На самом деле никакая она мне не тетя. Она сама, смеясь, представляла меня своим друзьям и говорила:
– Это моя племянница, – и далее после паузы добавляла с улыбкой, – племянница по подруге.
Мои родители познакомились с тетей Зиной и ее подругой тетей Шурой во время удивительного путешествия по Енисею – от Красноярска до острова Диксон. Был такой маршрут в советские времена. Плавало по нему всего два теплохода, и билеты стоили очень дорого. Но интеллигенция (прежде всего питерская и московская) готова была платить деньги, чтобы увидеть Красноярские столбы, Дудинку и вечную мерзлоту, город Норильск и пересечь Северный Ледовитый океан. А если повезет, то можно было застать настоящее полярное сияние (это была мечта моей мамы!).
Мне было в ту пору 10 лет, моему брату 12. Мы были единственными детьми на трехпалубном пароходе «Александр Матросов», потому что детский билет продавался по цене взрослого. Я до сих пор помню, с каким трепетом и смущением мама произносила это словосочетание: «тысяча рублей». Именно столько стоили наши путевки на четверых, а зарабатывал в семье практически один папа и, значит, надо было целый год откладывать и экономить. Но это был стиль нашей семьи – копить на путешествия, потому что родители были уверены, что именно впечатления от красоты окружающего мира – главная ценность прожитой жизни. А поскольку без нас они путешествовать не хотели, им легче было заплатить.
Тетя Зина была к тому времени доктором наук, известным химиком. Ей было чуть больше сорока, а тете Шуре, физику-теоретику, кандидату наук, также коренной москвичке – около 50-ти (в молодости она была женой того самого Аджубея, который затем был зятем Хрущева).
Моя мама всю жизнь тянулась к интересным людям и готова была отдать все что угодно за яркое общение. А это был именно такой случай.
Москвички Зина и Шура были самодостаточны, слегка высокомерны и первые несколько дней не обращали внимания на нашу веселую семейку. Тем более, что обе были бездетные, и шумные дети их, конечно, раздражали.
А потом они неожиданно сошлись с моими родителями на почве любви к фотографии. Прямо около теплохода во льдах ныряли нерпы и тюлени. Мой папа ловко успевал зафиксировать усатые морды с рыбой в зубах, а москвички никак не поспевали. Было столько хохота и восторга. Постепенно нас стало шестеро.
Когда в один из дней меня увезли в ненецкий поселок пьяные аборигены, то на следующей лодке с криками и руганью плыли мама, тетя Зина и тетя Шура. Причем тетя Шура казалась гораздо более озабоченной, чем моя оптимистичная мама. Кстати, до приезда второй лодки меня успели засунуть в какую-то страшную юрту, посадили на оленью шкуру и большие и маленькие люди с воспаленными от постоянной трахомы глазами начали танцевать вокруг меня свои странные танцы. А потом они всех нас повели на кладбище, где гробы стояли прямо на вечной мерзлоте и крышки были открыты. Впечатление было незабываемым.
Как потом выяснилось, аборигены украли меня с палубы парохода именно затем, чтобы следом в их поселке появились туристы, которым можно было бы всучить сувениры и оленьи шкуры в обмен на живые деньги или водку.
После этого путешествия моя мама всегда останавливалась в Москве у тети Зины, которая жила вдвоем со своей мамой Ритой Александровной. И жизнь эта, как я сейчас понимаю, была нелегкой. Рита Александровна была капризной, вечно болела, контролировала каждый шаг своей взрослой дочери. Так что вырваться в командировку или в туристическую поездку ей было практически невозможно.
Тете Зине было под 70, когда умерла ее мама. И можно сказать, что всю свою сознательную жизнь она не была свободной, несмотря на отсутствие детей.
Что касается мужчин, то и здесь у нее сложилась странная ситуация. Любимый парень ушел на войну, вернулся инвалидом, после чего физиологически не мог жениться и иметь детей. Эта безумная ситуация изматывала обоих. Они встречались, расставались и в результате так и прожили всю жизнь в разных квартирах, созваниваясь каждый день и ревнуя друг друга до полусмерти.
Она стала автором мирового открытия в области химии, имела много учеников. Ее очень ценили в институте органической химии, где она проработала более пятидесяти лет.
Но ее жених так же не терял время, он стал знаменитым директором музея Пушкина в Москве, много ездил по миру и всегда привозил ей подарки. Под конец жизни именно тетя Зина сидела возле его постели и целовала его руки.
Со мной получилось так, что тетя Зина и ее московская квартира с молодости стали особым центром влияния на меня и мою жизненную философию.
Она плохо реагировала на мое естественное желание побегать по магазинам, купить что-то новое для детей и мужа. Она считала, что в Москве есть много объектов, более достойных внимания, чем Гум, Цум и Детский Мир.
Она водила меня в Третьяковку и в музей Пушкина, где проходили чудесные литературные вечера.
