Конечно, в нашей семье не раз обсуждалась ссылка академика Андрея Дмитриевича Сахарова в город Горький. Мой папа категорически не одобрял ни идей Сахарова, ни стиля его поведения. Всегда сердился и очень нервничал, когда кто-то при нем вступался за опального академика. Папа говорил, что плох тот физик, который занимается политикой и «не наше это дело». В смысле науки они были коллегами – секретными физиками, членами Академии наук СССР, только мой отец занимался гидроакустикой и внедрял какие-то важные приборы на подводных лодках, а Сахаров занимался атомной водородной бомбой, став ее автором и создателем. Кстати, мало кто знает, что в молодости Сахаров почти 20 лет жил и работал под надзором специальных служб в закрытом городе Сарове (тогда Арзамасе-16), и этот город находится также в Горьковской области. Он был одним из руководителей проекта по созданию новой бомбы и был, по словам очевидцев, абсолютно счастлив. Интересная работа, которая защищала Россию ядерным щитом, плюс комфортные условия проживания для семьи и детей, высокая зарплата и государственные награды, близкий круг друзей-единомышленников. Таким был его первый период пребывания в Нижегородской ( Горьковской ) губернии, но это была не ссылка, а скорее специальная командировка.
А вот второй приезд Андрея Сахарова в город Горький стал настоящей ссылкой. Кто-то достаточно метко назвал эту ссылку «горькая ссылка в городе Горьком»
Однажды всех сотрудников Горьковского телевидения на одной из творческих летучек предупредили, что говорить о жизни Сахарова в нашем городе нельзя и снимать что-либо в районе того дома, где он поселился, тоже не рекомендуется.
Затем было забавное происшествие, которое вызвало большой переполох на телевидении. Нашего кинооператора Глеба Бабушкина забрала милиция, после чего на несколько часов он оказался в здании КГБ. Люди старались говорить об этом шепотом, но при этом трудно было удержаться от колких комментариев и шуток, так как более боязливого и законопослушного человека, чем Глеб Бабушкин, надо было поискать.
Оказалось, он получил задание с разных ракурсов сделать кадры новой деревянной детской площадки, которую построил какой-то комсомольский стройотряд. По несчастью, одна из точек съемок позволяла увидеть угол того дома, где находился академик Сахаров, о чем Глеб Бабушкин не имел ни малейшего понятия. Молчаливые люди в серых пиджаках скрутили ему руки, отняли камеру, отвезли в КГБ.
Мы с любопытством наблюдали как через пару часов по тому же адресу поехала наша любимая директриса Рогнеда Александровна Шабарова, которая привезла тихого и потрясенного оператора назад, а потом долго ругала наших мужчин – операторов, которые отмечали возвращение коллеги, как большой национальный праздник.
Следующая история случилась вскоре – о, ужас! – уже со мной. Моя любимая программа – студенческий телевизионный клуб «Потенциал» – выходила в прямой эфир раз в две недели. Я вела ее со второго курса университета, была автором всех сценариев и сама приглашала людей в студию. Шеф-редактором программы и автором идеи был мой любимый редактор Владимир Близнецов. Мы каждый раз обсуждали с ним, кого позвать и какие темы вынести на обсуждение участников клуба. Программа была живой, яркой, веселой, как сама студенческая жизнь. Прямой эфир придавал градус программе, к тому же было много звонков в студию, общение напрямую с телезрителями.
В тот раз я позвала в эфир группу студентов института иностранных языков, которые только что вернулись из поездки во Францию. Как вы понимаете, жизнь в нашем закрытом городе Горьком не давала возможности даже мечтать о поездке в Париж или в Америку, и мы ловили каждое слово тех, кому повезло увидеть другую жизнь и другие страны.
Студенты, как я теперь понимаю, перед эфиром получили инструкции от своих кураторов и старались рассказывать не только о хорошем, но и о тех «язвах капитализма», которые они наблюдали своими глазами. Мне это совсем не понравилось, и я решила задать несколько конкретных вопросов.
