов на себя. У меня было то, что им можно было показать. Прибыли в институт. Начальник караула был на месте, он знал о визите, и никаких проблем с проходом адмиралов в институт не возникло. Мы зашли в малюсенький темный закуток в одной из комнат моего отдела. Я включил стоявший там прибор, и стал показывать и объяснять адмиралам действие этого прибора моего собственного изобретения. Нигде в мире не было ни одного подобного прибора, и до сих пор ничего подобного нигде в мире нет. Для чего такой прибор нужен адмиралы хорошо знали. Я многократно ездил в Москву к этим адмиралам и докладывал им результаты ряда успешных исследований в интересах их ведомства, выполненных с помощью приборов, производящих аналогичные операции, но только очень сложным путем и через длительное время ожидания результата. Этот прибор делал все сразу и тут же показывал полученный результат.

Этот прибор преобразовывал сигналы из одного вида в другой. Рядышком с прибором стояли два электронных осциллографа (так назывались тогда приборы, на которых высвечивались осциллограммы сигналов). На одном можно было наблюдать вид сигнала на входе прибора до его преобразования, а на втором осциллографе можно было видеть результат полученного преобразования. Прибор осуществлял так называемый спектральный анализ сигналов. Результат такого анализа белого света мы видим, любуясь радугой. В радиотехнике такой анализ выполняет радиоприемник, настраиваясь на выбранную радиостанцию. Радиоприемник или телевизор, настраиваясь поочередно на какую-либо станцию (канал), выполняют спектральный анализ, выделяя сигнал с определенной частотой колебаний. Это так называемый последовательный спектральный анализ, когда сигналы разных частот появляются последовательно сначала сигнал одной частоты, а затеем после изменения параметра прибора другой. Наблюдая радугу, мы видим все цвета одновременно, а не последовательно. Это параллельный спектральный анализ. Прибор, демонстрируемый адмиралам, осуществлял параллельный спектральный анализ электрических колебаний.

Вот я ввожу сигнал одной частоты. Его частота низкая, что, как я знаю, особенно интересует адмиралов, так как в то время еще не существовало в мире таких устройств, которые были бы способны делать спектральный анализ на столь низких частотах, колебания которых можно наблюдать глазами. Глазом видно, как медленно формируется синусоида на одном из осциллографов. Этот сигнал подается на вход прибора. Другой осциллограф, стоящий рядом, подключен к выходу прибора. На этом осциллографе появляется светящаяся точка. Яркость этой точки показывает величину сигнала или амплитуду сигнала на входе. Это демонстрируется адмиралам. По мере увеличения или уменьшения амплитуды сигнала на входе, яркость светящейся точки на выходе прибора изменяется. Яркость точки показывает амплитуду сигнала, а положение точки вдоль горизонтали показывает частоту сигнала. Положение точки вдоль вертикальной оси показывает номер канала, в котором производится спектральный анализ. Прибор многоканальный. Изменяю частоту входной синусоиды.

Это видно на входном осциллографе. При этом на выходном осциллографе светящаяся точка перемещается вдоль горизонтали. Подаю одновременно две, три синусоиды. На входном осциллографе видна сложная картина интерференция этих сигналов. На выходном осциллографе появляется уже не одна светящаяся точка, а несколько светящихся точек. Это означает, что прибор осуществляет параллельный спектральный анализ, а не последовательный, как это получается в радиоприемнике или телевизоре.

Подаю на вход синусоидальный сигнал, модулированный низкой частотой, и вижу на выходном осциллографе три светящихся точки, каждая из которых соответствует своей синусоиде. На выходном осциллографе наблюдается радуга, но радуга, образованная не световым сигналом, а электрическим колебанием. Прибор позволяет производить спектральный анализ не только выделяя одновременно много частот, а многих сотен различных сигналов, в каждом из которых много частот. Раньше институт выпускал разработанные нами такие приборы, но в них для спектрального анализа надо было электрический сигнал превращать в оптическое изображение, а потом просвечивать его. Эти приборы адмиралы знали, видели их раньше у себя и даже были готовы использовать, мирясь со сложностями получения оптического изображения. В этом приборе ничего этого делать не надо. Он работал, как говорят, в реальном времени.

Действие прибора произвело на адмиралов исключительно большое впечатление. Они ничего такого увидеть не ожидали. Однако наибольшее впечатление на них произвел даже не сам результат работы, а вид внутренностей этого прибора. Я снял с прибора металлический кожух, и адмиралам открылась его внутренность. Описать их реакцию невозможно. Они привыкли видеть внутренности приборов в виде нагромождения проводов и деталей, тесно скрученных и спрятанных под кожухом. Наш прибор был внутри абсолютно пустой. Под кожухом была полная пустота. Это было ясно видно, а сам прибор продолжал при этом работать и без кожуха, как ни в чем не бывало. Внутри прибора не было ни проводов, ни деталей, так как в нем работала не обычная электронная схема, а оптика. Почти, как в радуге. Там, ведь тоже никаких проводов нет, а все пусто.

Эта работа не была предназначена для этих адмиралов. Посещение нашей лаборатории для них даже не планировалось. Моя роль в этом визите состояла лишь в том, чтобы встретить адмиралов и поселить их в гостиницу. Прибор, который я показывал, имел совсем иное назначение. Он был создан для обработки радиолокационных сигналов, позволяя определять скорость движения самолета и получать при этом еще и выигрыш в отношении сигнала к шуму. Прибор был изготовлен по просьбе и по заказу нашего Горьковского КБ, разрабатывающего и выпускающего радиолокационные станции.

В результате визита адмиралов мы получили колоссальной величины заказ. Оказалось, что радиолокацией эти адмиралы интересуются не меньше, чем акустикой. У меня появились связи с институтом, занимающим в Москве территорию нескольких кварталов, о существовании которого я и не подозревал. С тех пор мои маршруты в Москве стали постоянно включать посещение этого института. Я читал там лекции для сотрудников на основе своих книг.

Надо было видеть удивление адмиралов при виде работы прибора и их сверх изумление, когда обнаружилось, что внутри кожуха прибора вообще ничего нет!

В то время задачи, эффективно решаемые нашими приборами, встречались во многих областях. Мы работали с нашим Автозаводом на предмет уменьшения шумности автомобилей, выпускаемых Заводом. Работали с большим успехом. Разработанный нами прибор для Автозавода был внедрен для контроля уровней шумности задних мостов автомобилей, а для контроля шумности коробок перемены передач разработанный нами прибор внедрен не был, хотя успешно работал. Причиной явилось плохая техническая оснащенность Автозавода того времени. Оказалось, что, если внедрить наш прибор и внести его показания в чертежи, то все коробки перемены передач, изготовляемые Заводом пойдут в брак, что, естественно было неприемлемо.

Работали и с врачами на предмет диагностики заболеваний сердца. Работа шла весьма успешно. Продолжение этой работы еще многое сулило, но эта работа была остановлена руководством нашего Медицинского отдела, к которому перешла эта работа от моего отдела, занятого в то время решением срочных задач для тех адмиралов, о которых шла речь выше. У нашего медицинского отдела в то время тоже было много важнейших работ, связанных с космической медициной. Эти работы тоже были начаты с помощью тех же приборов.

Слабым местом НИРФИ было то, что у нас в то время среди нас практически не было профессоров, докторов наук. Поэтому Мария Тихоновна пригласила в НИРФИ профессора из Ленинграда. Этот профессор там в Ленинграде занимался вопросами обнаружения подводных лодок с помощью электромагнитных волн. Он привлек к этой работе наших молодых, но уже очень сильных теоретиков и практиков.

Состоялись опыты на Черном море, которые выполнял М.М. Кобрин, который пригласил для участия в этих опытах своего бывшего сотрудника, а нынче уже моего сотрудника В.А. Кротова. Опыт по обнаружению движущихся под водой объектов, интересных морякам, антеннами, принимающими радиоволны, обработанные с помощью нашей оригинальной аппаратуры, дали удивительные результаты. Наши блестящие теоретики это все объяснили, и я вложил в это свою лепту, узнав все подробности от своего сотрудника В.А. Кротова.

В результате у меня возникла идея, как можно обнаруживать подводные объекты. Идея была чисто акустической, но новой для акустики, никем не применявшейся и очень заманчивой. Мы обсуждали ее со специалистами нашего Сормовского КБ, на которых мы вышли не сами, а через Обком КПСС.

И вот к чему это нас привело. Я работаю в своей лаборатории в НИРФИ на самом верхнем 5 этаже здания. Вдруг в лабораторию входит директор Института Мария Тихоновна Грехова в сопровождении заведующего оборонным отделом нашего Горьковского ОБКОМа КПСС, С.Е. Ефимова, которого я хорошо знаю, и еще какой-то солидный товарищ вошел вместе с ними. Меня попросили рассказать мою новую акустическую идею, которой заинтересовался ОБКОМ КПСС. Я рассказал, показав в действии ту оригинальную аппаратуру, с помощью которой я надеялся реализовать эту идею и показал результаты тех исследований, на основе которых эта идея пришла мне в голову. В то время реализовать эту идею можно было только с помощью наших приборов. Человек, который пришел вместе с знакомыми мне людьми, ознакомившись со всем тем, что увидел, сказал единственную фразу: «Теперь Ваша спокойная жизнь кончилась!» И так это и вышло! Этим человеком был академик Анатолий Петрович Александров, который был в то время самым влиятельным человеком в стране и одним из самых влиятельных и почитаемых людей в мире. Он создал нашу атомную промышленность, атомный флот, в том числе и подводный. Результаты нашей работы он распорядился развить для чего по его указанию было построено новое здание НИРФИ, которое было много больше существующего, и была начата колоссальная НИР (научно-исследовательская работа) по опытной проверке моей идеи. Вот тут мы познали, что означали слова Анатолия Петровича о том, что наша спокойная жизнь кончилась. Она действительно кончилась!

Когда Анатолий Петрович стал президентом Академии Наук СССР, то он сделал наш НИРФИ институтом Академии Наук. В настоящее время наш Институт Прикладной физики РАН является одним из ведущих институтов академии, а один из наших заведующих отделом став сначала директором Института, стал президентом РАН. При создании из нашего НИРФИ Института Академии Наук СССР тематика моего отдела получила мощное развитие. К моему отделу добавили ряд очень сильных отделов, выросших на другой тематике, которые стали работать по моей тематике, а я оказался во главе этого нового отделения Института.

Что же получилось в результате той большой исследовательской работы, которая была предпринята по предложения академика А.П. Александрова? Наш Институт изготовил всю нужную аппаратуру для производства опытов на Черном море. Эта аппаратура была отправлена тремя грузовыми самолетами.

И, вот, я на борту специально оборудованной подводной лодки вместе с заинтересованными военными, пробуем с помощью нашей аппаратуры обнаружить другую подводную лодку, которая специально вышла в море для этой цели.

Идем в заданную точку. Пока шли под водой, то все было ОК! Но наша лодка дизель электрическая. Она должна экономить аккумуляторы и подзаряжать их. Теперь идем в точку уже по поверхности. А там шторм! Пока идем поперек волн мало качает, но когда поворачиваем вдоль волнения, то ужас что происходит. Вижу, как мой сотрудник двумя руками придерживает прибор, готовый упасть с полки, а в это время качнуло в другую сторону и так, что прямо под колени этому сотруднику грохнулся прибор с полки противоположного борта. Сотрудник чудом удержался на ногах.

Когда пришли в точку, то дальше шли комфортно, только под водой, когда шторм на поверхности на нас не влияет. Шли под водой, так как наша аппаратура работает только там.

Наша аппаратура работает великолепно. Она видит и подводные и надводные цели. В Черном море и тех и других очень много, а наша аппаратура отличается высокой чувствительностью и способна видеть далеко. Мы теряемся в этой неразберихе, которая постоянно меняется. Вместе с нашими военными приходим к неутешительному выводу, что главный наш опыт полностью провалился. Мы не смогли уверенно обнаружить вышедшую для нас подводную лодку цель.

Перед тем, как мы вернулись в базу командир нашей подводной лодки зачитал мне поздравление с моим сорокалетием, которое пришлось как раз на время нашей экспедиции. Наш директор Мария Тихоновна Грехова тоже по девчоночьи относилась к своим сотрудникам. Она нашла способ послать мне поздравительную телеграмму прямо в море на находящуюся в плавании подводную лодку. Это же невозможно сделать из такого гражданского учреждения, каким был наш НИРФИ, но она нашла способ и реализовала его!

Вернувшись в базу, мы неожиданно узнали, что наш опыт, который мы считали провальным, на самом деле оказался удачным и даже очень удачным.

Дело к том, что к военным деньгам примазываются всякие аферисты, и моряки против них выработали правила противодействия, которым обязательно следуют. Оказалось, что подводная лодка, служившая для нас целью, в море не выходила. Полученный нами отрицательный результат оказался единственно верным, полностью соответствующим действительности. А то, что наша аппаратура способна обнаруживать далекие слабые цели было зафиксировано военными, которые были с нами на борту этой нашей лодки.

Вернувшись, мы стали писать отчет об этой экспедиции. Ничего не получалось. Как только наш отчет попадал на стол директора Марии Тихоновны, так приходилось его переписывать. Никак не удавалось нам написать отчет. Но тут из другой точно такой же экспедиции из Владивостока вернулся В.А. Кротов с отличным результатом. Там все отлично получилось, уверенно и надежно. Как только это получилось, так наш директор сказала: «Пишите отчет, как хотите и мне больше его не показывайте!» Так мы написали отчет и успешно сдали эту работу.

Возвратившись из этой экспедиции, я получил от Марии Тихоновны задание, через месяц представить ей текст моей докторской диссертации. А дальше, как она говорила, будет уже ее дело, как организовать защиту, но, чтобы текст диссертации у нее был и был во время.

Я справился с этим заданием точно в срок. В диссертации были три главы. В первой главе было развито то., что явилось основой моей кандидатской диссертации. С помощью того же свойства модулированного колебания можно было измерять не только дисперсию, а целый ряд других параметров среды с помощью простой аппаратуры, и просто просвечивая среду. Это был новый метод измерения свойств сред. Он был потом подхвачен другими исследователями. Была приведена как теория, так и результаты опытов, опубликованные в журналах. Вторая глава была посвящена оптическим анализаторам электрических сигналов [8]. Об одном таком анализаторе было рассказано выше в связи с визитом в НИРФИ адмиралов. Третья глава была посвящена новому явлению природы взаимодействию акустических волн. Это так называемая нелинейная акустика, за которую я вместе с большой группой ученых в 1985 году получил Государственную премию СССР. Группа ученых моих товарищей по этой премии присоединилась к этой тематике намного позже меня, а в момент моей защиты я был один, который теоретически и практически создавал это новое научное направление. Эти мои исследования были в то время засекречены, так как в то время засекречивалось все новое и практически значимое. Но получилось так, что мы с моим сотрудником А.И. Калачевым, получили на часть результатов наших исследований по этой теме секретное авторское свидетельство об изобретении. Это свидетельство удалось рассекретить и тем самым обнародовать и доказать наш приоритет. Мы этим изобретением опередили Мировую науку формально на 3 года по дате подачи заявки на изобретение, а фактически на 10 лет. Таково было в общих чертах содержание написанной мной докторской диссертации.

Мария Тихоновна Грехова по своей доброте провела гигантскую работу по организации моей защиты. Она добилась разрешения организовать при НИРФИ докторский Ученый Совет по защите диссертаций всего на одну персональную защиту для меня. В этот Совет из нашего города было не набрать докторов физико-математических наук, так как тогда таких было всего три человека и пришлось добавлять профессоров из Москвы, которые тоже просто по соображениям добра соглашались участвовать в этом Совете и приезжать ради этого в наш город Горький. Здесь я замечу, чтобы это было ясно, что в то время от нашего города до Москвы было недалеко (это на мой взгляд), но от Москвы до нашего города было огромное расстояние (естественно это на взгляд москвичей).

Оппонентами были Всеволод Сергеевич Троицкий, успевший к этому времени защитить свою докторскую диссертацию в Москве и два профессора из Москвы Сергей Михайлович Рытов и Юрий Михайлович Сухаревский.

Про защиту сказать нечего. Выражаясь современным языком, можно сказать, что она прошла в штатном режиме. В совсем другом ключе прошел банкет после успешной защиты. Он проходил в ресторане той самой гостиницы, в которой был шикарный номер профессора Ю.М. Сухаревского. Этот номер был с особым шиком, так как в нем был рояль. И вот во время банкета Юрий Михайлович пригласил гостей на концерт и дал блестящий концерт для всех участников этого банкета. Многие могут похвастаться яркими хорошими защитами, выступлениями, но никто, кроме меня не может похвастаться таким шикарным банкетом с концертом, который дал в мою честь лучший пианист мира профессор акустик Юрий Михайлович Сухаревский. Он был лучшим учеником Игумнова. Когда Ю.М. Сухаревский кончал Московскую консерваторию, то Игумнов плакал на его плече, говоря, что он его превзошел и должен продолжить его дело. Но у Ю.М. Сухаревского был жуткий характер. Он не смог пережить интриг в сфере музыкантов, в результате которых его не послали на конкурс Шопена в Варшаву, где он должен был получить первую премию и мировое признание, а послали Брюшкова, который и получил первую премию, хотя был много слабее Сухаревского. Тогда Юрий Михайлович бросил музыку и стал физиком крупным ученым акустиком, одним из создателей Акустического Института Академии Наук СССР. Именно он является создателем акустического вооружения Военно-Морского Флота СССР, и Акустический Институт создавался именно для этой цели.

Вот так после защиты докторской диссертации, будучи при этом во главе огромного коллектива сотрудников и учеников, опираясь на колоссальные возможности большого мощного Института, я полностью вошел в науку. Дальше у меня, кроме науки уже ничего не было и быть не могло. Мария Тихоновна запретила всем общественным организациям, включая самые мощные партийные, куда бы то ни было выбирать меня, предоставляя мне полную возможность целиком отдаваться науке. В то время велась жуткая борьба за дисциплину труда. Любого работника могли уволить за опоздание на работу на 5 минут. Это касалось тогда всех без исключений. И в этих условиях Мария Тихоновна говорила мне: «Виталий Анатольевич не ходите на работу, гуляйте по откосу и приносите мне фрапантные идеи». Это было разрешение на ту мою деятельность, которая у меня благодаря фоновому мышлению получалась, и одновременно запрет на то, что у меня никак не получалось, а у других это блестяще выходило.

Об этом периоде моей деятельности специального рассказа здесь нет, так как это уже только лишь научная работа, о которой в принятом здесь ключе не расскажешь. Об этом периоде до достижения мной 80 летнего возраста рассказывают результаты моих научных исследований, а они опубликованы в сборнике моих избранных работ [9]. То, что сделано мной после достижения мной 80-летнего возраста уже написано мной в виде обзора опубликованных мной работ и должно быть издано Институтом в виде книги [10].

Ниже приведены рассказы, в которых изложены подробности событий, описанных в вышеприведенном рассказе и упомянутых в нем.

Играть с девочками мне нравилось тем, что при этом образуется чрезвычайно милая дружелюбная обстановка. Появляется очень приятное чувство все нарастающей симпатии к играющему с тобой другу. Благодаря фоновому мышлению (об этом мышлении есть отдельный рассказ) я понял почему так происходит.

В общих словах, то это выглядит так. Мальчик дружит так, чтобы ему было хорошо, а девочка дружит так, чтобы ее другу с ней было хорошо. Первое легко, так как сам всегда знаешь, что тебе хорошо, а второе значительно труднее, так как далеко не всегда правильно знаешь, как надо поступать, чтобы твоему другу было бы с тобой хорошо, и это очень сильно осложняется тем, что другу бывает хорошо именно то, что тебе не хорошо. Когда я это понял, то подумал, что дружба значительно лучше получается, если дружить по девчоночьи, а дружить по девчоночьи мальчик не только может, но и должен, так как для этого не надо быть девочкой, а дружить так несравненно лучше.