Она отправила меня на знаменитую «бульдозерную» выставку, которая проходила на ВДНХ. Так я узнала, что есть художники, которых запрещают, и искусство, которое мне очень нравится.
Каждый раз она встречала меня в Москве свежим анекдотом, и радостно рассказывала его мне, а я старалась запомнить этот анекдот на всю жизнь.
Дело в том, что ее анекдоты всегда имели глубокий смысл. Не случайно до сих пор я рассказываю их на своих тренингах – к полному восторгу публики. Например, «анекдот про английскую королеву».
Он звучал так. Однажды Королева Англии в большом волнении вызвала «на ковер» своего первого министра и сказала ему:
– Милорд, правда ли, что вчера за партией в вист вы сказали, что нет ни одной женщины в мире, которую нельзя было бы купить за деньги?
– Да, миледи.
– Это означает, что за деньги можно купить даже меня, Королеву Англии?
– Да, миледи.
( в большом гневе)- И сколько же ,по-вашему, может стоить Королева Англии?
– Пятьсот тысяч фунтов стерлингов, миледи.
(в жутком гневе)- Пятьсот фунтов? За меня, Королеву Англии?
– Вот Вы уже и торгуетесь…( занавес).
Тетя Зина рассказала мне про Сахарова еще задолго до его ссылки в Нижний Новгород, и это стало нашей общей тайной, так как мой папа не одобрял ученых, которые идут в политику.
Тетя Зина придирчиво относилась к моим первым опытам на телевидении и делала именно те замечания, которые заставляли меня сомневаться в себе и больше готовиться.
– Почему ты думаешь, что именно ты имеешь право общаться с людьми, а не кто-то другой? – спрашивала она меня, и в глазах плясали веселые чертики. А я сердилась, дулась, пыталась доказать свою состоятельность. Но уже при следующем выходе в эфир сама себя спрашивала – А почему это делаю я, а не кто-то другой, более умный, более талантливый?
Я старалась всех своих новых друзей привести в дом к тете Зине.
На ее кухне сидели Явлинский, Немцов, Любимов и многие другие. Ей мог позвонить Сагалаев и спросить:
– Тетя Зина, что вы думаете по такому-то поводу?
Сразу после разговора она звонила мне, хохотала в трубку и очень гордилась, что он помнит телефон и называет ее точно так, как называли все мои друзья: «тетя Зина».
Вместе с тетей Шурой они были на моей свадьбе. Подарили нам с Вовой чудесные белые чашки, как символ будущего процветания. Я помню, как переживала, когда разбилась последняя «тетезинина» чашка и почти не удивилась, когда в наследство от нее по завещанию получила прекрасный кузнецовский сервиз, который не имеет цены.
Много лет я приходила в этот московский дом с пакетом вкусной еды и обязательным букетом цветов. И мы с первой секунды начинали суматошно и радостно готовить застолье и с криком: у-у-у, как вкусно! – поглощали все что угодно. И это было действительно вкусно, хотя те же самые продукты в другом месте и в другой компании показались бы вполне обычными.
Много лет не только я, но и мои дети, а затем члены моей команды, ночевали в этой двухкомнатной квартире на раскладушках и матрасах, иногда просыпаясь ночью от болезненного кашля Риты Александровны.
Я помню, как тетя Зина водила нас с моим юным женихом в настоящий ресторан. Она заставила нас выбирать любую еду, закрыв ладошкой цену в правом ряду. Я помню тот счет за обед. Он стоил 13 рублей. И наше с Вовой смущение, так как его зарплата и моя стипендия в сумме были равны стоимости десяти таких обедов.
Кем она была для меня? Другом? Нет, потому что общение было не на равных. Наставником, учителем? Тоже нет. Потому что у меня были другие наставники и другие учителя. Она любила меня так сильно, как может любить женщина, обделенная материнством. И я любила ее. И нуждалась в ней. Не знаю, существует ли на свете определение для такой долгой дружбы и такого редкого по взаимному интересу и доверию общение.
Мы были в Индии, где я выдавала старшую дочь Нелю замуж. Мне позвонили и сообщили, что тетя Зина умерла, не дожив трех месяцев до своего 85-летия, к которому мы с ней готовились заранее и даже купили красивый брючный костюм. Она знала, что умирает и последние ее слова перед моим отъездом в Индию, которые я помню, были такие:
– Я, конечно, устала , но все равно так хочется жить!
Я точно знаю, что пока я буду жить, у меня в ушах будет звенеть ее голос и имя, которым только она называла меня в течение сорока лет нашей дружбы:
– Как дела, Ниночек? Тебя так долго нет в Москве…
Превратности судьбы таковы, что сейчас я в Москве гораздо больше, чем раньше. У меня в Москве квартира, и много друзей.
Но я стараюсь не бывать в районе метро «Алексеевская», где стоит ее дом и горит свет в ее окнах.