– А что французы знают о городе Горьком? – спросила я.
В ответ – тишина. Тогда я спросила с напором:
– Неужели они не знают наши машины «Волга», нашу реку, наш Кремль?
В ответ – опять тишина. Я даже растерялась. И тогда один из студентов не выдержал и сказал:
– Они знают наш город, потому что к нам прислали Сахарова.
Эта тишина в студии показалась просто зловещей. Никто не знал, как реагировать на невольную реплику. Я быстро взяла себя в руки и сказала что-то вроде: «Надеюсь, что после знакомства с вами они узнали о нашем городе много интересного и достойного внимания…». В общем, как-то вывернулась. Тем не менее, гром грянул ровно через минуту, хотя передача еще даже не закончилась. Я помню, как меня потрясла опустевшая режиссерская рубка и я заволновалась: есть ли там кто-нибудь, кто отвечает за картинку в эфире. Оказалось, что Близнецов и Гончарова, которая была режиссером этой программы, были срочно вызваны к начальству и получили по выговору. Меня лишили гонорара и премии, но самым тяжелым для нас всех стало решение руководства о переводе программы «Потенциал» в режим предварительной видеозаписи. Мой любимый телевизионный живой «Потенциал» превратился в «консервы» и достаточного быстро закончил свое существование.
Прошло несколько лет. Наступила перестройка. Горбачев позвонил Сахарову прямо в его холодную казенную квартиру в Щербинках и предложил вернуться в Москву. Тот ответил, что вернется только при условии, что из тюрем и лагерей России отпустят политических осужденных. Горбачев обещание дал и сдержал его.
Сахаров вернулся в Москву, стал народным депутатом и вскоре внезапно умер в своей московской квартире. Мне ужасно жаль, что я так и не успела познакомиться с ним лично. Но случилось так, что мне пришлось делать достаточно много материалов о жизни академика Сахарова в нашем регионе – как в начале его пути, так и под конец жизни.
Первое задание, которое дали мне на Российском телевидении, звучало именно так: в течение двух недель сделать документальный фильм о жизни Сахарова в Арзамасе-16 для показа в прайм-тайм в эфире нового российского телевидения. Это был май 1991 года, еще до августовского путча. Нас с оператором Михаилом Сладковым никто не собирался пускать на территорию закрытого объекта, а фильм уже стоял в эфире, хотя не было снято ни одного кадра. И тогда Анатолий Григорьевич Лысенко приказал давать объявления по радио России через каждые полчаса о том, что «собственного корреспондента Российского телевидения не пускают на территорию России для осуществления профессиональной деятельности и выполнения редакционного задания». Помню тот ужас, который мы испытывали, сидя в машине у колючей проволоки закрытого города и слушая тот текст по радио.. В общем, взяли измором .
К нам вышел очень суровый мужчина и сказал, что будет отсматривать каждый кадр нашей пленки. Мы сразу согласились. Два дня снимали мы этот фильм в Арзамасе-16. Это было для меня настоящее чудо – попасть туда, где никто из коллег не бывал, поговорить с теми, кто работал в группе с Сахаровым. Побывать у него в коттедже и даже взять интервью у его дочерей. Фильм получился, мы назвали его «Здесь он был счастлив». Его много раз показывали в эфире Российского телевидения и даже в Европе.
Следующая история с этим героем была не менее трудная, хотя время уже было другое. Это случилось сразу после смерти Андрея Дмитриевича Сахарова. Мне позвонили из Москвы, из программы «Взгляд». Со мной на связь по телефону выходили то Влад Листьев, то Александр Любимов, то Иван Демидов. И каждый старался уточнить детали сюжета. Но все они вместе просили обязательно взять интервью у главного врача больницы им. Семашко – у Олега Александровича Обухова, который поневоле стал героем Сахаровских мемуаров, которые только вышли в свет. В книге академика утверждалось, что врачи областной больницы, в том числе главный врач Обухов, участвовали в принудительном кормлении Сахарова во время объявленной им голодовки. Представляете, как воспринял это обвинение уважаемый человек, фронтовик, который создал областную больницу практически с нуля и сделал ее чуть ли не лучшей в Советском Союзе.