Теперь наша дружба с девочками стала еще приятнее, еще милее и больше радости доставляла, так как теперь и я с девочками стал дружить по девчоночьи. Это выражалось в том, что теперь и я старался делать так, чтобы девочкам было хорошо со мной дружить. Для этого я даже играл с ними в их девчоночьи игры. Это я для девочек делал, чтобы им было приятнее со мной играть, но неожиданно и для меня эти девчоночьи игры были интересны. Этого нам пока будет достаточно.

Среди моих сотрудников видное место занимал Евгений Федорович Орлов. Он попал ко мне в отдел довольно интересным путем. Когда девочка Белка уехала в Москву, то в их квартире поселилась семья с двумя мальчиками Борей и Женей. Со старшим Борей я дружил, так как он был моего возраста, а Женя был в то время еще карапуз, и он иногда играл с нами. А, когда у меня в НИРФИ появился отдел, то ко мне пришел молодой человек и попросился на работу ко мне в отдел. Он кончил радиофак университета и, поддавшись на уговоры сотрудников Акустического Института АН СССР после окончания радиофака поехал работать в Москву в этот Институт. Он работал в отделе Серафимы Григорьевны Гершман. Потом почему-то я не знаю почему, он вернулся в Горький и попросился ко мне. Когда я его принял на работу, то неожиданно узнал, что это и есть тот самый карапуз Женя, с которым я играл в Белкиной квартире.

Этот сотрудник, работая по моему заданию все время еще что-то мастерил.

Выяснилось, что он, работая с С.Г. Гершман, освоил коррелометр, который она разработала и работал на нем. Ему этого прибора здесь не хватало, и он пытался его смастерить. Но это очень сложный прибор, повторить его трудно. Но я относился к своим сотрудникам по девчоночьи, считая это необходимым, и поэтому шел всячески на встречу новому своему сотруднику. Мы стали вместе с ним пытаться соорудить такой коррелометр, но я сообразил, как это можно сделать много проще и лучше, используя свою прежнюю работу, которая привела меня к написанию и защите диссертации. Имеется в виду здесь не успех этой работы, а усиленная работа по преодолению неудач, которая не привела к успеху, но дала возможность хорошо освоить новые приемы и методы работы, которые пригодились в другом месте. В результате у нас появился свой оригинальный оптический коррелометр, не только не уступающий тому, который был в Москве у С.Г. Гершман, а значительно превосходящий его. Коррелометр С.Г. Гершман обладал весьма сложной механической конструкцией, а работал в четко определенной области частот, а наш с Е.Ф. Орловым оптический коррелометр был очень простой, а работал он в любой области частот без ограничений. Это был очень большой плюс нашего коррелометра.

Именно этот прибор больше всего потряс академика А.П. Александрова, когда он первый раз заглянул в мой отдел. Он все понял сходу, и оценил как возможности прибора, так и нашу смекалку, которая привела нас к его созданию. Благодаря этому прибору он и поверил в нас. Вот как неожиданно мне в научной работе помогло то, что я узнал, оценил и перенял от девчонок, которые играли со мной. Они научили меня дружить по девчоночьи, дали мне возможность оценить преимущества такой дружбы в полной мере. Если бы не это, то я бы ни за что не взялся за сооружение не нужного мне коррелометра в угоду своему сотруднику. Никто так не поступает, и я не стал бы так поступать, если бы не девчонки и вряд ли бы удивил А.П. Александрова, что было очень и очень не просто.

У меня был сотрудник, Владимир Александрович Кротов (ВА), сыгравший в моей жизни выдающуюся роль. Я, конечно, и без него сделал бы кое-что в науке, но без его помощи я сделал бы в 10 раз меньше по самой осторожной оценке. При этом объемного звука в моем творчестве точно бы не было. Точно бы не было. Но вполне возможно, что у меня без участия В.А. не было бы и многих других работ, которые являются моей гордостью, как ученого, что-то сделавшего в науке, к которым ВА не имел непосредственного отношения. Этот сотрудник попал ко мне тоже благодаря той же дружбе по девчоночьи, но об этом ниже.

Начну, с того, как ВА впервые проявил себя. Мне, еще очень молодому (31 год), неопытному, еще никак не проявившему себя в науке, человеку поручили руководить научным отделом нового Научно Исследовательского Радиофизического Института (НИРФИ). Для этого надо было иметь крупную научно-исследовательскую работу от солидного заказчика, которым был в то время Военно Морской Флот. Идея этой работы была моя, но для ее воплощения был необходим натурный опыт в море. Вот тут сработал В.А. Кротов. Он сумел пригнать из Севастополя огромный военный корабль в Сухуми, где была научная база Акустического Института, на которой мы работали, и этот корабль поступил в наше полное распоряжение для выполнения нашей работы. Все это неизвестно как организовал ВА, после чего он позвонил мне по телефону в Горький, и пригласил приехать в Сухуми для выполнения опытной части работы. Там он торжественно привел меня на этот корабль, на котором экипаж во главе с командиром корабля выстроившись ждали моих распоряжений по выполнению нашей научной работы. Благодаря этому кораблю мы с блеском выполнили эту нашу первую ответственную работу, блестяще сдали ее результаты Правительственной комиссии, и тем самым подтвердили свое право быть одним из ведущих отделов НИРФИ. Как ВА удалось пригнать этот большущий корабль из Севастополя я до сих пор удивляюсь, и чем больше проходит времени, тем я больше этому удивляюсь. Мне самому приходилось впоследствии заниматься такими вещами, и я знаю, как это трудно.

С военными чрезвычайно трудно работать. Они умные люди, все понимают и только поэтому и удается работать с ними, но у них свои проблемы. Приведу пример из той нашей работы, о которой шла речь выше. Мы занимаемся акустикой, принимая очень слабые звуки. И вдруг на корабле что-то так зашумело, что пришлось остановить всякую работу. Оказалось, что матросы скребками очищали корабль от ржавчины. Остановить это было очень сложно. Дело в том, что для нашей работы корабль не ходил, как обычно, когда экипаж занят делом, а стоял на месте посреди моря, и команде нечего было делать. Мужской коллектив в отличие от женского нельзя оставлять без дела. Будет ужас что, все пойдет в разнос, а ржавчину с корабля надо счищать, чтобы она корабль не погубила. Другого способа борьбы с ржавчиной нет, а в то время, когда команде делать нечего было самым подходящим для этой работы. Таких трудностей при работе с моряками очень много, они возникают непрерывно. Только ВА каким-то способом удавалось это улаживать. Я даже не знал, как он это делает.

Он умел делать такие вещи, которые никто не умел и не мог, а он проделывал это с видимой легкостью и удовольствием. Но, если бы тогда он не пригнал этот корабль, то нам бы не удалось завершить нашу теоретическую работу, основанную на результатах, полученных мной еще при подготовке моей диссертации, удачным опытом, выполненным в реальных морских условиях. Не знаю, что стало бы после этого с моим отделом в НИРФИ. Вряд ли потом бы появились в захиревшем, никому неинтересном коллективе еще какие-то работы.

Только благодаря моему отношению к сотрудникам по девчоночьи ВА оказался в моем отделе. Он работал в отделе М.М. Кобрина, который был главным помощником директора Института, Марии Тихоновны Греховой. Получилось так, что М.М. Кобрин обладал теми же способностями, которыми обладал и ВА, и он не нужен был М.М. Кобрину, а в моем отделе был сотрудник, который был очень нужен М.М. Кобрину. Это уникальный сотрудник, иметь которого было большое счастье.

Когда я был еще мальчиком меня мой папа привел в гости к этому Варыпаеву. У него была небольшая комнатка вся утыканная удивительными его самоделками, среди которых был даже звукозаписывающий аппарат, который очень хорошо записывал звук на пленку, выцарапывая на ней звуковую дорожку и еще массу всего. Вот этот блестящий специалист оказался в моем отделе и изготовлял любую сколь угодно сложную аппаратуру по моим идеям. М.М. Кобрин предложил мне поменяться специалистами. Ему я должен был отдать Варыпаева, а он мне взамен отдаст В.А. Кротова, который в отделе М.М. Кобрина ничем себя не проявил и не мог проявить, так как от него требовали выполнения работы научного сотрудника, а он не готов был и не мог ее выполнять. Никакой нормальный заведующий отделом не согласится на такой явно не равноценный обмен при том неизвестно ради чего. С какой стати я буду отдавать необходимого мне специалиста взамен на молодого человека, ничем положительным себя не проявившего. Но я был не нормальным человеком, а человеком, одержимым девчоночьей дружбой, считающий ее главным и необходимым мне качеством. Во имя ее и только во имя ее я согласился на этот абсолютно невыгодный для меня обмен, так как люди, которых мы обменивали были в этом обмене заинтересованы, а мое девчоночье отношение к ним не позволяло мне поступить иначе, соблюдая свою выгоду. Моя выгода была мной отброшена, и В.А. Кротов оказался в моем отделе.

Теперь еще о моем девчоночьем отношении к самому ВА и чем это для меня обернулось. В.А. Кротов был любителем слушать свою любимую музыку во время своей работы, а работали мы не в отдельных кабинетах, а в больших комнатах, в которых помещалось много сотрудников. Музыка, любимая ВА и звучавшая во время работы, мешала другим сотрудникам, работавшим в этой же комнате. Назревал конфликт. Мне не хотелось запрещать ВА слушать музыку во время работы, но не хотелось и мучать сотрудников этой музыкой, не имевшей никакого отношения к работе, которую в этой комнате выполнял ВА.

Мое девчоночье отношение к ВА подсказало мне выход из этой ситуации. Мне надо было придумать такое занятие для ВА, которое дало бы ему возможность слушать его музыку в силу необходимости выполнения им его работы, а не просто для развлечения. Если это его работа, то никто и не будет возражать против музыки. Ну а придумать подходящую тему для работы мне просто. Это не работа а развлечение для меня.

Когда я закончил университет на все пятерки, и вроде бы хорошо усвоил все, чему меня учили, я был разочарован и растерян. Мне предстояло теперь заниматься научной работой, а над какой проблемой мне надо работать, и как это надо делать, меня этому не учили, и я не знал, чем мне заняться. От отчаяния я стал читать научные журналы, чтобы как-то отвлечься, чем-то заниматься близким к науке, и надеясь наткнутся на какую-то полезную идею. Много всего прочел. Мне очень понравилась статья Черри и Сайерса про то, как ими была установлена природа бинаурального слуха человека. Это результат длительного и тщательного хорошо продуманного исследования,

включающего как теорию так и опыты, причем сложнейшие опыты, поставленные на людях. Мне до того понравилась эта работа, что я посчитал ее идеально поставленным и вполне завершенным исследованием. Но она мне, кроме восторга ничего не дала. Я решил для себя, что эта тематика уже полностью закрыта этим исследованием, продолжить его нельзя! Если я и буду чем-нибудь в будущим заниматься, уверенно решил я, так только не этим, а этой тематикой я не буду заниматься никогда!

И я не стал бы этим заниматься, но я запомнил эту работу и знал, что эта работа как раз то, что мне надо для ВА, так как она связана с музыкой. И я решил продолжить работу Черри и Сайерса и поручить эту работу ВА. Продолжение простое. Черри и Сайерс предложили формулу для объяснения бинаурального эффекта, но они не могли, да и не считали нужным указать как именно эти операции совершаются в голове. Я это сообразил, основываясь на своих работах, выполненных в другой области. В этой работе мне удалось пойти на много дальше, казалось мне уже полностью законченной работы Черри и Сайерса. Их работа была превосходна выполнена, хорошо описана, но она не принесла никаких практических результатов. Меня это не устраивало, так как я делал это исследование исключительно ради того, чтобы занять В.А. Кротова таким делом, выполняя которое не только можно, а и нужно слушать музыку. Здесь практическая направленность работы была в ее основе с самого ее начала в отличие от работы Черри и Сайерса, у которых стояла задача только объяснить эффект, а не использовать его. Мое девчоночье отношение к ВА, подкрепленное его необычайными способностями сделало чудеса.

Оно привело к тому, что я специально для ВА придумал такую тему исследования, выполняя которую он будет слушать свою музыку не для собственного развлечения, что мешает остальным сотрудникам, а выполняя необходимую плановую работу на самых законных основаниях, и никто его не сможет в этом упрекнуть.

Это принесло нам колоссальный успех! У нас в Институте не было принято как-то демонстративно выражать свое отношение к успехам товарищей. Но прослушав результаты этой работы, М.М. Кобрин, отдавший мне ВА, демонстративно пожал мне руку, поздравляя меня с успехом. Эта работа докладывалась на семинаре академика П.Л. Капицы, о чем у меня специальный рассказ есть [4].

Девчоночье отношение к этому сотруднику принесло мне огромнейшую пользу. Не только потому, что Дмитрий Андреевич Селивановский (ДАС) выдающийся энтузиаст науки, а еще и потому, что он дважды выручал меня, как бы вытаскивая меня из глубокой ямы. Вот об этом и стоит рассказать, но сначала надо что-то сказать о самом ДАС. Последнее я сделаю оригинально, рассказав о громадном скандале, который произошел в Институте благодаря ДАС. Наш Институт живет очень тихо, спокойно обходясь без скандалов, так как все целиком заняты делом, а дела у каждого свои. Откуда же появился большой скандал?

В нашем Институте было принято каждый год хвастаться своими результатами на «весь крещеный мир» путем направления своих успехов в текст ежегодного доклада президента Академии Наук общему собранию академии. С этой целью проводились специальные заседания Ученого Совета института для заслушивания этих результатов. Эти заседания были длинными и тянулись по многу дней, так как обсуждение каждого результата велось до тех пор, пока все члены Совета не поймут в чем суть результата и что в нем особо выдающегося. Через сито этих заседаний проходили далеко не все результаты, которые обсуждались, а из прошедших обсуждение и направленных в доклад, только малая часть действительно на самом деле бывала пропечатана в тексте доклада президента. Зато, если какой-то результат действительно попадал в печатный доклад, то по этому поводу полагалась и в самом деле была, бурная радость. Вот какие мы умные и какие мы полезные!

По этому поводу и разразился скандал. Получилось так, что многие замечательные результаты Института, направленные в доклад, в него фактически не попали, а результат, полученный ДАС, не обсуждавшийся на Совете, вдруг оказался напечатанным в докладе президента. Дело в том, что результат, полученный ДАС был известен в Институте, но немногие верили в него, так как он касался каких-то вновь открытых свойств воды, которые и никого не интересовали это раз, а самое ужасное, что вообще эти результаты граничили с презираемой всеми лженаукой. Этот результат был представлен в доклад не нашим Институтом, а тем Институтом, в котором работал друг ДАС, вместе с которым он и получил этот результат. По мысли наших членов Совета тот факт, что ряд наших блестящих результатов не пропечатаны в докладе, хотя они этого явно заслуживают, а результат ДАС пропечатан, сплошное безобразие. Надо было представить этот результат в наш Совет (хотя формально это не требуется), где бы он, наверняка никуда дальше бы не прошел и этого безобразия тогда бы не было.

Получилось же так, что этот результат был направлен в доклад помимо нашего Совета, что уже достаточно большое безобразие, а то, что он вошел в доклад представляет собой такое безобразие, которое даже вообразить невозможно, а оно: «Вот тебе на!»

К этому надо добавить, что ДАС был человеком исключительно скромным, никуда и никогда не вылезал. Он страстно любил всякие приключения, экзотику и очень любил науку. Мне приходилось кое-что показывать ему из своих идей, и я не помню такого благодарного и чуткого слушателя, как он. Он участвовал во многих экспедициях, часто ездил в командировки и в отличие от меня, если командировка почему-либо отменялась, то был сильно этим огорчен, считая это эквивалентным жестокой божьей каре. У нас одно время была необходимость послать нашего человека на Камчатку зимой. Все те, кто работал по этой тематике сумели отбрыкаться от этой командировки. Тогда я сообразил, что в отделе есть ДАС. Он с огромной радостью поехал и блестяще выполнил то дело, из-за которого надо было поехать.

Теперь про то, как он меня выручал из глубоких провалов, в которые я попадал по собственной глупости. Сначала о более глубоком провале и легком вытаскивании, а потом, наоборот, более мелкий провал, но зато немыслимо тяжелое вытаскивание.

Первый мой наиболее глубокий провал получился в результате того, что я согласился сыграть на рояле, не умея этого делать, две пьесы Ференца Листа перед началом конференции по биомеханике. Вдруг в тот день, когда в 10 утра уже надо играть перед публикой, проснувшись в 5 утра, вдруг сообразил, что не помню наизусть нотный текст. Я играю, обычно, не глядя в ноты. Глядя в ноты я играть не умею, и играю только наизусть. При этом весь текст наизусть я не знаю. Мне вспоминается следующая нота только после того, как отзвучит предыдущая, не раньше. Если по какой-либо причине предыдущая нота не прозвучит во время, то следующую я уже не сыграю и случится полный стоп. Вот это я сообразил в 5 утра, и понял, что могу ничего не сыграть на публике, так как от волнения могу забыть ноту или ударить не ту, и все пропало! Я лежал в постели и вспоминал ноты, а их в этих вещах страшно много, так как это быстрые, весьма быстрые вещи.

Встал с постели, а пробовать играть нельзя, так как еще ночь, а у меня очень мощный концертный рояль, звук от которого на весь дом раздается и на улице его слышно. Я тогда стал тихо зубрить ноты, но их слишком много, и они не запоминаются. Тогда я решил пойти в Дом Ученых, в зале которого должен быть концерт и поиграть там. Я уже пробовал играть там, и знал как и что надо включать в зале и на сцене.

Подходя к Дому Ученых увидел, что рядом гуляет ДАС. Поздоровался с ним, хочу идти дальше, но ДАС меня останавливает словами: «Виталий Анатольевич! Там еще никого нет, давайте погуляем». На это милое предложение я даже не ответил ничего, настолько оно мне не подходило. Я прошел на сцену, включил свет, и начал играть. Все получалось, но волнения не было никакого, так как публики в зале не было. Тогда я решил попробовать играть с публикой, и в качестве таковой пригласил в зал ДАС, объяснив ему его роль и значение этой роли для меня. Сыграл ему. Все получилось. Но ДАС попросил меня еще что-нибудь ему сыграть. Я выполнил и эту просьбу. После этого он еще попросил, а в зал уже стала приходить публика. Меня уже попросили кончить играть, так как надо было готовить сцену к конференции. Но я уже попробовал играть на публике, и мое волнение улеглось. В результате первый в моей жизни сольный концерт на публике получился. Я все две пьесы доиграл до заключительных аплодисментов. Так что из этой глубокой ямы меня вытащил ДАС довольно легко, хотя я не знаю для чего он приперся вообще на конференцию по биомеханике, которую организовал наш медицинский отдел, к которому ДАС не имеет никакого отношения. Со второй не столь глубокой ямой ему пришлось ОХ! Как крепко поработать!

Копать себе вторую яму я начал, будучи в Москве на совещании в штабе Военно Морского Флота СССР. Это совещание было посвящено науке, и я представлял на нем Академию Наук СССР. Самое подходящее место для того, чтобы делать яму себе. Не правда ли? Как я могу вырыть яму себе? Точно так, как я это сделал, согласившись играть на рояле для публики, не умея этого делать. Здесь я поступил аналогично. Я тоже взял на себя обязательство, которое не знал, как выполнять. Идея этого обязательства появилась прямо на Совещании. На нем шла речь об обнаружении малошумящих подводных целей, а у меня появилась идея, благодаря которой эта проблема просто и гарантированно решается. Ничего для этого нового создавать не надо, так как и того, что уже создано и принято на вооружение флотом, вполне достаточно. Идея проста до того, что я не решился обнародовать ее на совещании. Часто бывает, что идеи, пришедшие а голову подобным образом, в силу каких-то причин не могут быть реализованы. Поэтому надо сначала потихоньку эту идею проверить, а потом можно уже и обнародовать. Идея была очень простой, слишком простой, чтобы быть новой и полезной. Она заключалась в том, что для обнаружения подводной цели надо использовать не одно имеющееся, готовое средство, а два. Одно средство только для того, чтобы достаточно основательно подсветить тот объект, который надо обнаружить, и второе средство, чтобы обнаружить уже достаточно подсвеченную цель. И то средство и другое уже есть на вооружении флота и нет видимых причин, почему бы их не использовать вместе. Эта идея во мне засела, и я после совещания, уже одевая пальто ее продолжал обдумывать.

Вдруг я увидел, что рядом со мной тоже одевает пальто знакомый мне адмирал. Этот адмирал незадолго до этого возглавлял Научно Исследовательский Институт Военно Морского Флота. А, когда его только назначили на эту должность, то он сразу же пригласил меня к себе для консультации. Этот же адмирал является близким другом нашего директора академика Андрея Викторовича Гапонова-Грехова. Об этом я узнал случайно. Мы с академиком обсуждали в его кабинете наши проблемы, как ему позвонил этот адмирал, и они долго разговаривали как друзья, интересуясь делами друг друга. Я не утерпел и рассказал адмиралу свою идею. Адмирал пригласил меня к себе на следующий день.

На следующий день ни адмиралу, ни сидящим за столом в его кабинете офицерам уже не требовалось пояснять идею. Всем все уже было понятно. Но люди собрались умные и достаточно опытные. В то же время идея достаточно привлекательна и проста, чтобы ждать, когда ее можно включить в план. Планы составлялись и утверждались тогда раз в 5 лет и ждать включения этой идеи в план надо было довольно долго. Поэтому решили, хотя бы немедленно проверить идею на опыте. Поэтому принялись составлять директиву флоту и нашему Институту по проверке этой идеи в натурном опыте. Иными словами, я полез в глубокую яму, так как эту директиву надо будет мне выполнять.

Директива пришла в Институт. Меня тут же вызвали в дирекцию, и отругали, так как я привез работу, под которую не выделено никаких денег. Такую работу Институт выполнить не может, так как это не теория, а реальный и к тому же полномасштабный опыт, который требует финансирования. Вот я и оказался в глубочайшей яме. И как быть?

Но у меня же есть ДАС, который (я это хорошо знаю) при девчоночьем к нему отношении может выполнить любую работу при условии, что она ему нравится и к тому же связана с работой в море, куда его постоянно сильно тянет. Он, по его понятиям, уже очень давно никуда не ездил, и эта работа ему пришлась по душе, и он отправился в Севастополь выполнять этот опыт. Я даже нашел ему и помощников. В нашем Институте таковых найти не удалось, но тогда я позвонил в Ленинград генеральному директору огромной фирмы, которая занималась разработкой и изготовлением акустической аппаратуры для флота. У меня с этим директором были настолько хорошие отношения, что он выделил и направил в Севастополь помощников для работы с ДАС.

Приехав на место, ДАС сообщил мне, что флот не хочет выполнять директиву моего адмирала, поскольку флот ему не подчиняется, но он попробует моряков уговорить. Вот тут проявился талант ДАС. Он уговорил флот выполнить директиву, но на это у него ушло два месяца. За это время все помощники уже уехали и ДАС остался один выполнять директиву с помощью только флота, который ему удалось уговорить.

В опыте в качестве излучателя подсветки был использован мощный излучатель, разработанный и изготовленный в нашем Институте для работы, которая на этот момент уже закончилась. Отправляясь в командировку ДАС взял этот излучатель с собой. Излучатель был установлен с корабля на дно в заранее намеченную точку, отстоящую от расположения приемного корабля на расстояние 40 км. Между излучателем и точкой приема излучения излучателя должна была пройти обнаруживаемая цель. В точке приема располагался корабль, оснащенный чувствительной приемной акустической аппаратурой. Эта аппаратура должна была принимать сигнал излучателя, а также сигнал того же излучателя, рассеянный кораблем, который являлся целью, при его проходе между излучателем и приемником.

Начался опыт. Включили излучатель, который должен подсвечивать цель, которая должна вот-вот пройти между излучателем и приемником. Излучатель включили, а штатная акустическая система корабля этого сигнала не видит. Что это значит для этого опыта? Это значит, что эта система точно не увидит подсвеченную цель, коли она не видит саму подсветку.

Что при этом делает ДАС? Уходит не солоно хлебавши? А что он еще может сделать?

Он никуда не уходит, остается на корабле, и берет в руки свой старенький портфель, который он зачем-то захватил на корабль. Далее он к удивлению моряков, достал из портфеля длинную тонкую веревку. Много веревки. К этой веревке ДАС привязывает крошечный гидрофон, который он достал из того же портфеля. Этот гидрофон, как и обычный микрофон преобразовывает акустические колебания, которым он подвергается в электрические сигналы. Эти сигналы от гидрофона по длинному тонкому проводу можно подключить к электронному осциллографу, который есть на этом корабле. ДАС опускает свой гидрофон с борта корабля на веревке в море и когда его гидрофон достиг некоторой глубины на осциллографе, к которому подключены провода от гидрофона появился мощный сигнал излучателя. То, что это сигнал излучателя видно по частоте принимаемого сигнала, и еще потому, что при выключении излучателя этот сигнал пропадает. Чтобы фиксировать принимаемый сигнал со своего гидрофона, у ДАС был припасен самописец уровня сигнала. Он представляет собой перо, которое прочерчивает линию на движущейся бумажной ленте этого самописца. Перо управляется сигналом гидрофона точнее уровнем сигнала гидрофона, его амплитудой. Если сигнала нет, то перо находится близко к краю ленты, а при появлении сигнала перо смещается к другому краю ленты тем сильнее, чем больше амплитуда сигнала.

Опыт в это время уже начался и шел полным ходом. Излучатель работал, посылая все время в среду постоянный сильный сигнал одной частоты. Уровень этого сигнала, принимаемого гидрофоном ДАС, записывался на самописец уровня и наблюдался на осциллографе. Когда корабль, служивший в этом опыте целью, проходил через линию, соединяющую излучатель и приемный гидрофон ДАС, то амплитуды сигнала излучателя, принимаемого гидрофоном, сначала немного увеличилась, а потом начала уменьшаться и упала почти до нуля, а потом стала опять возрастать, доросла до прежнего уровня и немного возросла. До прохода и после прохода корабля цели наблюдались только плавные небольшие изменения уровня сигнала излучателя.

В результате, ДАС привез мне запись своего самописца на ленте которого хорошо прописался проход корабля цели. Так хорошо прописался, как этого не получалось с тех пор ни разу. Эта запись не отличалась по своей форме от вычисленного на компьютере сигнала дифракции на прямоугольном экране. На записи не было видно никаких шумов или отклонений от ожидаемой согласно известной теории, формы прохода сигнала цели. Этот крупный успех положил начало новому направлению исследований Института, на которое и силы подходящие нашлись и необходимые для этого деньги тоже нашлись. В результате этих исследований была развита как теория, так и практика нового вида локации малошумящих или вовсе не шумящих объектов, перемещающихся под водой. Неудач на этом пути было еще очень много. Таких удач, которые случились в этом первом опыте больше не было, а таких опытов, в результате которых сигнал излучателя было хорошо видно, а прохода корабля, который являлся целью, не было видно совсем, было очень много. Если бы эти опыты начались с серии таких опытов, или бы ДАС не проявил свою прыть и подстраховку при выполнении адмиральской директивы, а и то и другое вполне могло быть, то этих исследований, по которым опубликованы десятки работ, многочисленных авторов [10], не было бы в Институте. Вот какова определяющая роль энтузиаста в науке!

Фоновое мышление это мой термин. Я пользовался фоновым мышдением всю жизнь, но нигде про это не упоминал, и первый раз пишу об этом только здесь. Термин я взял из компьютерной практики, в которой есть так называемый фоновый режим вычислений, когда компьютер производит вычисление по заданной ему программе, а в это же время его можно использовать для любых иных целей, печатать документы, просматривать кинофильмы и заниматься другими подобными вещами. Нечто похожее делает и фоновое мышление. Оно продолжает решать задачу, которую я уже не решаю, так как не знаю, как ее продолжить, а мышление в тайне от меня продолжает этим заниматься в фоновом режиме, а потом неожиданно выдает мне уже готовый результат. Как оно ухитряется получить этот результат я не знаю, и узнать это не могу.

Первый раз такое произошло, когда решение пришло независимо от меня, в фоновом режиме, еще в раннем детстве. Получилось так, что в 6 летнем возрасте со мной дружили две девочки моего возраста. Дружили великолепно, очень мило и дружелюбно. Но я тогда это не ценил, а даже, наоборот, мне не нравилось девчоночье дружелюбие, так как я привык к совсем иной дружбе, в которой надо драться дразниться, всячески защищать себя, и нападать на других. К этому я привык, а с девочками этого не получалось. В доме тогда еще не было никаких детей, с которыми можно играть, кроме этих девчонок.

Но, вот появились другие дети в большом числе и только мальчики. Тогда я прекратил дружбу с девочками и стал дружить с мальчишками. С ними драться и дразниться хорошо получалось, но только получалось не так, как я к этому привык и стремился, а намного, намного хуже. В результате такой дружбы по мальчишески, я сам был побит и задразнен, а не мой противник по такого рода дружбе. Эти мальчишки были не такие, с которыми я играл раньше. Пришлось и дружбу с мальчишками прекратить, так как в ней не было ничего для меня хорошего не получалось. Я остался один и очень из-за этого переживал. Мне оставалось только одно, это размышлять одному и ничем не заниматься, кроме размышлений.

Вот в этот момент и появилось у меня в первый раз фоновое мышление. Я в те дни был занят только размышлениями, от которых не было никакого толку. Но в этот момент включилось фоновое мышление и вдруг выдало мне результат. Это результат меня ошеломил. Мне мышление выдало, что лучший вид дружбы это именно такой, какой был у меня с девочками, когда обстановка милая и дружелюбная, полна чувства симпатии, а не злости к товарищу твоих игр. Это было прямо противоположно тем мыслям, которые у меня были, но фоновое мышление отбросило те мысли и вставило свое. Теперь я под влиянием фоновых мыслей все больше и больше восхищался тем как девочки дружили со мной. Мне этого так захотелось, что я решился сам пойти к девочкам уговаривать их снова дружить со мной, и дружить по девчоночьи.

Девочки к моему удивлению сразу же и охотно согласились со мной дружить, и мы с тех самых пор стали дружить по девчоночьи с обеих сторон, а не только со стороны девочек, как это раньше было [2].

Так первый раз сработало мое фоновое мышление, и вернуло мне дружбу с девочками. Оно потом бесчисленное число раз помогало мне. Приведу примеры из практики своей учебы и научной работы.

На старшем курсе обучения в университете меня и моего друга А.Н. Малахова освободили от обязательного посещения занятий, переведя на индивидуальное обучение. Для этого должен быть составлен план этого обучения с перечислением того, что надо нам посещать, а что не обязательно. Но этого никто не знал. Но, чтобы мы не били баклуши нам поручили научную работу. В то время на кафедре и в отделе Института при университете (ГИФТИ) планировали заняться радиоастрономией. И нам с А.Н. Малаховым поручили попытаться принять радиоизлучение самого мощного источника радиоизлучения Солнца. Мы начали это делать, но нам мешала сеть. Мы вместо радиоизлучения Солнца принимали мощное излучение частотой в 50 Гц и в 100 Гц и ничего на фоне этой помехи нам принять не удавалось.

Тогда у меня начало работать фоновое мышление, которое вдруг выдало подходящее для нас решение проблемы. Это было вдруг, а рядом как раз были Г.С. Горелик и В.С. Троицкий, которые сидели рядышком и о чем-то беседовали. Мне захотелось им рассказать только что пришедшую мне в голову идею, так как это отличный способ узнать хорошая она или нет, стоит ли ее опробовать. Я подошел к ним, рассказал про нашу трудность и про свою идею, как эту трудность надо преодолеть.

И тут я увидел на лицах моих слушателей крайнюю степень удивления. Они вскочили со своих мест, уставились на меня во все глаза, а потом начали по очереди произносить «Это же Дике!»

Я не понял, что их удивило и что это за Дике. Но они, придя в себя, мне это объяснили. Дике это фамилия ученого, чью статью они обсуждали до того, как я к ним подошел. Правильное произношение имени этого ученого Дайк, но они произносили его так, как оно пишется, а не так, как оно произносится. А их удивление состояло в том, что моя идея освобождения от нашей помехи точно совпадало с идеей, изложенной в этой статье Дайка. Эта статья Дайка была очень сильным прорывом в науке. Фактически эта статья положила начало новому и чрезвычайно перспективному направлению в науке радиоастрономии. К этому времени было известно, что к Земле от Солнца и звезд приходит не только свет, а и радиоволны. Поэтому, в принципе, возможна не только оптическая астрономия, а и радиоастрономия. Но в отличие от оптических сигналов, радиосигналы были крайне слабыми и почти полностью тонули в помехах, так что никакая радиоастрономия фактически не была возможна. Так, вот этот Дайк придумал способ, способный в тысячи раз увеличить сигналы, приходящие с нужного направления относительно всех иных сигналов, представляющих собой помеху. Способ Дайка тем самым открывал новые возможности для радиоастрономии.

Так вот только что в библиотеку ГИФТИ поступил журнал с этой статьей Дайка. Мои шефы Г.С. Горелик и В.С. Троицкий до моего прихода к ним, обсуждали то, как им с помощью метода Дайка создать радиоастрономию в нашем городе. И в этот самый момент я подхожу к ним, сообщаю пришедшую мне в голову идею и прошу ее оценить. Метод, который мне пришел в голову и который я им сообщил, был как раз тот самый метод Дайка, который они обсуждали. Было от чего удивиться. Я не мог ознакомиться со статьей Дайка в библиотеке ГИФТИ, а журнал с этой статьей был только там. Значит я независимо от Дайка совершил величайшее, эпохальное открытие. Было от чего удивляться. А я, глядя на своих учителей понял, что мое фоновое мышление хорошо работает.

Приведу другой пример из практики моей научной работы в последнее время.

Я не открою Америку, написав, что заниматься наукой трудно. Да и еще как трудно!

Для меня конкретно эта трудность состоит в том, что образуется то, что я называю «затык». Это такое состояние, когда наука дальше не идет и нет никаких признаков, что она когда-нибудь пойдет дальше. Так у меня было постоянно. Приведу всего один пример о том, как это не так давно было при изучении мод волновода в Баренцевом море. Я не поясняю, что это такое, так как это в данном случае можно опустить. Так вот в этом исследовании у меня образовался затык, но то, что удалось исследовать до затыка вполне хватило на то, чтобы эти результаты были опубликованы в Акустическом журнале.

Здесь надо отметить очень важный момент, который я установил уже очень давно. Оказывается, что иногда после затыка включается фоновое мышление, которое через какое-то время вдруг выдает результат, позволяющий продолжить исследование. Так было и в этот раз. Но снова образовался затык уже в другом месте. И снова материала хватило на следующую статью. И так было 10 раз во время этого исследования. Вот список статей опубликованных в Акустическом журнале благодаря многочисленным затыкам и их последующему преодолению с помощью фонового мышления:

1. Зверев В.А., Салин Б.М., Стромков А.А. О возможности определения модового состава волн в мелком море при точечном излучении и приеме. //Акустический журнал, т. 51, №2, 2005, с. 221-227.
2. Зверев В.А., Стромков А.А. Определение вертикальной направленности излучения короткого импульса на отдельных модах в мелком море. //Акустический журнал, 2006, т.52, №2, с. 220-226.
3. В.А.Зверев, А.А.Стромков, А.И.Хилько. Выделение мод мелкого моря с помощью вертикальной антенной решетки. //Акустический журнал, 2006, т. 52, №6, с. 676 – 682.
4. В.А.Зверев, П.И.Коротин, А.А.Стромков Численное временное обращение волн. Акустический журнал, 2008, т. 54, №1, с. 69-76.
5. В.А.Зверев. П.И.Коротин, А.А.Стромков. Пространственная протяженность области акустического обращения волн. // Акустический журнал, 2008, т. 54, №5, с. 823-830.
6. Зверев В.А., Коротин П.И., Стромков А.А. Модовое обращение волн, для мелкого моря. //Акустический журнал. 2009, т. 55, №1, с. 62-73.
7. Зверев В.А., Коротин П.И., Стромков А.А. Выделение мод в мелком море путем их обращения. // Акустический журнал, 2009, т. 55, №6. с. 754 – 761.
8. В.А.Зверев. П.И.Коротин, А.Л. Матвеев, А.А.Стромков. Измерение параметров моды реального волновода. // Акустический журнал, 2010, т. 56, №2 с. 230 – 244. .
9. В.А.Зверев, П.И.Коротин, А.Л.Матвеев, А.А.Стромков. Дисперсионный и угловой анализ акустических мод в мелком море. Акустический журнал, 2011, 57, № 1, с.75-84.
10. В.А. Зверев, П.И. Коротин, А.Л. Матвеев, А.А. Стромков. Выделение сигналов мод по углу прихода и дисперсии. //Акустический журнал, 2012, том 58, № 6, с. 733-746.

Только в самой последней статье проблема, стоящая для исследования с самого его начала, была успешно решена, и уже не было никакого затыка. Но, кто же знал при первой публикации 2005 года, что так будет! Никто этого не знал, полагали, что исследование на этом и закончится, а оно не закончилось и было еще продолжено и при том много, много раз благодаря фоновому мышлению.

Ну, и что же появилось интересного в последней десятой статье? На мой взгляд, самым интересным в научном плане, что было сформулировано только в самых последних статьях, был новый подход к исследованиям мод волновода. Если раньше этот подход основывался исключительно на форме мод волновода, которые для каждого волновода свои и неизвестные. Для того, чтобы их вычислить надо знать много параметров трассы, которые акустическими методами не узнать. Наш новый подход основывается на другом принципе, позволяющем все узнать акустическими методами. В нашем подходе используется известная форма мод идеального волновода, а мода реального волновода представляется в виде суммы этих мод, аналогично тому как форма сигналов во времени представляется в виде суммы синусов и косинусов посредством интеграла Фурье.

На рис. Ф1 показан результат использованного нового принципа анализа мод в опыте, выполненного в Баренцевом море. Такого представления сигналов мод волновода нет пока нигде в мире. Сигнал моды представлен здесь в виде полоски на плоскости номера мод по дисперсии (введенного нами) и глубины моря. Обычно сигналы мод пытаются получить с помощью узкополосного зондирующего сигналы, а здесь используются широкополосные сигналы с шириной спектра порядка октавы, что тоже является новым, но, как показано нами очень эффективным средством диагностики мод естественного волновода.

В мозгу, очевидно, после каждого очередного затыка происходит работа, которую обладатель мозгов не осознает. Эта работа происходит в так называемом фоновом режиме, о чем мозг ничего не сообщает, пока не будет найден путь продолжения исследования после затыка.