Я оказалась тоже в сложной ситуации. Я знала Обухова лично, уважала его и была ему очень благодарна. В его больнице лечили мою маму, несколько раз меня спасали там врачи. В том числе и во время беременности третьим ребенком.
Я позвонила Обухову, но он сразу резко отказался давать интервью на эту тему. Мы со Сладковым все же взяли камеру и приехали в больницу, но нас встретила милиция, нам не дали даже войти. И тогда я одна пошла в кабинет главного врача Обухова и попросила ровно пять минут для разговора. Олег Александрович был в ярости, потому что накануне по Горьковскому телевидению был показан репортаж, где закадровый текст обличал его и сотрудников больницы в жестоком обращении с великим пациентом. Я думала над каждым словом перед тем, как открыть рот.
– Уважаемый Олег Александрович, – наконец сказала я, – Я понимаю, как вам тяжело и как не хочется говорить на эту тему. Сейчас мы все знаем только ту правду, которую написал в своих мемуарах академик Сахаров. Но ведь у вас есть своя правда и свои факты. Так изложите их. Доверьтесь людям. Пусть они сами решают: где жизнь, а где вымысел.
Он ответил:
– Нина, я вас уважаю и доверяю вам, но я уверен, что ребята из программы «Взгляд» вырежут из моего интервью все те моменты, которые им не понравятся, и сделают свою версию. А наши зрители любят только солененькое и остренькое. Правда никому не нужна. И тут я пошла на большой риск. Я гарантировала народному врачу Обухову, что его речь не будет подвержена монтажу и ее полностью покажут во «Взгляде» так, как он сказал.
Трудно передать словами, как сильно билось мое сердце в момент выхода программы в эфир. Но Александр Любимов сдержал слово. Они даже специально подчеркнул в эфире просьбу «нашего корреспондента Нины Зверевой» показать точку зрения нижегородского врача Обухова без каких-либо купюр. Естественно, отрывок из рукописи Сахарова они также представили в эфире, оставив финал истории открытым. Когда через две минуты после окончания сюжета мне позвонил Обухов с благодарностью, я почувствовала себя абсолютно счастливой.
И последнее воспоминание, связанное с академиком Сахаровым, которое, как может показаться, не имеет к нему самому никакого отношения. И все же.
В Нижнем Новгороде проходил традиционный музыкальный Сахаровский фестиваль. Это было в сентябре 1993 года. И мы должны были подготовить об этом сюжет для программы «Вести». Внезапно мне позвонил редактор из Москвы и сообщил, что через час президент Ельцин выступит с заявлением о роспуске парламента. Я позвонила действующему тогда губернатору Борису Немцову, но он не поверил и только рассмеялся в ответ.
Однако мы с оператором Михаилом Сладковым взяли побольше пленки и стали отслеживать все события этого вечера, начиная с открытия Сахаровского фестиваля и заканчивая ночным заседанием всех наших силовых руководителей в Кремле. Мы снимали тот момент, когда Борис Немцов напрямую разговаривал с Александром Руцким и умолял его не устраивать двоевластия в стране. Казалось, это было реалити-шоу. Но, к сожалению, это было просто реалити, и нам было очень тревожно и очень страшно.
Зал филармонии, где звучала классическая музыка, находится близко от зала заседаний законодательного собрания, где проходило бурное обсуждение возможных сценариев развития событий, тех самых, которые привели к расстрелу Белого дома в начале октября. Репортаж «В ночь на 22-е» получил первое место на международном конкурсе репортажей и стал одной из главных творческих удач в моей жизни. Музыкальным сопровождением репортажа стала музыка Сахаровского фестиваля. А начинался и заканчивался он кадрами большого портрета академика Сахарова, который висел на сцене нижегородской филармонии.
Я никогда его не видела, но Андрей Дмитриевич невероятным образом вошел в мою жизнь и в ней остался.