Рис. Ф1. Сигналы мод в преставлении Б: сигнал опыта с дистанции 14 км, идущий снизу (а); сигналы моделей идеального волновода (б); волновода с реальными параметрами (в).

Это не частный случай, а у меня и до этого так было много, много раз. Я установил, что для того, чтобы голова работала в фоновом режиме нужны специальные условия. Если после затыка просто бросить всякие исследования и заняться чем-то другим, не требующим мыслительной активности, то никакого прорыва так и не будет. Мозг не будет работать просто так в фоновом режиме и искать продолжения работ после образовавшегося затыка. Все кончится на этом затыке, и дальше уже ничего не будет. Но, если голове дать сразу работу, которая требует какого-то напряжения ума, хотя бы небольшого, но не перебиваемого ничем другим более мощным, то мозг будет работать в фоновом режиме и искать новые результаты в уже исследованной области, у которой образовался затык.

Для продолжения работы в фоновом режиме годится тоже научная работа по иной тематике. Я так и поступал. Поэтому, когда в Институте отмечалось мое 80-ти летие, то докладчик, делавший обзор моего научного творчества был под сильным впечатлением от разнообразия тем моих научных исследований. Это было следствием работы, дающей возможность использовать фоновый режим при преодолении возникающих трудностей в работе.

Оказалось, что отличным средством заставить мозги работать эффективно в фоновом режиме есть значительно более доступное и простое средство, чем работа по другой тематике. Им является написание и редактирование рассказиков. При этом надо, чтобы мне было интересно эти рассказики редактировать и писать. По моим наблюдениям работе мозга в фоновом режиме способствует не рассказ, не его редактирование, а интерес к этому занятию и постоянный поиск вариантов лучшего изложения написанного.

Для этой цели очень мне подходят рассказики про девочек. Я их для этого и пищу и не стараюсь опубликовать написанное. У меня уже много всего такого появилось, и я могу просто брать старые давно написанные рассказики и как-то по другому их компановать, стараться делать живее и интереснее. Это мое старание и заставляет мои мозги работать в фоновом режиме над пока оставленной научной проблемой.

Вот так, стараясь активировать свое фоновое мышление я написал за одно лето целых шесть новых книг.

Началось с книги «Фурье акустика», которую мне заказал мой Институт. Эта книга была включена в план издания и поэтому должна быть издана, а я обязан представить текст к определенному сроку. Но трудно писать книгу. При написании тоже образуется затык. Вот он и образовался. Надо включать фоновое мышление. Для этого я стал писать книгу для издательства Lambert [5]. Но и при написании этой книги возник затык.

Тогда, чтобы активировать фоновое мышление я стал делать очень простую и не обязательную работу, писать книгу о своих отношениях с девочками. При этом затыки, как им полагается заканчивались, возникали идеи, как книгу продолжить. В результате этого появилась не одна книга «Фурье акустика», которую я отправил в Издательство во время, а еще целый ряд других книг.

Фоновое мышление не включится никогда, если в работе мозга не будет перерыва. Если голова все время работает над решением проблемы, а так это и бывает, то фоновое мышление не примется за работу. Оно может и вообще не приняться за работу, но, чтобы так не было, надо на время выключить голову. Это я называю фоном для мышления. Выключает голову смена занятий с одного на другое, но это не всегда бывает. Выключает голову игра на рояле, но только во время игры или при разучивании новой вещи. Но этим не будешь заниматься достаточно долго и не всегда это можно.

Тогда я обратил внимание на то, что у меня есть подрастающая дочь. Я, обычно по примеру своих родителей вечером, когда дети уже легли спать, но еще не заснули, входил в детскую комнату и читал им книжки. Книжки должны быть интересными, но не длинными, а короткими. Всем этим условиям удовлетворяли книжки на английском языке, специально адаптированные для лучшего понимания английского текста. Это так называемый «упрощенный английский» (basic English). На этом языке книжка становится много короче, но суть событий сохраняется, а книги подбираются так, чтобы они были очень интересными. Я садился в детской комнате на диван, брал в руки эту адаптированную английскую книжку и читал ее детям вслух прямо на русском языке, так как легко понимал адаптированный текст.

И, вот как-то раз, когда я вошел в комнату, моя дочь Ниночка, лежа в кровати сказала всего одно слово: «Папочка!» Но сказала так, что я сразу понял, что моя дочь, которой было тогда 11 или 12 лет, стала уже такой взрослой, что она уже фактически взрослее меня.

А у меня как раз в это время (дочь родилась в 1952 году) была очень напряженная работа, в ходе которой необходимо было решать множество сложнейших проблем. Мой отдел в те времена насчитывал около 100 научных сотрудников, что уже о многом говорит, и академик А.П. Александров уже пообещал нам всем полное отсутствие спокойной жизни, что сбылось. Как раз в это время мне требовался способ, с помощью которого я могу освободить голову, отключить ее от решения всех проблем, хоть дома, хоть придя из Института. А тут девочка подросла, а что такое девочка и что она может я знаю из своего детского опыта. И тут я придумал, как этим воспользоваться.

Я подговорил дочь привести к нам домой ее подружек, чтобы вместе с ними разыгрывать пьески. При этом я сам брался только за реквизит, и частично за костюмы. Все остальное должна взять на себя дочь. Она взялась с удовольствием и блестяще с этим справилась.

На другой же день у нас появились активные девочки, которые живо и с интересом брались за все. Мы из наших книг и журналов выбирали пьески, которые надо сыграть, выбирали костюмы, которые надо сделать или найти готовыми, а также всякие маски, которые должны быть сделаны. За маски брался я сам, а все остальное, что могли, делали девочки. При этом они с большой охотой одевали картонные костюмы сказочных героев, которые делались без учета того, как их надеть и снять. Дело доходило до того, что приходилось их заклеивать или зашивать прямо на девочке. При этом нам даже зрителей было не надо. Мы с удовольствием разыгрывали пьески для себя. Зрителями были девочки, которые вы этот момент в данной сцене не заняты. Зрители были в костюмах героев спектакля и не выходили из своих ролей даже будучи в роли зрителей.

В школу пришла девушка на педагогическую практику. Не знаю, каким образом Ниночка обратилась к ней. Но она пришла к нам домой и стала нашим собственным настоящим живым и активным Станиславским. Я не знаю, какую практику хотела получить эта девушка в школе, но у нас дома она была настоящим режиссером спектакля. Она подгоняла костюмы и так сильно гоняла актеров, чтобы они по-настоящему вживались в свои роли и играли достоверно, что этому позавидовал бы сам Станиславский. Девочкам это нравилось, и они с полной готовностью и радостью исполняли все указания режиссера.

Я в результате этой деятельности полностью расслаблялся, и у меня на работе все шло отлично. Считаю, что соавтором моих успехов является моя дочь и ее подруги, которые обеспечили подходящий фон для моего мышления, без чего я вряд ли бы справился с той огромной работой, которая свалилась на мои плечи в те годы.

Приведу конкретный пример. Ниночка пригласила к нам домой своих подружек девочек из класса, и мы стали подбирать пьесу. Во всех пьесах много ролей отдавалось мальчикам. Для девочек такие пьесы не подходят. Наконец, мы нашли такую пьеску, в которой действует только один мальчик пионер Петя, а остальные либо звери, которых могут играть и девочки, либо девочки. Остановились на этой пьеске.

Я отправился в другую комнату к своему письменному столу, чтобы чуточку изменить пьеску, приспособив ее для девочек. Для этого требовалось слегка изменить пьесу, ввести пионерку Любу вместо пионера Пети. Сначала это выглядело для меня пустяком, но, когда я сел в другой комнате, чтобы реализовать этот пустячок, то убедился, что это не такой уж и пустячок, что приходится изворачиваться. Пока я этим занимался девочки играли в другой комнате.

Но пока я еще переписывал пьеску, ко мне подходит Ниночка с просьбой зайти к ним в комнату. Я зашел. Вижу, что среди девочек появился мальчик. Ниночка мне говорит: «Смотри, папа! Вот тебе пионер Петя!» и показывает на мальчика. Этим мальчиком оказалась одна из Ниночкиных подружек Оля Сысина. Пока я переписывал пьеску, вводя в качестве одного из героев девочку, девчонки сумели настоящую живую девочку преобразить в мальчика, да так натурально, что и не подумаешь, что это девочка.

Девочки нашли и использовали для переодевания девочки одежду Игоря – брата Ниночки. Отпала необходимость переписывать пьеску. Девочки ее успешно разыграли прямо в том виде, в котором она была написана с пионером Петей.

А сам пионер Петя не стал снова переодеваться девочкой, а так и ушел домой мальчиком, удивлять своих родителей.

В одной из наших пьес действующим лицом был робот. Не настоящий робот, а мальчик, одетый роботом и выдающий себя за него. Пьеса была очень интересной и поучительной. Нам захотелось ее поставить. Для этого надо было соорудить костюм робота. Роль мальчика, нарядившегося роботом вполне могла играть и девочка, и роль не надо было переписывать. Прежде, чем репетировать пьеску, надо было сначала отрепетировать готовность и возможность надеть костюм робота. Девочки во всю помогали мне его сооружать из больших картонных коробок, которых можно было достать сколько угодно. Трудность заключалась в том, что костюм трудно было надеть на девочку и еще труднее его с нее снять. Однако девчонок, одевавшихся роботом, это нисколько не смущало. Они влезали в такой костюм, в который, казалось, влезть было абсолютно невозможно. Но это на мой взгляд, а девочки считали иначе. По пьесе робот должен был ходить на негнущихся ногах. Сделать это было просто. Ноги девочки засовывались в узкие и длинные картонные коробки. В коленях не сгибались. На таких ногах не только ходить, а даже стоять, не падая, было трудно. Это девочку нисколько не смущало. По окончании репетиции одевания костюма она просила его с нее не снимать, и оставалась играть с девочками в тесном и неудобном костюме робота, стеснявшим движения и с огромной коробкой на голове.

Девочки показывали свои пьесы в окрестных детских садиках для детишек и их воспитательниц. Девочки сами без моего участия договаривались с детскими садиками. Трудность была одна, как, не сломав донести до детского садика костюмы и декорации. И те и другие были объемными и никуда не лезли, тащить их было очень трудно. Впоследствии мы не стали никуда ничего таскать, а стали снимать по нашим пьескам кинофильмы любительской камерой и сами же их смотреть. Это девочек вполне устраивало. Они с большим удовольствием смотрели по многу раз одно и то же кино про себя.

Костюмы были сложные, в которых девочек трудно или даже нельзя было узнать. Поэтому каждое кино заканчивалось тем, что девочка позирует сначала в своей роли, потом ныряет за занавесочку, выходя оттуда, в своем платьице с открытым личиком. При этом эту сценку в своем платьице надо было снять заранее, так как девочкам не очень хотелось освобождаться от своих сказочных костюмов, и никакой необходимости в этом не было.

Тем самым девочки не только сами развлекались, а они мне по-настоящему, серьезно помогали мне в моей научной работе. Во время этого развлечения мы сменили квартиру и стали жить очень далеко от нашего прежнего дома, рядом с которым была школа, в которой училась Ниночка и жили все ее подружки. Наш переезд никак не повлиял на это наше совместное развлечение.

Девочки по-прежнему собирались у нас дома, придумывали костюмы, сооружали их и играли. Вдруг ко мне подходит дракон. Настоящий страшный дракон. Я знаю, что это одна из девочек, так как больше никто, кроме них не может одеть этот костюм. Я даже не знаю, как это у одной из них получилось. Дракон, подходя издает страшный громкий драконовский клич, от которого я должен сильно перепугаться, что я и делаю. Всякая наука при этом сразу выскакивает из головы, что в этот момент мне настоятельно необходимо!

Раз написал такой заголовок, то я приведу текст, который я послал когда-то своей дочери для альбома моих фотографий, который она соорудила из моих фотографий:

Фотографией я начал заниматься с пятого класса школы – сразу после переезда с ул. Почаинской на ул. Пискунова. Толчком послужило то, что я напишу ниже, а фактически началось с того, что я нашел где-то линзу и сам соорудил с ее помощью фотоаппарат, который снимал на фото бумагу, которая была много дешевле пластинок. Бумага и проявители стоили тогда так дешево, что я мог себе это позволить. Требовалась еще и темнота, но это было сначала в темном сортире, а потом мне родители купили так называемую комнатку. Это был собираемый картонный ящик, в котором были красные стекла. Одно для наблюдения, а другое для освещения внутренностей. Были и рукава, в которые надо было просунуть руки и заряжать аппарат фотобумагой для одного снимка или проявлять или печатать с бумаги на бумагу.

Эта техника очень долго мной использовалась и была в ходу и в Неличкиной квартире, когда мы дружили с ней, а жениться еще и не помышляли. Тогда я постепенно переносил в ее квартиру все то, чем занимался дома, чтобы заниматься этим вместе с ней, так как это получалось значительно интересней!

Толчком для занятий фотографией послужило то, что я очень любил природу. Я так это все любил, что с самого раннего детства еще на Почаинской улице увлекался рисованием. В рисовании меня не привлекал импрессионизм, а привлекала только возможность передать красоту и очарование природы. Поэтому мне в рисовании нужна была точность, а не творческая фантазия, а фотография это сама точность. Это лучший рисунок с моей точки зрения.

Учился фотографии я самостоятельно и даже не знал, что этому надо и можно учиться. Я просто старался запечатлеть то, что мне нравилось , и что меня впечатляло. Не знаю , можно ли этому научиться или нет. По-моему нельзя, как нельзя научиться удовольствию от восприятия музыки, как нельзя научиться удовольствию от созерцания природы и человека. Либо ты это умеешь, либо нет! Если нет, то нет стимула этому учиться, а, если уже да, то и учиться уже не надо!

Конечно, я больше любил делать слайды, так как они цветные и лучше по качеству, к тому же их не надо печатать, что канительно и трудно. А качество даже невозможно сравнить!!

Самым сложным было то, где взять деньги для занятия фотографией, а следующим по сложности, когда с деньгами наладилось, стало время для этого занятия, и еще поиск нужного товара в магазинах во время всеобщего дефицита. Однажды Неличка привезла мне обратимые пленки из Германии, и очень удивлялась, как дорого они там стоят, но купила их для меня, а могла бы на эти деньги ого-го что для себя купить!

Я все люблю снимать, что красиво, и бередит мою душу радостью. Меня радует и привлекает природа, а потом уже все остальное, включая картины художников – не только реалистов, но импрессионистов , если они действительно красивы. Я не горжусь фотографиями, я не репортажный фотограф, я просто любуюсь ими, как тем, что удалось запечатлеть.

Конечно , меня еще больше привлекало кино, которое тоже фото, но только намного лучше! Сравнивать это не надо. Фото предпочтительнее только из-за того, что у него разрешение много выше ( это было много лет назад!).

Любил больше ту фототехнику, у которой возможностей было больше. Здесь есть ответ и на почему. А вот, что я могу к этому добавить.

Я с раннего детства любил рисовать. У меня это даже неплохо получалось, и все шло к тому, что мое хобби это рисование с натуры. Здесь у меня не было, как в музыке, комплекса в виде отсутствия способностей, и меня приняли в специальную изошколу. Этим и закончилось мое рисование. Дело в том, что в этой изошколе обучались, в основном, девочки. Кроме меня был всего один мальчик, который рисовал значительно лучше меня. Я подружился с этим мальчиком, но его убили немцы на войне. За что его немцы убили, если эта страна даже убийц преступников не убивает? Тем самым наша страна лишилась гениального художника, а я хорошего друга. Но главное было не в этом, а в том, как девочки рисовали. Вот это было великолепие. Нас учили не только рисовать, а и делать скульптуры сначала из белой специальной глины, а затем превращать вылепленную скульптуру в гипс. Девочки при этом делали такте потрясающие рисунки и такие чудные скульптуры, что я понял, нет у меня никаких природных способностей к рисованию, и не надо мне этим заниматься. Я перешел исключительно на фотографию.

Но фотография в те времена требовала немалых денег, которых у меня не было. Но мне оказался тогда доступна фотография самодельным фотоаппаратом на дешевую фотобумагу вместо дорогих пластинок.

Первый опыт фотографии у меня был такой, но папа моего друга Нелички ни за что ни про что, а просто из добра, того самого добра, с которого начинается эта книга, привел меня за руку в фотомагазин со словами: «Выбирай себе фотоаппарат». С тех самых пор у меня появился настоящий фотоаппарат. Потом его дочь, уже ставшая моей женой, повторила тот же финт. Она тоже привела меня в фотомагазин, сказав теми же словами: «Выбирай себе фотоаппарат!» Вот одна из первых фотографий, сделанных после регистрации нашего брака с Неличкой. Эта фотография вошла в наш общий альбом фотографий, который сделала Неличка. Потом этот альбом вечерами в свободное время рассматривали девушки, жившие в нашем доме и соседних домах нянями детей. Когда они доходили до этой фотографии, то они начинали громко хохотать и долго не могли оторвать глаз от этой фотографии. Они при этом рассуждали, что сфотографироваться в таком виде можно только у нас дома, а больше этого нельзя сделать нигде и ни почем. Когда они наряжались в святки парнями, то упрашивали меня их сфотографировать. Однако моя техника тех времен этого сделать не позволяла, так как наряжались они только по вечерам, когда света было маловато.

Но Неличка нашла выход. Она в воскресенье днем, когда девушки тоже свободны, организовала у нас дома фотосессию [2], которой все девушки были очень рады и постоянно любовались своими фотографиями, которые тоже появились в нашем альбоме (и у девушек тоже).

Потом, когда я стал профессором, и финансы перестали быть ограничением, появилась фотография на обратимых пленках, очень дорогая. На этих пленках получается прозрачное цветное изображение, не уступающее нынешней цифровой фотографии по качеству получаемого изображения. Но последнее получается только при правильной экспозиции и правильной химической довольно сложной обработке. И то и другое у меня получалось благодаря большому опыту и желанию хорошо зафиксировать увиденное, будь то прекрасная картина природы или жанровая сценка. Фотография, вероятно, тоже являлась подходящим фоном для моего фонового мышления, так как пока взвешиваешь компоненты для приготовления проявителя или крутишь в этом проявителе катушку с пленкой, то о науке уже не думаешь, и фоновое мышление во всю работает!

Мы привыкли к тому, что знание – сила. Но и удивление, точно также как знание тоже сила, да еще какая! Сила в том смысле, что позволяет нам многое всего делать ради того, чтобы удивлять и чтобы удивляться, а кроме этого еще и радоваться. Вот какая это сила. Все это ниже подкреплено примерами.

Моя супруга была учителем в школе, и, готовясь к занятиям, в которых она удивляла своих учеников, находила массу всего интересного. Среди прочего она нашла интересный факт об удивлении.

Известно, что научить говорить человека надо до достижения им шестилетнего возраста, а, если этого не делать, а пытаться научить человека говорить и понимать речь после достижения им шестилетнего возраста, то ничего не получится. Даже опытный дипломированный филолог не в состоянии с помощью всей своей науки обучить речи такого человека, а, если делать это во время, то, как нам хорошо известно, и неграмотная няня может воспитать великого поэта!

Так вот американским психологам стало любопытно, а любопытство один и чуть ли не главный двигатель прогресса науки, как сильно удивится человек чудесам современной цивилизации, увидев ее впервые после того, как он вырос и стал взрослым, не имея о цивилизации и ее чудесах никакого понятия. Не правда ли, что это очень любопытно.

Они решили в этом убедится. Для этого они, рискуя жизнью, отправились в верховья реки Амазонки, и там нашли первобытного туземца, незнакомого с цивилизацией. К их величайшему удивлению, туземец, привезенный ими в Нью-Йорк, не удивился ничему. Он, прожив всю жизнь в общении со своими соплеменниками и с природой ничему не удивлялся, и не обрел способности удивляться. Любые самые удивительные чудеса современной цивилизации и техники этот туземец принимал как должное без тени удивления. Это очень похоже на освоение речи, которое надо делать в детском возрасте, а иначе будет поздно и ничего не получится. Все структуры мозга человека уже сформированы и дальнейшему изменению уже не подлежат.

Мое первое знакомство с удивлением, запомнившемся мне с тех пор, началось в шестилетнем возрасте. В это время мы переехали в дом, который был приспособлен под жилье для преподавателей из бывшего студенческого общежития. Мой папа работал в этом Институте, а жили мы до этого в сыром подвале, что было противопоказано моим родителям, больным туберкулезом легких. В доме были широкие коридоры, куда выходили комнаты, занятые преподавателями. Мы переехали в этот дом еще до того, как он полностью заселился. В доме, кроме меня были только две девочки Белка (Изабелла) и Нонка, с которыми мне пришлось играть, так как в доме еще не было других детей.

Сразу после того, как дом заполнился жильцами, и в нем стало много мальчишек, дверь в нашу квартиру вдруг широко открылась. В двери показалась девочка в невероятно пышной юбочке. Ее лицо скрывал черный свитер, натянутый на всю голову. Через свитер проступали нос и подбородок девочки. Натянутый свитер прозрачен, но, вероятно, не очень, и девочка шла осторожно и неуверенно будто слепая. Сзади эту девочку направляла Нонка. Я сообразил, что девочка, чье личико скрыто свитером Белка, так как никаких других девочек в доме не было, а направляла эту девочку Нонка, которая была подругой Белки. Увидев это явление я подумал, что девчонки наивные и глупые! Они задумали испугать меня страшилищем, которое изображала Белка, натянув свитер на всю голову, так что ее личика не видно! Я же все равно узнал, что это Белка и без личика, и нипочем не испугаюсь этого страшилища. Страшилище медленно шло, направляясь ко мне, и замерло передо мной. Затем Белка стала медленно поднимать руку по направлению ко мне. Я уже приготовился за эту руку поздороваться с Белкой, но рука еще не до конца приподнявшись остановилась. Вдруг эта рука переломилась в локте, резко и значительно согнувшись, но не вверх, а вниз, так, как этого у человека быть не может. Кисть руки пошла вниз и назад. Затем уже нога страшилища сломалась в колене. Ступня резко взметнулась вперед и вверх. Нога и рука согнулись так, как у людей не бывает. Я удивился этому и решил, что это не Белка, у которой ноги и руки так гнуться не могут. а в самом деле настоящее чудище».

Руки и ноги этого чудища сгибаются иначе, чем у людей. Ну и озадачили меня девчонки! Чудище, довольствуясь произведенным впечатлением, о котором можно было судить по вытаращенным от удивления моим глазам и разинутому рту, ловко пятясь задом, то и дело сгибая руки и ноги не в ту сторону, исчезло за дверью. Ну и ну! Подумал я, будучи весьма сильно удивлен и перепуган. Непонятно почему это чудище привела Нонка, а где в это время Белка? Масса вопросов без ответа!

Мои мысли вертелись вокруг девочек, и я вспомнил, что девочки последнее время меня тоже удивляли. Они удивляли меня тем, что принимались ходить в валенках, одетых задом наперед (тогда все дети зимой носили валенки). Зачем им это надо, девчонки не говорили, но не просто не говорили, а хитро смеялись. Вспомнив про это, я догадался, почему руки и ноги Белки гнулись не в ту сторону. Хитрющие девчонки придали костюму Белки вид, убеждающий меня, что девочка обращена ко мне лицом. На самом деле она стояла ко мне оспиной. На затылке Белки была жесткая маска, которую обтягивал свитер, придавая затылку форму лица, обращенного ко мне. На ногах Белки были валенки, одетые задом наперед.

Девчонки обошли все квартиры, всюду сумев удивить и попугать мальчишек. Девчонки нарядили Белку так искусно и так здорово все разыграли, что ни один мальчишка сразу не догадывался, в чем дело, а все только удивлялись тому чудищу, которое к ним вдруг явилось.

Девчоночьи проделки осложнялись возрастающей недоверчивостью мальчишек, одураченных предыдущими проделками и не желающих снова оказываться в дураках. Учитывая это, девчонки выдумывали новые, еще более неожиданные сюрпризы. Вот один из них. Нонка пригласила мальчишек полюбоваться спящей царевной. В ее квартире мальчишки увидели царское ложе. Царевной была Белка, лежащая в глубине ложа, заколдованная и уснувшая вечным сном. Никакой маски на личике девочки не было. Ясно было видно, что спящая царевна Белка. Мальчишки, уже полностью уверенные, что их девчонки снова дурачат, не веря в колдовство и в вечный сон, всячески будили царевну, но она не только не проснулась, а даже не шевельнулась. Что только мальчишки не вытворяли, чтобы заставить Белку не только проснуться, а заорать от боли. Но девочка не шевелилась и никаких признаков жизни не подавала.

Мальчишки решили, что живой человек не только не выдержит тех терзаний, которым они подвергли Белку, а даже вообще не сможет так долго лежать, не шелохнувшись. Придя в ужас от уверенности, что Белка, пытаясь погрузиться в вечный сон, умерла, мальчишки громкими криками ужаса созвали взрослых, которые были в это время дома. Только, когда женщины вошли в квартиру, царевна улыбнулась и открыла глазки. Мальчишки поняли, что девчонки в этот раз их не просто одурачили, а еще и заставили кричать об этом на весь дом.

Мальчишки каждый раз оставались в дураках, но им были по душе девчоночьи сюрпризы. Они с нетерпением ждали следующего, обсуждая между собой, каким он будет, готовые бежать за Нонкой или Белкой куда угодно и когда угодно, чтобы увидеть, что на этот раз придумали и подготовили изобретательные девчонки.

Белка удивляла как проделками, так и рассказами. Она вместе с семьей приехала из Одессы, где ее мама исполняла главные партии в оперном театре. В нем Белка играла роль маленькой русалочки. Готовя девочку к выступлению, на нее натягивали специальное трико. В этом прозрачном трико девочка до своего выхода на сцену, что было почти в самом конце оперы, весело бегала за кулисами театра. Девочке нравилось удивлять всех тем, будто бы она голенькая. Она рада была удивлять артистов, находящихся за кулисами, рабочих сцены и даже пожарных.

Был рассказ, как Белка залезала в чемодан, а папа, по ее просьбе, закрывал ее в нем. Однажды Белка уговорила папу взять ее с собой в командировку в чемодане. Когда поезд был уже далеко, папа снял чемодан с верхней полки и, к удивлению пассажиров, достал из него веселую девочку.

Белка хвасталась умением свистеть и кидать камни, как мальчишка и даже, как она любила прихвастнуть, даже намного лучше мальчишек. Мальчишки с любопытством слушали Белку, не веря ни одному ее слову.

Очередную проделку Белка задумала так, чтобы заставить мальчишек поверить ее рассказам. Она похвасталась, что может спрятаться в своей квартире так, что ее никто не найдет. Мальчишки обожали играть в прятки. Они считали, что найти девчонку в ее небольшой и мало заставленной комнате им будет крайне просто. В этой комнате девочке некуда было спрятаться от мальчишек. Мальчишки это хорошо знали, и решили, что Белка не сможет спрятаться в комнате так, чтоб ее никто не нашел.

Мальчишкам надоело в результате Белкиных проделок, постоянно оставаться в дураках, и они были рады возможности отыграться. Поэтому, поймав Белку на слове, мальчишки упросили ее спрятаться в ее комнате, но только лишь в одном месте, не изменяя его во время поисков.

Мальчишки старательно искали Белку, облазив, прощупав и осмотрев все в квартире: шкафы, полки, сундук, даже полы. Перевернув и вытряхнув все, но так и не нашли девчонку. Тогда мальчишки решили, что Белка их обманывает, нарушив условия игры, и уверенно заявили об этом родителям Белки, помогавшим им вытряхивать и переворачивать все в доме.

Тогда Белкин папа снял с полки маленький чемоданчик. Путешествию Белки в чемодане никто не верил. Мальчишки не обратили внимания на этот чемоданчик, который был все время на виду. Чемоданчик был так мал, что в нем не могло быть девочки. Белкин папа расстегнул и открыл чемоданчик. В нем, к удивлению мальчишек, была Белка. Она лежала в чемодане, сдавленная его стенками, и вся скрюченная так, что полностью заполняла чемоданчик. Девочка лежала в такой позе, в которой быть нельзя. Колени девочки упирались ей в лицо. Ноги и руки не умещались в чемодане, а втискивались в него его крышкой. Белка не спешила вылезать из этого чемоданчика. Шевельнуться в нем нельзя, но и не надо, – лежишь себе неподвижно, но зато так удобно, как в раю! Удивительно было то, что девочке лежать в такой нечеловеческой позе было приятно и удобно! Об этом говорил веселый взгляд девочки, которой было так удобно в чемодане, что лучше уже некуда!

Я в этот момент остро завидовал наслаждению, испытываемому Белкой, уютно свернувшейся в чемодане. «Вот бы мне так свернуться, – размечтался я, – как было бы уютно и хорошо!» Считая чемодан уютным местом, спеша ухватить наслаждение, я полез в чемодан, как только Белка нехотя его освободила. Белка это поддержала и всячески помогала мне укладываться в чемоданчик. Без этой помощи мне было бы не влезть в чемодан, а с этой помощью получилось. В момент, когда я, жутко сдавленный, почувствовал, что лежу в чемодане, смекнул, что меня как вдавят крышкой чемодана, так мне уже и не выбраться, а быть сдавленным в чемодане невозможно. Собрав все силы, я выскочил из чемоданчика. Выгнало меня нестерпимое неудобство, и страх и ужас, что крышку чемодана закроют.

Белка удивленно спросила меня, почему я выскочил. Мне ничего не оставалось, как сказать Белке в ответ, что я испугался того, что крышку закроют и мне из чемодана уже не выбраться, а быть в нем так сильно сдавленным невозможно.

Белка возразила, что это все сущий пустяк! Со словами: «Вот! Смотри!» Белка ловко залезла в чемоданчик, а ее папа закрыл ее в нем. Я, побыв в чемодане, уже другими глазами и с ужасом смотрел на этот чемоданчик, внутри которого была девочка. Белка лежит в полнейшей темноте и ей, должно быть, еще и жутко страшно. Вылезти из чемодана она уже не может! Как она это терпит? Ну и девчонка! До чего же девочки могут и любят мучить себя неизвестно ради чего! Я, глядя на запертый чемоданчик с Белкой внутри, испытывал острое, невероятно сильное чувство. В нем были сильнейший восторг и не менее сильное удивление девочкой, способной с явным удовольствием быть в чемодане, была еще и сильная зависть перед ней. Я понимал, что так, как Белка поступить не могу. Эта девочка намного превосходит меня по смелости и терпению. Она настоящий сверхчеловек!

Все мальчишки тоже с удивлением косились на чемоданчик с Белкой внутри. Мальчики так и разошлись по своим квартирам, не дождавшись момента, когда Белку выпустят из чемодана. После этой проделки мальчишки Поверили не только в Белкин рассказ о ее путешествиях в чемодане, но и всем ее небылицам.

Нонкина мама была инструктором популярной в то время организации «Осоавиахим», готовящей население к будущей войне. Эта организация действовала среди девушек, так как юноши должны были быть все на фронте. Девушки приходили к Нонкиной маме домой, так как у нас был свой большой травянистый двор, обнесенный высоким забором, в котором играли дети только нашего дома. На этом дворе девушкам нравилось тренироваться, готовясь к соревнованиям. Девушки делали перевязки, переносили раненых на носилках, носясь по двору и по лестницам дома.

Девушки почти все время были в противогазах. Их хорошенькие личики появлялись, когда они, стоя в общем строю, по команде снимали, тщательно укладывали свои противогазы в специальные сумки, висевшие на девушках. После того, как все девушки уложили свои противогазы можно было полюбоваться их личиками. Но это было недолго. По команде девушки вновь надевали противогазы, пытаясь уложиться в норматив времени. После тренировок девушки оставались в противогазах и все действия выполняли, не снимая их.

Марлевые головы. Ученицы использовали для своих тренировок Белку и Нонку. Мальчишек, которые ротозейничали рядом, девушки не использовали, так как мальчишки им не давались. Девчонки с радостью терпели любую перевязку, и даже просили оставлять их перевязанными. Девочки хвастались перед мальчишками своей перевязкой. Чем неудобнее выглядела перевязка, тем для девочек было лучше, интереснее и шикарнее. Девочкам и гипс накладывали, вынуждая их с улыбкой и с хохотом прыгать на костылях. Какое же невероятное удовольствие получали девочки от гипса!

Удивительный вид у перевязанных девчонок получался, когда им бинтовали всю голову целиком. Девчонки любили эту перевязку и им ее всегда делали. Бинт ловко и туго облегал все лицо и голову. Перевязка требовала мастерства. Глаза были тоже забинтованы. Это делалось по просьбе девочек, которые смотрели сквозь бинт.

Рот открывался. Девочки обедали, не снимая повязок. Перевязка позволяла раненому питаться. Девчонки весело бегали с забинтованными головами, дразня мальчишек высунутыми из марлевых шаров языками, так что мальчишкам становилось аж сильно завидно.

Безногий инвалид. В то время были еще видны последствия мировой и гражданской войн. На улицах встречались инвалиды, у которых ноги были только до колен. Никаких протезов тогда еще не было, и образовавшиеся культи были вставлены в горшки. Дети, живущие в доме, а Белка особенно, жалели безногих инвалидов. Однажды я, услышав громкий топот, вышел в коридор и обомлел: по коридору расхаживала Белка, у которой ноги были… только до колен. Ниже колен вместо ног у Белки были горшки, как у инвалида. В коридоре она двигалась на горшках, как делают это безногие инвалиды. Белка свободно передвигалась на горшках и была очень веселая и довольная.

Как это получилось у Белки я узнал, выслушав, как мама ругает саму Белку, ее родителей и Нонкину маму. Из маминых монологов было ясно, что эту проделку Белке помогла осуществить Нонкина мама. Она превосходно делала сложнейшие перевязки, обучая этому искусству девушек, и так забинтовала Белкины ноги согнутыми в коленях, что они прочно вставились в горшки. Горшки для этой проделки купил Белкин папа. Пышная юбочка надежно прикрыла торчащие из горшков ступни Белкиных ног. Из-под юбочки видны были только горшки. Впечатление, что ноги у Белки были только до колен, было столь полным, что незнакомые женщины жалели бедную девочку. Белке нравилось, что ее жалеют и утешают, а женщинам нравилось, как легко им удается утешить и развеселить бедную безногую девочку. Женщины, знающие как все это было, тоже удивлялись, но только в первый момент, а затем принимались ругать родителей Белки и Нонкину маму. По мнению этих женщин, поощрять Белкины глупости не надо, надо отругать девчонку, а возможно, следует ее даже высечь ремнем.

Но самой Белке было очень удобно ходить в горшках на ногах. Она была так счастлива, что и мне этого тоже захотелось. Вот бы и мне, удобно устроив свои ноги, стать таким же маленьким, как Белка, чтобы и мне было так же удобно стоять и совсем не надо было сидеть. Моя мама, поняв, зачем мне горшки, запретила мне об этом и думать.

Негритянка. Вдруг ко мне в комнату входит девочка с черным лицом, сверкая белками глаз. Это Белка под впечатлением книги Бичер Стоу «Хижина дяди Тома», которую девочки и я читали накануне, стала негритянкой. Она щедро намазалась маминым гримом. Ее теперь надо было продавать, покупать и заставлять работать, действуя бичом и заковывая в цепи, как описано в книжке. Для этого кроме невольника надо было иметь еще и злого плантатора. Его нашли в книжке. Он мог оставаться там, так как он сам ничего с невольниками не делал, а только устами Белки отдавал распоряжения. Исполнителями злой воли плантатора приходилось быть Нонке и мне. Белка намазалась так, что грим не смывался. Ее родители за это не ругали, сказав, что грим сойдет сам собой вместе с кожей, как сходит летний загар. Ругала Белку лишь моя мама, безуспешно пытавшаяся отмыть хотя бы Белкины лицо и руки. Грим у Белки был не совсем черный, а с сильным коричневым оттенком. Когда я первый раз увидел настоящую иссиня-черную негритянку, то сначала подумал, что это не настоящая негритянка, а артистка, намазавшаяся гримом не того цвета.

Великанша. Мальчишки при всем их горячем желании не могли отгадать, каков будет очередной девчоночий сюрприз. Даже тогда, когда сюрприз готовился девчонками не в глубокой тайне, а у всех на виду. Белкин папа привез ей из командировки ходули. Дети стали пробовать ходить на ходулях, но ни у кого это не получалось, и вскоре мальчишки к ним охладели. Охладели все кроме Белки, которая продолжала ходить и падать и вновь ходить. Вскоре она научилась, к удивлению мальчишек, быстро и свободно ходить на ходулях. Тут-то мальчишек и ожидал сюрприз, заставивший их ахнуть и разинуть рты. По двору, неожиданно для всех, начала гулять великанша. Белкины ноги вместе с ходулями были закрыты длиннющей, широченной юбкой, а высоко над Белкиной головой красовалась большая голова великанши с нарисованными на ней огромными круглыми глазами. Голова была повязана большим платком, который, спускаясь, полностью скрывал саму Белку. Было полное впечатление, что по двору расхаживает круглоглазая великанша ростом вдвое выше взрослого человека, которая огромными глазищами разглядывает каждого человека. В этот раз все было сделано на виду у мальчишек. Нонка и Белка с ворохом тряпок уселись на высоком крыльце, с которого Белка отправлялась гулять на ходулях. Девчонки что-то шили и примеряли, а когда Белка встала на ходули и пошла немыслимой великаншей, то все ахнули. Мальчишки соседнего двора часто смотрели на двор нашего дома через забор. И в этот раз их головы торчали над забором, но, увидев, что великанша направляется к ним, мальчишки резво спрыгнули на свой двор.

Связав себе ноги. Свой особенный сюрприз приготовила и Нонка, Она, играя со мной у нас дома, вдруг, во время перерыва в игре, связала ремешком себе ноги в коленях, прикрыв ремешок юбочкой, будто бы его и нет. Так и играла со связанными ногами, вконец озадачив меня своим поведением. На следующий день обе девчонки гуляли по двору со связанными в коленях ногами. Ремешок, связывающий ноги был прикрыт юбкой, так что никто не замечал, что у девочек связаны ноги. Они шагали малюсенькими шажками, а их юбочки при ходьбе почти не шевелились. У мальчика было впечатление, что девочки не ходят, а плавно летают на своих юбочках. Девчонки были так возбуждены и так радовались, мне стало очевидно, что новая придумка доставляет им массу удовольствия.

«Ну и впрямь настоящий мальчишка!» С таким возгласом мама вошла в квартиру из коридора. Мне мама сказала: «Твоя Белка-то мальчиком стала! Да каким хорошеньким! Выйди скорее в коридор, пока она еще там»

Я, да и Вы тоже, глядя на приведенное фото девочки, похожей на Белку не сможете представить себе эту девочку в виде, похожем на мальчика. Она была красивой и типичной девочкой, абсолютно не похожей на мальчишку. Не увидев Белки в коридоре и собираясь уже домой, я заметил мальчишку, явного мальчишку, уставившегося в зеркало, висевшего над умывальником. Мальчик был в штанишках и чулочках, таких же как у меня. Вдруг мальчик обернулся и весело взглянул на меня, а я, помня мамины слова, подумал, уж не Белка ли это. Нет! Это никак не Белка. Это какой-то мальчишка, не похожий на девчонку. Мальчик подошел ко мне, и видя, что я не узнаю его, сказал: «Витенька! Не узнаешь! Вот! Так я и хотела. Мечтала одеться мальчиком так, чтобы никто не узнал, что я девочка!» Мне осталось только удивиться: «Вот так раз! Оказывается, этот мальчик и есть Белка. Ну и ну! Ну и девчонка!» Белка не только и не столько одеждой, а и личиком и взглядом стала похожа на мальчишку.

Мальчишки, увидев Белку в виде мальчика, удивились этому даже больше, чем всем иным превращениям Белки. Удивились они тому, как Белка стала удивительно похожа на мальчика. В ней не осталось ничего девчоночьего. Никто не ожидал, что девочка может так преобразиться и стать похожа на мальчика больше, чем некоторые мальчишки. Красивый мальчик Вова был больше похож на девочку, чем Белка. В то время (это 1932 г.) женщины, и тем более девочки, и думать не могли, чтобы надеть на себя что-либо иное, кроме юбочки или платьица, закрывающих ноги чуть ниже колен. Женщине и даже девочке нельзя было изменить длину своей юбочки ни на сантиметр, а уж штаны надеть было гораздо более нельзя, просто немыслимо. Это считалось для женщины великим стыдом и ужаснейшим грехом. Глядя на Белку, ни стыда, ни греха не было заметно, так как она выглядела мальчиком.

Белкины родители во всем потакали своей дочке. Белка мечтала о костюме, в котором она может неожиданно появиться перед мальчишками и удивить всех. Нормальные родители, узнав, что это за мечта, отругали бы дочку, запретив ей и думать об этом, и ни в коем случае не стали бы исполнять столь необычное желание дочери. Белкины родители были в этом смысле особенные, они охотно шли навстречу самым невероятным желаниям своей дочери. Моя мама, высоко оценив, как Белка похожа на мальчишку и какова ее смелость, тем не менее осуждала ее поведение. Моя мама почти без перерыва ругала Белкиных родителей за то, что те непомерно балуют дочь. В то же время я видел, что непомерно забалованная Белка не делает никому ничего плохого. Она вовсю радуется жизни и доставляет радость другим. Такой девочке, не способной ни на что плохое, можно разрешать делать все! Поэтому в ответ на мамино возмущение, решил, что свою дочь буду непременно баловать так, как балуют Белку (сильнее некуда).

Белка, преобразившись в мальчика, была такая довольная, выражала такую радость, что мне стало безумно завидно. Появилось непреодолимое желание достойно ответить изобретательной и смелой девчонке. Достойный ответ мог быть один – преобразиться в девочку! Вот это был бы достойный ответ чересчур уж ловкой Белке! Для меня преобразиться в девочку не составило бы труда. Мне достаточно было бы намекнуть девчонкам о своем желании, и они с радостью нарядят мальчика так ловко, что никто не подумает, что это мальчик, а не девочка. Что мне помешало? Страх. Мальчишки задразнят, а взрослые засмеют. Да так, что мало не покажется! Мальчик в моем лице, испугался наряжаться девчонкой. Ему страшно было не только наряжаться, но даже кому-то рассказать о таком желании. Желание нарядиться девочкой было у меня так сильно, что я проплакал всю ночь от невозможности его осуществить.

Почему Белка, которая так горячо доказывала и всем повторяла, что хорошо быть девочкой, вдруг стала изображать из себя мальчишку, да еще и так похоже, будто бы девочка не только переоделась мальчиком, а им стала. Этого я в то время не знал, а сейчас я это знаю благодаря Интернету. В Интернете я многократно видел девочек, которые объявляли, что сейчас они превратятся в мальчиков. После этого девочка принималась уверенно и целенаправленно подкрашивать свое личико в определенных местах, а ее личико в результате этих действий постепенно обретало мальчишеский вид. В заключение короткого фильма с экрана смотрела уже не типичная легко узнаваемая девочка, а настоящий мальчишка, про которого и не подумаешь, что это может быть девочка! Эти фильмы навели меня на мысль, что Белка, сидя перед зеркалом и развлекаясь мамочкиным великолепным гримом, тоже научилась придавать своему личику мальчишеский вид. Это же так интересно! Надо же этим похвастаться перед всеми мальчишками, но в девчоночьем платье это будет совсем не то. Вот с тех пор Белка и стала мечтать о костюме мальчика. Благодаря гриму и своему искусству Белка преобразовывала свое личико в мальчишеское, и поэтому эффект от переодевания в мальчишескую одежду был потрясающий!

Из всего того, что я знаю про девочек, из наблюдений за собственной дочерью я сделал для себя вывод. Девочек надо воспитывать по-особому. Их надо баловать и чем больше их балуешь, тем лучше. Вот тогда они будут вас постоянно, непрерывно удивлять тем, что могут девочки!

У меня была бабушка Мария Васильевна Аверьянова (МВ) мама моей мамы. В отличие от другой бабушки мамы моего папы, о которой я почти ничего не знаю, МВ долгое время жида с нами, и я ее так горячо любил, как только был на это способен. Она была удивительным человеком. Родом она была из глухой деревни, которая была очень далеко от города. Связь с городом была очень плохая. Так получилось, что я, работая над кандидатской диссертацией летом ездил на велосипеде к своей семье, которая жила в деревне, расположенной вдоль той же железной дороги, что и деревня моей бабушки (и дедушки тоже). Так я, не будучи спортсменом, ухитрялся доезжать на своем велосипеде до деревни одновременно с поездом, одновременно с которым я отправлялся в путь. Бабушка вышла замуж в деревне за солдата, отслужившего 20 лет в армии и старше ее на 20 лет. Там же в деревне родилась и моя мама, но, когда мама подросла, то бабушка со всей семьей переехала в город с целью дать своей дочери образование. Цель для деревенской неграмотной девушки, которой была в это время бабушка, весьма удивительна. Никто из ее многочисленной деревенской родни и знакомых этому примеру не последовал. Эти родственники часто приезжали к нам и останавливались в нашей квартире, так как никакого иного пристанища у них в голоде не было.

Так, вот бабушка, как я не знаю, но заимела в городе Нижнем Новгороде (ближайшем к ее деревне городе) собственный дом и квартиру в центре города, в которой я родился и жил до 5 летнего возраста. У бабушки был большой магазин на большом рынке города (Мытном рынке), в котором она торговала заморскими фруктами, которые попадали в ее магазин со всех континентов. Я помню, как меня приводили в ее магазин, и я мог там взять и съесть любой приглянувшийся мне фрукт. Это удивительно, но это еще не самое удивительное. Советская власть расправлялась с частными предпринимателями, вроде моей бабушки. Ей присылали большие налоги, которые она выплачивала, так как ее магазин на большом рынке, расположенный рядом с главным входом в рынок, был популярным и приносил большой доход. Ее никак не могла разорить. Но все-таки разорили. Прислали ей такой налог, что для его уплаты у нее описали все имущество, включая магазин и дом, в котором она жила, и все конфисковали для уплаты налогов с якобы полученного ею дохода. После этого она переехала жить к нам, а мой дедушка к этому времени скончался.

Квартира, в которой мы жили была большая, размером с весь нижний этаж нашего двухэтажного домика. На верхнем этаже жили две немощные старушки, о которых говорили, что они ничего не могут и могут только читать. Мне было удивительно, что этих старушек при этом жалеют, так как я в то время много читал и был уверен, что человеку ничего иного в жизни, кроме чтения и не надо. Окна в нашей квартире были на уровне земли, и стены были сырые. В таких условиях моим родителям было жить нельзя, так как они оба были больны туберкулезом легких в активной форме. Поэтому мы променяли нашу квартиру на казенное жилье, предоставленное нам Институтом, в котором мой папа тогда работал, а наша квартира отошла государству. Бабушка переехала с нами и спала на сундуке, стоявшем в той комнате, в которой была моя кроватка.

В это время бабушка мне каждую ночь рассказывала не сказки, а удивительные истории про сыщиков и бандитов. Сыщик был Над Пинкертон, а бандиты были разные. Это были очень интересные истории, которые неизвестно откуда черпала моя бабушка.

У нее никуда не делась предпринимательская жилка. В доме была своя котельная с центральным отоплением. Печек не было и дрова были не нужны, но сарай для дров был у каждой квартиры. Бабушка в этом сарае откармливала поросенка. Одного поросенка мы съели, а следующих поросят после их откормки воровали окрестные хулиганы.

Бабушка устроилась на работу в этот Институт в качестве дворника нашего дома и двора. Она поддерживала двор в идеальной чистоте. За это она красовалась на доске почета Института, и ей как стахановке полагались всякие премии и грамоты. Ей построили квартиру в нашем доме, и она ушла с сундука в моей комнате. Истории с Над Пинкертоном прекратились. Когда Институт построил в городе огромное общежитие для студентов, то бабушку взяли в это общежитие комендантом. Она навела идеальный порядок в этом общежитии, но мои контакты с ней стали все реже и реже, и я о ее последних днях жизни почти ничего не знаю, кроме того, что ее необычайно высоко ценили в Институте.

Вот такая удивительная бабушка была у меня. Как ей удавалось в такое смутное время, не имея никакого образования, никакой специальности, так легко и уверенно шагать по жизни, обучить свою дочь в гимназии, переведя ее жизнь в город. Этому остается только удивляться!

У меня была и еще удивительная родственница. Это сестра моего папы, а моя тетя Зоя. О том, насколько она была удивительна говорит хотя бы тот факт, что у нее еще в двадцатые годы прошлого века был домашний телефон. Она в это время была на пенсии, да еще на персональной пенсии за успешную борьбу за Советскую власть, за которую она совсем не боролась и которой она не симпатизировала. Ее пенсия была такова, что на нее она не только свободно жила, но содержала большую квартиру, которую надо было отапливать огромным количеством дров, которые стоили очень дорого, имела прислугу. Ее домашний телефон имел номер 308. Всего трехзначный номер в огромном городе. Тогда вообще телефон не был средством связи людей между собой, а был лишь средством управления страной. Поэтому телефоны были далеко не во всех государственных учреждениях, а только в самых важных, ключевых, а домашние телефоны были лишь у самых высоких начальников и у моей тети Зои.

Это удивительно, но тетя Зоя делала с людьми все, что хотела. Как это у нее получалось я не знаю. Остается только удивляться этому.

Она была образованным человеком. Кончила Высшие Женские Курсы в Петербурге. Уже после ее смерти в ее бумагах были обнаружены письма Блока к ней, судя по которым она во время учебы в Петербурге общалась с поэтом, и у нее с ним было общее дело. В ее квартире было много великолепных картин замечательного русского художника Верейского. И все потому, что ее подруга по курсам была женой этого художника. По этому случаю и я, будучи в командировке в Ленинграде, целую неделю жил на Васильевском острове в квартире этого художника и его жены, детской писательницы.

Тетя Зоя официально не работала по состоянию своего здоровья, так как у нее была гипертония, которую в то время лечить еще не очень умели. Но, хотя она официально и не работала, она была постоянно занята делом. По специальности она была словесником или литератором. Она читала все, что писалось о литературе, все толстые журналы. У нее в квартире был салон, в котором собирались друзья их семейства. На этих собраниях, проводимых за большим обеденным столом и совмещенным с вкусной едой что-то обсуждалось. Но я никогда не прислушивался к этим обсуждениям, если даже был их свидетелем. Тетя Зоя при этом всегда сидела на месте председателя и руководила обсуждением, а ее муж профессор Лев Иванович Поливанов, мой дядя Лева, сидел по левую руку от жены и редко принимал участие в дискуссии. Он был внуком основателя Поливановской Гимназии престижного учебного заведения в Москве. Эту гимназию кончали известные в стране люди, например, Алехин чемпион мира по шахматам, который сидел с моим дядей Левой за одной партой. Мой дядя Лева тоже отлично играл в шахматы. На проходившем в городе шахматном турнире он играл на первой доске и постоянно выигрывал.

Дядя Лева был крупным ученым, профессором математики, заведовал кафедрой математики в самом крупном ВУЗе города. Он очень активно участвовал в жизни ВУЗа, выступая на заседаниях Ученого Совета или беседуя с ректором ВУЗа. Во всем этом участвовала тетя Зоя самым непосредственным образом. Дядя Лева держал свою супругу в курсе своих дел и ничего не предпринимал без ее одобрения или совета. Вот типичный пример. Дядю Леву, так как он был москвич, хорошо знали в Москве, а так как он великолепно читал лекции, то его постоянно приглашали на работу в Москву. Предоставляли квартиру, что было невероятно трудно в те времена. Сначала кваритру смотрел дядя Лева. Когда по его мнению квартира была вполне подходящая, и работа ему тоже подходила, то к вопросу переезжать в Москву или нет подключалась тетя Зоя. Для этого и дядя Лева и тетя Зоя вместе ездили в Москву смотреть квартиру. Смотрели долго и основательно. В очередной раз, когда они ездили смотреть квартиру, то они просили меня пожить в их квартире. Тогда я первый раз в жизни, оставшись в пустой квартире наедине с роялем, попробовал на нем играть. Занимался этим целую ночь, убедившись, что это дело никак не для меня.

Много раз они ездили смотреть свои будущие московские апартаменты, но ни один их них так и не подошел для тети Зои, а дядя Лева был во всех случаях с ней солидарен. Мне довелось слушать лекции дяди Левы. Это было чудо, как хорошо. Это было в первый год войны в 1941 году, когда немцы уже напали на нас, и нам нечего было есть. Голодные студенты выламывали двери в буфет, чтобы туда первыми попасть и ухватить какую-то еду. Так точно такая же битва как за буфет была и перед лекцией дяди Левы, чтобы захватить местечко поближе к лектору. Скучнейшую науку математику дядя Лева преподавал так интересно, что она не уступала лучшим детективам.

Я не встречал человека, обладающего более быстрым и острым умом, чем мой товарищ Михаил Адольфович Миллер и более острым чувством справедливости. Человек, обладающий такими качествами, чрезвычайно интересен.

Узнал я о Михаиле Адольфовиче (МА) и почувствовал силу его влияния задолго до того, как сам лично познакомился с ним и подружился. Это произошло, когда я учился еще в начальной школе, благодаря моему приятелю тех лет. Этот мой друг – Вова Союзов – учился не в той школе, где я, а в 8 школе в одном классе с Мишей Миллером. Кампанией мальчишек, в которой был Вова, верховодил Миша и именно под его влиянием Вова Союзов стал исключительно серьезно заниматься всеми своими делами. Дружба с МА сделала Вовку Союзова необыкновенным человеком. Только поселившись в нашем доме, Вова был одним человеком, а попав под влияние кампании мальчишек, центром которой был МА, он стал другим. Это было заметно на многих вещах, но более всего бросалось в глаза следующее.

Когда Вова поселился в нашем доме, то я гораздо лучше него умел играть в шахматы, знал много немецких слов, а Вова не знал ни одного. Я легко обыгрывал Вову в шахматы, но он продолжал упорно играть со мной. Он увидел у меня книжку Макса Эйве о том, как надо играть в шахматы, и взял ее почитать. Я охотно дал товарищу эту книгу, так как сам не мог читать ее. Она казалась мне слишком трудной для чтения. Вова же, знал толк в книгах и умел с ними работать. Начитавшись моего Макса Эйве, он стал у меня легко выигрывать. Мало того, мой отец постоянно выигрывал у меня, играя без ферзя. Вова стал, к моему удивлению, легко выигрывать у моего папы, когда тот играл всеми фигурами и всерьез. Занявшись немецким языком, Вова не только догнал меня, а и существенно перегнал, научившись понимать немецкую речь, звучавшую по радио, чего у меня не получалось. Я с трудом улавливал лишь отдельные слова, которые у меня не сливались в осмысленные фразы.

Я узнал о кампании друзей, к которой принадлежал Вова, лишь тогда, когда сам подружился с Мишей Миллером и попал под его влияние. Это произошло, когда я поступил в институт. Не сблизившись с Мишей раньше, я очень много весьма существенного упустил в жизни. Однако надо не огорчаться упущенному, а радоваться приобретенному. Благодаря тому, что я все же сошелся и подружился с этим замечательным человеком, я приобрел чрезвычайно много и именно этим и лично ему обязан всем своим успехам. Попав под влияние М.А., я тоже, как в свое время Вовка Союзов, стал совсем иначе относиться ко всему тому, за что брался.

Мы с Мишей поступили в институт в один год и оба, движимые патриотическими чувствами, оказались на одном факультете и в одной группе. Это был особенный год для нашей страны и для всех нас – год начала Великой Отечественной войны. Нас, по малолетству, еще не брали на военную службу. Мы поступили в Политехнический институт на факультет Авиамоторостроения, занимавшийся по ускоренной программе, рассчитанной всего на три года, Через три года нас должны были выпустить инженерами, обеспечивающими фронт современной и необходимой военной техникой. Этого не произошло, так как на следующий год всех нас призвали на военную службу. Миша, как и когда-то в школе, и в институте сплотил вокруг себя группу мальчишек и заботился, чтобы в этой группе было все так, как должно быть. Усилиями Миши у нас установились идеальные дружеские отношения. Каждый вносил в эту дружбу свою посильную лепту, прилагая к этому все свои возможности. В этот период мы с Мишей были неразлучны, сидели рядом на всех лекциях, упражнениях, вместе делали лабораторные работы, чертили, бегали на Волгу купаться. Для этого мы сбегали с лекций по физике, слушать которые было бесполезно, так как нам они были абсолютно непонятны.

Об обстановке, в которой протекала тогда наша учеба, говорит следующий факт. Нас вместо учебы послали копать противотанковые рвы вокруг города Горького, чтобы врагу в него было трудно пробраться. Мы жили вместе всей нашей дружной кампанией в пустом доме без хозяйки. Поэтому мы сами топили печку, добывая дрова из подручных столбиков и заборов, и готовили себе сами еду из тех продуктов, которые нам выдавали. Как-то раз мы отпустили наших товарищей на побывку домой, оставшись с Мишей вдвоем. Как раз в это время мы получили продукты на всех, которые включали головы от селедок. Больше не было ничего, но этих голов было много. Мы были столь голодны, что голов нам казалось мало. Чтобы хоть чуточку наесться, мы решили из всех голов сварить суп. Это мы сделали в огромном чугуне, засунув его в печь. Весь этот чугун мы вдвоем быстро сожрали, не успев наесться. После этого у нас обоих невероятно заболели животы. Мы залезли на печь и несколько часов отчаянно мучились животами, так и не утолив голод.

Ускоренное обучение сказывалось на большой загрузке студентов. У нас каждый день бывало по 8 или 10 часов обязательных занятий. Будучи все время рядом с Мишей, я обратил внимание и был необычайно удивлен той скорости и легкости, с которой тот осваивал науки, а больше всего разница между нами проявилась при изучении высшей математики. У меня так быстро и хорошо ни дифференцировать, ни интегрировать никак не получалось, а он сложнейшие примеры делал с невероятной скоростью. Мне учеба давалась с невероятным трудом и я завидовал той легкости, с которой справлялся с учебой Миша. Мне было так трудно учиться, что я боялся вылететь из института сразу же после первой сессии, не сдав ни одного экзамена. Опасность выглядела столь реальной для меня, что я напряг все свои силы на учебу. В результате, произошло невероятное: я все экзамены в эту первую свою сессию сдал на одни пятерки. Этого я не ожидал никак. Безусловно, мне много помог пример Миши, за которым я старался тянуться изо всех сил.

Дальше началась удивительная история, которую вряд ли кто знает даже из людей, очень близко знающих Михаила Адольфовича. Мой успех на экзаменах произвел на Мишу впечатление и он стал все время ходить за мной, не давая мне ни минуты покоя, уговаривая меня вступить в комсомол. Он был в то время очень активным комсомольцем. Я полагаю, что это явилось естественным следствием его острейшего чувства справедливости. М.А. не выносит никакой несправедливости, а коммунистический строй декларирует справедливое общество и обещает его. Я тогда уговорам М.А. не поддался и в комсомол не вступил, так как меня многое тогда в нем смущало. Однако аргументы М.А. на меня оказали действие, в результате которого я решился вступить в комсомол в армии. Там я, как самый образованный, сразу же стал самым крупным комсомольским деятелем – комсоргом батальона, а наш батальон был отдельным и ничего крупнее уже и не было. На этой комсомольской должности полагалось обязательно вступать в партию, что я и сделал. Я писал из армии М.А., стараясь обрадовать его, что его агитация за комсомол до меня, наконец, дошла и на меня подействовала. МА мне ответил, что с тех пор его взгляды на комсомол сильно изменились. Я не мог себе этого представить и даже не поверил письму, решив, что тут что-то не так. Оказалось же, что все так, а виной всему оказалось все тоже миллеровское чувство справедливости.

Пришла пора рассказать о миллеровском чувстве справедливости. Вообще понятие справедливости бессмысленно без критерия. То, что справедливо согласно одному критерию будет выглядеть вопиющей несправедливостью с точки зрения другого. Это ясно, как день, но все же приведу пример. Один человек придумал машину, а другой ее сделал. С точки зрения изобретателя будет справедливо считать, что машину создал он, а с точки зрения производителя это будет уже не столь справедливо или даже совсем несправедливо, особенно, если эту машину сделать было трудно. Или другой пример. Надо уволить из лаборатории одного человека, а кандидатов двое. Один из них здоровый мужик без ученой степени, но крайне полезный для лаборатории. Другая одинокая женщина кандидат наук с двумя маленькими детьми, которой на работу снова не устроиться. Однако всю выполняемую ей работу без малейшего напряжения могут взять на себя оставшиеся сотрудники лаборатории. Кого из двоих следует уволить, чтобы это было справедливо? Если сформулировать критерий, то все вопросы о том, что справедливо, решаются однозначно, но сам критерий сформулировать чрезвычайно трудно. Я ни разу не слышал, чтобы МА сформулировал или бы пытался сформулировать свой критерий справедливости. Однако я ни разу не усомнился в его решении того, что справедливо, а что нет. Очевидно, что у людей, получивших определенное воспитание, читавших одни и те же книги, формируется общее понятие того, что справедливо, а что нет. Отсутствие критерия, конечно, дает себя знать. Это проявляется в том, что чувство справедливости возникает не всегда, а только в том случае, когда нет никаких сомнений в том, что совершается или готовится несправедливое решение или действие. В приведенном примере, когда целиком родившаяся в голове изобретателя машина создается другим человеком, не возникает острого чувства несправедливости при любом решении вопроса о том чья же это машина, изобретателя или рабочего. Острое чувство несправедливости возникает только тогда, когда в четком критерии нет необходимости.

Приведу некоторые примеры. Когда мы начинали работу в НИРФИ МА вовсю сплачивал наш коллектив. Мы регулярно обменивались нашими успехами на научном поприще. Тогда МА был сильно возмущен тем, что Ю.А.Рыжов неаккуратно без ссылок использовал мою идею о фазовом инварианте модулированного колебания. По этому поводу МА устроил грандиознейший скандал, так как использовать идею без соответствующих ссылок на автора по его мнению было высшей несправедливостью. Мне тоже казалось это так, и Мария Тихоновна Грехова – директор института – придерживалась того же мнения. Однако Мария Тихоновна придерживалась иного мнения относительно того, надо ли устраивать по поводу подобной несправедливости скандал. Она мне говорила, что не надо переживать, когда у тебя берут идеи без всяких ссылок, если у тебя их много. Тогда люди обязательно увидят, откуда текут идеи и справедливость восстановится сама собой. В дальнейшем я руководствовался в таких случаях словами Марии Тихоновны, а МА этого не мог, так как не терпел ни малейшей несправедливости.

По поводу одного очень важного поступка МА, связанного с его чувством справедливости, у меня есть собственные домыслы. Они заключаются в том, что МА из чувства справедливости не хотел выдвигать свою кандидатуру в академики. Он вполне достоин этого научного звания, обязательно получил бы его, если бы сам этому не сопротивлялся. По крайней мере я только его сопротивлением могу объяснить, что институт его ни разу не выдвинул кандидатом в члены академии, несмотря на его очевидные научные успехи, широкую научную известность и связи. МА защитил докторскую диссертацию в 32 года, что очень редко бывает в наших науках. Он еще в те годы, когда никто никуда не ездил, принимал участие в престижных всемирных научных конгрессах, выступая там с обзорными докладами о развитии радиофизики в нашей стране. Только необычайно авторитетный ученый из провинции может получить заказ на такой доклад. Когда я появлялся в Москве в академии наук, то многие подбегали ко мне с вопросами о том, как поживает МА, как его здоровье, попутно им восхищаясь. Сопротивлялся он членству в академии, так как считал, что некоторых сильных и достойных ученых туда явно несправедливо не выбирают. Поэтому он не хотел принимать участие в этой несправедливости, и был против выдвижения своей кандидатуры. Повторяю, что это мои домыслы. Я ни разу не слышал от МА соответствующих заявлений о несправедливости в академии наук. Это тоже объяснимо, так как МА никого не хотел обижать из-за своего острого чувства несправедливости. Будь у него четкий критерий, он действовал бы активно и необычайно решительно. МА был смелым, решительным, никогда ничего и никого не боялся, имел по этому поводу кучу неприятностей, но в то же время он был и очень деликатным и всегда заботился о том, чтобы не обижать людей, не доставлять им неприятных переживаний. Против академии МА ничего не имел, так как выдвинул в академики своего ученика В.И.Таланова, который и получил это звание. Успех Таланова является подтверждением того, что сам МА непременно бы был академиком, если бы не противился этому.

Приведу еще один пример битвы МА за справедливость, близко меня коснувшийся.

После того, как мой шеф профессор Г.С.Горелик перешел в Москву, я остался в стороне от активной научной работы, так как у меня не стало сотрудников. МА это показалось несправедливым. Он сказал мне, что беседовал по этому поводу в Москве с моим шефом и тот просил его оказать мне помощь. Я знал, что мой шеф был обо мне и моих способностях очень высокого мнения. Я не хотел, чтобы шеф во мне разочаровался.

Поэтому лез из кожи вон, чтобы выдавать идеи и осуществлять их. У меня даже кое-что действительно получалось. Шеф вызвал у МА острое чувство несправедливости к моему положению в университете, как научного работника. МА принял меры к тому, чтобы это положение изменить и достиг своего. Когда Мария Тихоновна организовывала НИРФИ, то меня, с подачи МА, назначили заведующим отделом. Эта должность была необычайно дефицитной. Многие выдающиеся научные работники тогда не имели таких возможностей для своей работы, которые получил тогда, ничем еще не проявивший себя, юный 32 летний доцент университета. Обеспечив меня возможностями для развертывания научной работы, МА опекал меня и дальше. Без этой опеки никакая моя научная карьера не могла состояться. Помню, как МА пришел ко мне домой, так как я был болен, в очень ответственный момент. Истекал срок, когда можно было заявить свою собственную работу, завести свою тематику научной деятельности. Я сказал МА, что его хлопоты напрасны, так как я все уже сделал, заявив о своем участии в исследованиях М. М. Кобрина, который включил меня и мой отдел в свои планы. МА решительно возразил, уверяя меня, что так у меня ничего не выйдет, я должен иметь свою собственную тематику. Это было так решительно заявлено, что я послушался МА, и только потом много позже, убедился, насколько все это было действительно необходимо.

Другой пример решительного применения МА его чувства справедливости, знаком многим. МА был обеспокоен несправедливым отношением к молодежи, направляемой на работу в академический институт вообще, а в частности, и в наш Институт прикладной физики Академии наук. Эту несправедливость МА в нашем институте кинулся исправлять сам, а другие институты должны были перенять опыт нашего. В результате была создана и эффективно работала стройная система подготовки молодежи, разработанная и внедряемая лично МА. Система оказалась чрезвычайно эффективной, в нее были вовлечены самые сильные сотрудники института, которые вовсю старались, чтобы как следует готовить приходящих к ним молодых людей. У этой великолепной системы был всего один малюсенький недостаточек, состоящий в том, что она могла действовать только благодаря высокому авторитету самого МА. Без опоры на авторитет МА, систему не только нельзя запустить в работу так, как это сделано в нашем институте, а и объяснить ее основные особенности и плюсы очень трудно. Поэтому этот опыт на другие институты, в том виде, как это было у нас, не распространился. А у нас эта система работала удивительно эффективно и, благодаря авторитету МА, как бы сама собой. Для этого у МА был целый ряд находок. Все это хорошо известно, так как через систему МА прошло много людей, которые знают, что и как с ними делали во всех деталях. Приведу только маленький пример. Каждый год полагается проводить аттестацию молодых сотрудников. У нас это тоже было, но МА ввел порядок аттестации, кардинально изменяющий ее обстановку. Вместо обычной нервной, экзаменационной обстановки наша аттестация стала праздником научных идей и их авторов. Такой праздничной, доверительной обстановки, сочетающейся с требовательностью нигде не бывает. Все это происходило, главным образом, потому, что члены аттестационной комиссии могли и должны были задавать любые вопросы аттестуемым за исключением тех, ответы на которые они знают. Надо видеть, как это влияло на всю обстановку аттестации. Однако для этого недостаточно только придумать этот ход. Надо было суметь безошибочно определять, знают ли на самом деле ответы на свои вопросы те, кто их задает. МА это умел, но это его умение практически и не требовалось, так как его авторитет среди членов комиссии был столь высок, что никто и не думал нарушать выставленное им требование.

С целью воспитания молодежи МА организовал в институте общеинститутский научный семинар. До этого у нас не было такого общего для всех семинара, а существовали отдельные микросеминары. Это мероприятие МА организовал блестяще. На всех заседаниях этого семинара людей, желающих принять в нем участие было больше, чем мест в зале. До этого такое случалось только на таких семинарах, когда выступали не наши, а пришлые докладчики с особо интересными сообщениями. МА привлек лучших наших докладчиков, устроив среди них конкуренцию на лучшее выступление.

Выступить на этом миллеровском семинаре было большой честью для докладчика. О том, насколько это было хорошо именно для молодежи, я могу судить по своему опыту. Ко мне после моего доклада поочередно подошли два талантливых молодых человека – А.Б.Гершман и А.Л.Матвеев. Они заинтересовались моим докладом настолько, что стали работать непосредственно со мной. В этот период у меня было с кем работать. С этими молодыми людьми и с другими я общался и работал через их руководителей, умных и хороших специалистов. Однако я почувствовал, что работать непосредственно с молодежью – это совсем другое дело. Только благодаря непосредственной работе с этими молодыми людьми я сумел полностью решить те проблемы, которые только намечались в моем докладе на миллеровском семинаре. С тех пор я старался привлекать к своей работе молодежь. Однако тот же МА в свое время предупреждал меня: “Смотри, Виталька, не набирай слишком много молодых людей – ведь это аспиранты, нельзя иметь слишком много аспирантов, так как в каждого надо вкладываться по-настоящему!”

Был и такой случай, когда миллеровское чувство справедливости было против меня. В наш институт принимались только отлично успевавшие выпускники университета, способные и талантливые. Несмотря на это, диссертации они готовили не менее, чем лет за пять, а многие и того дольше. Вдруг один студент вечерник, работающий в нашем институте лаборантом, защитил кандидатскую диссертацию ровно через два месяца после окончания им университета. Он бы защитил диссертацию и раньше, но с него требовали справку о высшем образовании и сдаче кандидатских экзаменов. МА считал это несправедливым по отношению к нашим отличникам. Так как это был мой соискатель Борис Анатольевич Конюхов и тема у него была моя – все про тот же фазовый инвариант модулированного колебания,- то в этой несправедливости частично виноват и я. Я был бы полностью виноват, если бы диссертация была плохая, но так как это было не так, то сам МА мне никаких претензий не предъявлял. Он считал, что несправедливость заключается в том, что сам Борис Анатольевич, как студент двоечник, диссертации сделать не мог. Ее сделала ему его жена, работавшая тоже в моем отделе. Его жена необычайно умна и талантлива. Она кончила радиофак, обойдя при этом всех своих сокурсников, среди которых было много талантливых молодых людей, и вполне могла сделать диссертацию своему мужу. Это было не так, и никакой несправедливости в этом деле не было. Свою диссертацию Борис Анатольевич сделал сам и работал он над ней достаточно долго, необычайно старательно и упорно.

Главным виновником столь необычно выглядевшей скороспелой защиты диссертации, является один из наших старейших акустиков Владимир Александрович Красильников. Он был председателем большой конференции, на которой с докладом выступил Б.А., учившийся тогда на 3 курсе вечернего радиофака и только что заваливший свою очередную сессию. Он работал в отделе лаборантом, а поехал с докладом, так как его соавторы были в это время заняты и, кроме него, доклад было сделать некому. Доклад, сделанный Б.А., произвел большое впечатление на Красильникова, который стал уговаривать Б.А. пойти к нему в Москву в МГУ в аспирантуру. Это предложение возымело сильное действие на двоечника Б.А., не привыкшего, чтобы к нему относились с таким уважением. Он уговаривал своих соавторов не говорить Красильникову, что он всего лишь недоучившийся студент и поэтому не может стать его аспирантом. Сам же Б.А. принялся и за учебу и за научную работу с бешеной энергией. Однако, применяя любимую МА, спортивную терминологию, учеба это многоборье. Сочетать успех в этом многоборье с интенсивной научной работой нельзя. Поэтому Б.А., отдавая приоритет науке, продолжал получать двойки и оставаться на второй год. В результате он кончал университет медленно, успев за это время подготовить хорошую диссертацию. Ни один отличник дневного отделения не располагает такими возможностями и вынужден действовать последовательно: сначала учеба, а затем уже и научная работа. Этот пример показывает, как важно для молодого человека получить одобрение маститого ученого. Система подготовки молодых людей, организованная в институте МА, дала многим молодым людям такую возможность.

Я имел возможность на себе проверить систему МА изучения иностранных языков, с которой он меня познакомил. На радиофаке я учился успешно, благодаря тому, что в армии научился чинить радиолокаторы. В системе подготовки радиофизиков видное место занимал эксперимент, отнимавший у студентов массу времени. Благодаря радиолокаторам я прошел такую экспериментальную подготовку, что лабораторные работы делал пачками и по такой оригинальной методике, которую преподаватели понимали с трудом. В результате меня полностью освободили от лабораторок, заменив их научной работой в ГИФТИ. Но оставалось одно “НО”. Преподавательница английского языка считала, что мне надо оставить университет, так как я настолько не знаю английского, что наверняка не выдержу экзамен. Тогда я решил воспользоваться миллеровской системой. В результате я сдал экзамен по английскому языку на пять, а преподавательница, очевидно, распустила о моих невероятных способностях к языку слухи на кафедре, так как в аспирантуре со мной стала заниматься сама заведующая кафедрой английского языка, считающая, что я знаю достаточно язык технических текстов. Она занималась со мной только английской художественной литературой. На самом деле у меня ни малейших способностей к языкам нет. Просто я старался применять систему МА. Каждый день не менее 4 часов я читал только по английски, думал тоже только по английски, при необходимости сверяясь со словарем, который держал всегда с собой в кармане. К сожалению, преодолев тот экзаменационный рубеж, я больше не использовал эту великолепную систему. Поэтому я не знаю язык так, как это мне сейчас надо.

Среди талантов МА хочется особо отметить его талант выступать, произносить речи, читать лекции, как исключительно серьезные курсы студентам, так и популярные лекции школьникам, писать. Это тоже всем хорошо известно и когда слово берет МА зал сразу затихает, ожидая яркого остроумного выступления, и никогда не разочаровывается в своих ожиданиях.

Я приведу пример того, как МА пишет. Университет издал сборничек, посвященный ученым женщинам. Там есть статья о Марие Тихоновне Греховой, написанная МА. Я привожу этот пример, так как сам хорошо знал Марию Тихоновну, долго и плодотворно работал с ней бок о бок и пытался писать о ней. Поэтому я знаю, как писать о ней трудно. МТ была таким человеком, о котором сколько ни напиши дифирамбов, все равно их будет мало и хочется добавить еще и еще. Но, ведь она была, к тому же, своеобразным, ярким живым человеком со своими особенностями. Это очень трудно показать на фоне дифирамбов, а МА это сумел. Он показал образ Марии Тихоновны в этом очерке очень экономно, использовав для этого всего несколько исключительно точных фраз, но ведь их надо было найти! Например, МА написал, что Мария Тихоновна постоянно что-то организовывала. Насколько это точная фраза и как она просто выглядит, когда она уже найдена! Или он написал, что Мария Тихоновна, работая в ГИФТИ, меняла свои должности от директора до зав. отделом в зависимости от политической конъюнктуры. И это абсолютно точно! Мария Тихоновна была политиком. Очень точна и актуальна мысль МА, высказанная в этой статье, что Мария Тихоновна доказала, что наукой можно и нужно управлять профессионально!

И еще немного об отношениях МА и Марии Тихоновны. Мария Тихоновна очень ценила МА, постоянно прислушивалась к его мнению. Он, уважая и слушаясь ее, слегка подтрунивал над некоторыми ее распоряжениями. Вот характерный пример отношения МА к начальству, причем к любимому и уважаемому им начальству. Работая в ГИФТИ, Мария Тихоновна получила солидную премию от министра. МА ходил и рассказывал всем, что Мария Тихоновна, получив премию министра, собрала все деньги в кучу, пошла в сортир, бросила их все туда и спустила воду. На это Мария Тихоновна ничего возразить не могла, хотя она деньги в сортир и не думала бросать. Свою премию Мария Тихоновна задумала израсходовать с наибольшей пользой так, чтобы удовольствие от этой премии получили все сотрудники и надолго. Для этого она решила отремонтировать на эти деньги институтский сортир так, чтобы каждое его посещение стало удовольствием. Однако сантехника того времени шуму давала много, а гидравлика была слаба и весьма неустойчива. Поэтому отремонтированный на премию сортир вскоре принял тот вид, который он имел до ремонта. В результате, по сути, произошло как раз то, что и говорил МА, и возразить было нечего.

МА с самого детства был ярким лидером. Как он этого добился? Он активно вмешивался в жизнь, устраняя в ней несправедливость или предупреждая ее. Когда мы работали еще в НИРФИ, МА подошел ко мне в коридоре, взял меня за пуговицу и сказал: “Ты, Виталька, стал человеком заметным, на тебя смотрят, по тебе равняются. Смотри, не делай ничего неосмотрительного, не делай никаких подлостей, становись внимательным и будь осторожен!”. Ну, кто еще, кроме МА, мог таким образом позаботиться о своем товарище, хорошо зная, что он не политик и легко поддается уговорам. Этот призыв МА укрепляет во мне имеющееся у меня стремление к порядочности, заставляя, порой, в угоду ей, поступаться выгодой.

МА человек весьма разносторонний. У него, прибегая к его собственной терминологии, одинаково сильно развиты и хорошо взаимодействуют обе половины мозга – логическое и образное мышление. Он мастер каламбуров. Например. У одного нашего сотрудника появились близнецы. Он довольный ходил по институту, хвастаясь своими близнецами, делая особый акцент, на то, что его близнецы редкие и особенные, так как они разнояйцовые. Следом за ним ходил МА, объявляя о тех же близнецах, с добавлением того, что близнецы редкие и особенные, так как они разноотцовые. С этим каламбуром МА ходил далеко не ко всем, а только к немногим сотрудникам, хорошо воспринимающим юмор. Однако наши люди так изголодались по юмору, что передавали этот каламбур из уст в уста. Я услышал его от Н.Г.Денисова, большого любителя и ценителя юмора.

Как человек разносторонний, МА был знатоком спорта и любил пользоваться спортивной терминологией, выстраивая для этого всевозможные аналогии. Так в каком же спортивном амплуа играл МА в нашей команде радиофизиков? По- моему, он был в ней играющим тренером, выполняя в разное время обязанности капитана, нападающего и свободного защитника, охраняя наши ряды от дрязг, лихорадящих многие научные коллективы.

И еще. С тем, что написано выше знаком и МА. Получилось это так. Я писал рассказики, вспоминая свое детство и вспомнил, что я многим в жизни обязан девчонкам. Написав о том, как и почему так случилось, я подумал, что многим обязан не только девчонкам и подумал о МА, которому я обязан куда больше, чем девочкам. Тут же накатал тот текст, который привел выше, и принес его нашему редактору Наталье Николаевне Кралиной, так как она много работала с МА, редактируя написанные им книги, и хорошо его знает, возможно, с некоторой другой стороны нежели я. Я принес ей этот текст не как издателю, а как читателю, хорошо знающему МА с целью сверить наши с ней часы.

На другой день мне звонит Андрей Викторович Гапонов-Грехов и просит забрать, распространяемый по Институту мой пасквиль на Миллера. Я сразу отправился к Наталье Николаевне забирать этот пасквиль, поскольку я его, кроме нее никому не давал. Она мне его отдала, и я понес его Андрею Викторовичу. И тут я, с пасквилем в руке встретился с самим МА. Я ему рассказал, что у меня в руке, и куда я иду и почему. Тогда он мне сказал, чтобы я никуда не ходил, а рассказ отдал бы ему. Он считал, что такие рассказы публиковать неуместно пока человек не покинул мир земной. Вот так он познакомился с этим рассказом, но никаких замечаний мне не высказал.

Глядя на чемоданчик, внутри которого девочка, и зная, как ей там страшно и неудобно, я подумал, что удивлять людей это должно быть лучшее на свете удовольствие, коли оно перешибает такой жуткий страх и дикое неудобство. И подумал. Вот к чему надо стремиться всей душой и со всей силой, на которую ты способен. Надо стремиться к тому, чтобы удивлять людей. Это мне стало абсолютно очевидно и было подкреплено еще рядом примеров того, чем жертвует девочка ради удовольствия удивить людей своим поступком.

Но при этом я усвоил и то, что для того, чтобы удивлять и сильно удивлять мучиться самому совсем даже не обязательно. В чемодане или с горшками на ногах ты мучаешься, а в костюме мальчика девочка нисколько не мучается, а удивляет не меньше. Значит есть и такая возможность. И я неожиданно для себя открыл ее. Это прекраснейшая возможность. Мучений никаких, а эффект огромный! Это удивление наукой.

При удивлении наукой возникает следующая трудность. Для того, чтобы удивить человека наукой необходимо и самому крепко работать, но и заставлять поработать и того, кого мы хотим удивить. Этим отличается то удивление, к которому прибегали девчонки от того удивления к которому прибегаю я. И сильно отличаются. Девчонки только сами мучаются, и это их выбор, а те, кого девочки удивляют, чтобы удивляться и получать от этого удовольствие мучиться не должны, а должны лишь быть способными удивляться. То удивление, к которому прибегаю я требует работы от меня, но это мой выбор, но этого к большому сожалению недостаточно. Требуется работа и от того, кого я пытаюсь удивить. Моя работа состоит в том, чтобы толком объяснить две вещи, первое, что в науке сделано и, второе, что в этом удивительного. Но это приятная работа. А работа того, кого я пытаюсь удивить ничего приятного не представляет. Она заключается тоже в двух вещах. Надо понять из моего объяснения, что сделано в науке и второе, понять, что в этом удивительного. При этом все осложняется тем, что второе без первого никак не получится.

Приведу ряд примеров того, как это у меня получается. Начну с результата своей работы, опубликованной в Акустическом журнале в 2016 году, озаглавленной «Разрешение источников некогерентных сигналов на основе когерентного синтеза апертуры» (том 62, №3, стр. 375-384).

Синтез апертуры

Результат этой работы не только удивителен, а он еще и замечателен тем, что положил начало моему сотрудничеству с Издательством «LAP LAMBERT Academic Publishing RU», которое издало целую книгу, посвященную именно этому результату [5], а потом прихватило и прочие мои уже несерьезные книги [2-4]. Но главное не в этом, а в том, что я могу при изложении этого результата ограничиться только поверхностным описанием того, что сделано в науке, так как все те, кого поверхностное описание, рассчитанное только на удивление, не удовлетворит, могут найти интересующие их подробности в упомянутых выше журнале и книге.

Для того, чтобы показать в чем именно состоит этот результат и почему он удивителен достаточно привести фрагмент рисунка, помещенного в [5] под № 4.27.

Рис. 1. Результат разрешения двух близких сигналов первого (жирная линия) и второго (тонкая линия) с шумом. Пунктиром показан отклик перемещаемой антенны с некогерентным накоплением по 64 реализациям.

На рисунке показан результат математического моделирования определения направления на два одинаково удаленных и близко расположенных по углу сигнала, один из которых (первый) на 20 дБ или в 100 раз по своей мощности превосходит второй сигнал. Направление определяется с помощью так называемого синтеза апертуры антенны.

Что такое синтез апертуры и что представляет собой антенна поясняется ниже. Антенна представляет собой цепочку приемников излучения, имеющую форму прямой линии.

Угол, который показан на рисунке отсчитан от нормали к этой линии. Протяженность этой линии, вдоль которой установлены приемники антенны называется апертурой антенны. С помощью антенны можно определять направление на источник излучения путем сложения сигналов всех приемников антенны суммированными как одновременно, так и с задержками, пропорциональными расстоянию расположения данного приемника от края антенны. Это сложение эквивалентно повороту всей антенны вокруг центра антенны на некоторый угол, который известным образом зависит от величины задержки при сложении сигналов приемников антенны. Если с помощью этой антенны описанным выше путем определять направление на первый и второй сигналы, то получается результат, показанный на рис. 1 крупным пунктиром вверху. При этом направление на каждый сигнал не определяется и не видно, что этих сигналов на самом деле два, а не один. Почему так? Потому, что величина апертуры антенны недостаточна. Если апертуру увеличить, то отклик антенны станет острее и чем будет больше апертура тем острее станет отклик. Если соблюдены два условия, одно из которых состоит в том, что оба источника излучают точно одинаковые сигналы и второе условие, если эти сигналы имеют одну частоту, которая постоянна и не изменяется со временем ничуть. Такие сигналы называются когерентными. То в этом случае при когерентных сигналах можно увеличивать апертуру антенны путем простого перемещения антенны с запоминанием сигналов на ней. Для когерентных сигналов справедливо то, что они зависят только от расположения точки их приема, а от времени они не зависят. Поэтому, перемещая антенну в поле когерентного источника можно наращивать апертуру антенны до любой заданной величины, повышая тем самым точность определения координат и формы источника. Можно определить излучает один источник или два, расположенные рядом. Если это понятно, то на этом экскурс в науку заканчивается и начинается вторая часть, а именно надо пояснить, что на рисунке удивительного. Это тоже не простая задача, как это будет видно из дальнейшего.

На рисунке показан результат синтеза апертуры, а именно увеличение апертуры антенны путем ее перемещения с запоминанием сигналов, но только не при когерентном излучении а при некогерентном, при котором каждый из двух источников излучает свой сигнал, который случайно изменяется во времени и при том еще и по-разному в каждом источнике. Как это делается не объяснено, а из того, что объяснено, что всем известно следует, что то, что получено и показано [5] на рис. 4.27 получит невозможно. В связи с этим публиковалась эта статья непросто. Статья была направлена в журнал, получила положительную рецензию, и была, как мне сообщили, принята к печати, но очень долго не печаталась. Оказалось, что один из членов редколлегии журнала, просмотрев статью, предложил направить ее на дополнительную рецензию. Ясно почему. Этой дополнительной рецензии долго не было, но и она была положительной, и статью опубликовали. Удивительная история, не правда ли. Сделано в статье то, что сделать нельзя, а статью публикуют, как правильную.

Все это не так просто. Синтез апертуры по некогерентным источникам излучения известен и применяется давно. Он даже фактически раньше появился, чем синтез апертуры по когерентному источнику излучения.

Американцы соорудили радиотелескоп с апертурой в 300 метров, имеющей форму круга. Приемники этого телескопа принимали сигнал одновременно, а он был полноповоротным. На этом телескопе можно было разместить стадион для Олимпийских игр, а он еще был полноповоротным. Это дорогущее сооружение и предполагалось, что ни одна страна в мире не побьет этот рекорд. Но прошло немного времени и англичанин Райл с помощью синтеза апертуры по некогерентному радиоизлучению получил такой же радиотелескоп с апертурой в одну милю. Как это было получено?

Оказалось (в [5] это все есть), что в случайном поле источников можно получить усредненное поле от двух источников, которое обладает свойствами когерентного поля. Для синтеза апертуры надо изменять расстояние между этими источниками.

Нами был предложен и осуществлен синтез апертуры по некогерентному источнику излучения, в котором тоже производится усреднение по времени сигналов двух источников, но расстояние между ними изменять не надо, а перемещать их надо вместе. Этот синтез использует перемещение антенны как целого точно также, как и при синтезе по когерентному источнику, но он получается только по одному некогерентному источнику. Если есть второй, то он является помехой. Как же сделан синтез, результат которого показан на рис. 1?

Он сделан на первый взгляд очень просто, но только на первый взгляд. Сначала делается синтез всего по одному источнику, а второй источник является при этом помехой. Но второй источник слабый и помеха от него практически ошибки не вносит. Затем первый источник, по которому синтез уже сделан, убирается, после чего делается синтез по второму источнику, который остался один. Вот, как все просто!

Но это только кажется так просто, а на самом деле сложнее. Дело в том, что из всех известных способов устранения источника не подходит ни один. Дело в том, что устраняя источник, мы изменяем оставшееся после удаления источника поле. Это изменение мало, но оно вполне достаточно для того, чтобы нельзя было выполнить синтез по второму источнику. Синтез по оставшемуся одному источнику после удаления первого источника не работает. Но есть один единственный способ устранения сильного источника, который этот источник устраняет, а оставшееся поле не трогает. Этот способ тоже принадлежит мне, и он опубликован в 1994 году. Этот способ был мной придуман ни для чего. Не было для него в то время у меня для него никакой задачи, а я придумал его только в качестве упражнения по освоению компьютера, который я в это время большим с трудом, но осваивал. Этот способ отличается от всех остальных известных тем, что его можно реализовать только лишь на компьютере, так как для реализации этого способа необходима дискретизация данных.

Способ удивительно простой. Надо всего лишь так преобразовать данные, чтобы первый устраняемый источник занимал всего одну точку отсчета. Устранение сигнала в одной единственной точке отсчета не оказывает ни малейшего влияния на то, что остается после удаления первого источника, и синтез по нему хорошо получается. Все иные способы основаны на вычитании сигнала удаляемого источника из имеющегося массива данных. Но при этом сигнал удаляемого источника вычитается не только из точки расположения источника, а и из других точек тоже, что изменяет все оставшееся поле так, что синтез по второму источнику уже невозможен. Вот здесь в этой задаче именно этот метод и пригодился.

На этом с удивлением по этому научному результату все закончено. Тем, кому этого мало, отсылаю к приведенным выше источникам.

Приведу еще ряд примеров удивительных результатов, взятых мной из книги [11]. Появление этой книги тоже удивительное событие. Удивительно, как человек с трудом только что освоивший компьютер берется выпускать руководство по работе на компьютере.

Рис. 2. Результат определения антенной направления на источники сигналов в присутствии шума и наличия случайных ошибок при приеме сигналов (а) и тоже самое, но при исключении случайных ошибок (б).

Следующий удивительный результат показан на рис. 2. На нем показано, что получается, если определять направление на источники сигналов антенной с большой апертурой так, как это пояснено выше, но в более сложном случае. Сложность состоит в том, что сигналы, приходящие к приемникам антенны, распространяются не в свободном пространстве, а в среде, которая вносит какие-то изменения в сигналы, принимаемые приемниками антенны. Эти изменения нам неизвестны. Если эти изменения не принимать в расчет и определять направление на источники сигналов так будто бы сигналы распространяются в свободном пространстве, то результат может быть такой, какой показан на рис. 2а.

На рис. 2б показан результат, полученный после того, как сигналы приемников антенны «очищены» от тех искажений, которые внесла среда, в которой распространялись эти сигналы. Ну и что в этом удивительного? Ничего в этом удивительного нет! Если сигналы очистить от тех изменений, которые внесла среда, то все и должно так получиться, как это показано на рис. 2б.

Но удивляться при этом есть чему! Дело в том, что сигналы приемников антенны невозможно просто очистить от влияния среды их распространения. Мы не знаем ни каковы эти изменения и не имеем способа их измерять и учитывать. Никакого специального инструмента у нас для этого нет. То, что показано на рис. 2б получено из того, что мы видим на рис. 2а. Как это сделано, не зная то, что именно внесла среда, в которой распространялись сигналы. Не правда ли, что очень удивительно видеть рис. 2б, полученный из тех же самых сигналов приемников антенны, результаты по которым показаны на рис. 2а.

Если Вы удивились этому результату, то все. Больше мы к нему возвращаться не будем. Если этот результат Вас заинтересовал тем, как же его удалось получить, то смотрите это в упомянутой выше книге. Если у Вас ее нет, то не беда. Эта книга есть в свободном доступе в Интернете. Чтобы получить доступ к этой книге, достаточно в поисковой строке браузера набрать название книги, а дальше действовать согласно полученной при этом информации.

Рис. 3. Сигнал с сильной помехой (сплошная линия) и сигнал после устранения помехи (пунктир)

Следующий пример приведен на рис. 3. На нем показан результат, полученный известным способом вычитания помехи. Способ известен и ничего удивительного в нем нет. Здесь показаны удивительные возможности цифровой техники. Сигнал меньше помехи на 60 дБ или в миллион раз по мощности, а его отчетливо видно после удаления помехи. Возможности аналоговой техники так далеко не простирались. В лучшем случае получалось 40 дБ.

Рис. 4. Показан сигнал с реверберационной помехой (а) и результат очищения этого сигнала от помех в виде реверберации (б)

На рис. 4 показан следующий пример удивительного результата. Он состоит в том, что удается освободить сигнал от влияния реверберации. Реверберация получается при повторении основного сигнала с задержкой по времени или эха. Таких сигналов с разными задержками может быть много. Они могут образоваться путем отражения основного сигнала от каких=либо неоднородностей среды, либо от стен в помещении.

Реверберация не всегда является помехой, от которой надо избавляться. Например, в концертных залах реверберация весьма полезна, так как там реверберация такова, что она украшает звук. Однако в других случаях от реверберации лучше избавиться, чем приспосабливаться к ее наличию. Процесс избавления от реверберации называется дереверберацией. На рис. 4б приведен так называемой «слепой» дереверберации, когда неизвестны ни времена появления дополнительных задержанных сигналов, ни изменений в этих сигналах, происшедших в результате их отражения. Вся информация, необходимая для устранения реверберации выделяется из сигнала, который подвергся реверберации. При этом и сам чистый сигнал нам не известен. Удивительным здесь является то, что слепая дереверберация очень хорошо получилась, что видно из рисунка и в комментариях не нуждается. Если интересно, как это получилось, то с этим можно ознакомиться в упомянутой выше книге.

Рис. 5. Усредненный спектр поверхностного волнения (а) и полученная по этому спектру форма морской поверхности (б).

На рис. 5 показана форма усредненного спектра морской повехности, полученного в результате усреднения многих опытных данных и их аппроксимации математическими формулами. Рис. 5а получен на основе известной математической формулы при подстановке в нее значений, входящих в нее коэффициентов. Новым и удивительным здесь является возможность решения обратной задачи. Обратной той задаче, решение которой привело к получению того, что показано на рис. 5а. Эта задача была решена мной совместно с моей внучкой, которая сейчас профессор математики в Голландии, а тогда, когда мы вместе с ней решали эту задачу, случайно встретившись на улице, она еще училась. Не правда ли, удивительно найти форму морского волнения по его пространственному спектру, показанному на рис. 5а! Полагаю, что к этому никаких комментариев не надо, а подробности и то, как это сделано содержатся в той же книге, которая упомянута выше.

В заключение скажу, что таких примеров только в моем персональном творчестве намного больше. Много их и в книге Зверева и Стромкова, много их и в других книгах и статьях. Наука кладезь не только премудростей, но и удивительного, но только до него бывает сложно добраться, но зато результат с лихвой окупает все затраченные на это усилия!

1. https://www.youtube.com/watch?v=o_cFDWJq4Tg
2. В.А. Зверев. Очарование (сборник рассказов). Drugoe Reshenie, 2018, p. 150 ( Заказ на сайте: www.morebooks.de )
3. В.А. Зверев. Девичьи чары (сборник рассказов). Drugoe Reshenie, 2018, p. 86 ( Заказ на сайте: www.morebooks.de )
4. В.А. Зверев. Путь к науке и музыке (сборник рассказов). Drugoe Reshenie, 2018, p. 62 ( Заказ на сайте: www.morebooks.de )
5. В.А. Зверев. Физические основы формирования изображений в акустике, Lambert Academic Publishing, 2018, p. 102 ( Заказ на сайте: www.morebooks.de )
6. В.А. Зверев. Как зарождалась идея параметрической акустической антенны.//Акустический журнал, 1999, т. 45, № 5, стр. 685-692.
7. В.А. Зверев. Модуляционный способ измерения дисперсии ультразвука. //Доклады Академии наук СССР, 1953, т. ХС1, № 4, стр. 791-794.
8. В.А. Зверев, Е.Ф. Орлов. Оптические анализаторы. М. Советское Радио, 1971, 250 стр.
9. В.А. Зверев. Избранные труды. К 80 летию со дня рождения. Нижний Новгород: ИПФ РАН, 2004, 432 стр.
10. В.А. Зверев. Фурье акустика. Нижний Новгород: ИПФ РАН в плане изданий 2018/19 гг. Рукопись представлена.
11. В.А. Зверев, А.А. Стромков. Выделение сигналов из помех численными методами. – Нижний Новгород: ИПФ РАН, 2001. 188 с.

В заключение выражаю глубокую благодарность своей дочери Нине Зверевой как за инициативу создания этой книги, так и помощь при ее написании. Вначале было множество вариантов, вполне готовых к печати. Но по их поводу дочь писала: «Папочка! Можешь это издать, если хочешь, ничего неприличного нет, но есть много такого, что многие люди не приемлют. Я бы не стала издавать такую книгу».

После этого я предлагал дочери иной вариант, но получал в результате тот же самый отзыв. Но я замечал при этом, сам явно замечал, что последующий вариант много лучше предыдущего. Поэтому я продолжал слушаться дочь. Она, кстати, тоже пишет книги, которые становятся бестселлерами. Наконец, получился вариант, который я предложил Вашему вниманию. По поводу этого варианта дочь написала следующее: «в целом эта самая лучшая твоя книга, очень содержательная».