Первый раз я увидела его во время своей первой учебы в Москве. Сама по себе эта история невероятная, потому что меня отправили в Институт повышения квалификации работников телевидения в Москву на целый месяц совершенно случайно, так как не было другого кандидата. Мне было всего двадцать четыре года, а курсы в Москве были организованы только для главных редакторов, а я была самым-самым младшим редактором молодежной редакции «Факел». Но Наталья Михайловна Дроздова, которая должна была поехать в Москву на учебу, внезапно решила родить второго ребенка, когда первому уже было более десяти, и поехать в Москву она не могла, как говорится, по состоянию здоровья.
Так я оказалась первой в списке, и уже на второй день в Москве чувствовала себя совершенно лишним звеном в спаянной компании комсомольских лидеров – уважаемых руководителей молодежных редакций из Питера, Ташкента, Риги, Красноярска и так далее. Я люблю учиться. Оставив на мужа двух маленьких девочек, я с полным энтузиазмом и восторгом посещала все лекции и все семинары на Шаболовке. Я старалась изо всех сил быть первой в учебе, так как в неформальном общении по вечерам в общежитии на улице Вавилова у меня не было никаких шансов хоть как-то обратить на себя внимание лидеров молодежного вещания из страны под названием СССР.
Было много смешного. Например, восточный парень по имени Мансур (не помню, из какой республики) на третий день учебы подошел во мне с конкретным предложением, которое звучало крайне непристойно:
– Слушай, у меня уже три дня нет женщины. Сегодня вечером я варю плов, и ты остаешься со мной.
Вариантов отрицательного ответа предусмотрено не было, поэтому я сбежала к тете Зине и жила у нее целую неделю, дрожа от страха. И она очень веселилась по этому поводу. Говорила мне, что в старости я буду сильно переживать, что отказала Мансуру.
Но речь не про меня, а про видение, которое возникло перед нами через две недели учебы, когда нас привезли в «Останкино» в молодежную редакцию ЦТ. Видение было кудрявым, веселым, одевалось в клетчатые штаны и носило фамилию Сагалаев. Я не совру, если скажу, что это имя было у всех на устах в то время в «Останкино». Шел 1976 год, и страна погрузилась в глубокий застой, но было несколько «форточек» (в том числе «Литературная газета» и молодежная редакция Центрального телевидения), которые могли себе позволить иронию, юмор и даже сатиру.
В программе нашего обучения была экскурсия по «Останкино» и встреча с молодежной редакцией ЦТ, ради которой приехали многие мои коллеги. В то время одной из самых популярных программ была программа «Адреса молодых» и заветной мечтой регионалов было попасть в эту программу. Помню, мы приехали в «Останкино», покрутились по всем нескончаемым коридорам, подивились на студии и монтажные, а затем нас отвели в кинозал. И мы стали с нетерпением ждать Сагалаева.
Это был тот момент, когда каждый из участников семинара должен был представить на суд московского жюри свою собственную работу, и нас специально просили в письмах привести работы для показа и обсуждения.
Я была всю жизнь примерной ученицей, и даже не думала, что можно приехать «пустой», поэтому взяла последнюю эфирную работу. Это была программа о разводах и о любви из цикла «Точка зрения», продолжалась она целых 54 минуты, там было много постановок с участием актеров, много экспертов и была одна главная мысль: «Развод гораздо более серьезный шаг, чем женитьба, и последствия развода всегда непредсказуемы». Вела нашу программу миловидная женщина–юрист. Там было много пафоса, но в целом мы с режиссером Михаилом Марашом вложили в эту программу много души, искренности и сочувствия.
Сагалаев пришел через десять минут после назначенного срока и сразу перешел к делу.
– Давайте смотреть работы.
Тут-то и выяснилось, что работа есть только одна, то есть моя. А другие люди вежливо старались объяснить «объективные» причины, по которым они не привезли видеозаписи. К слову сказать, работали мы тогда на машинах из Новосибирска под названием «Кадр», видеолента была широкой, тяжелой. Монтировали ее при помощи ножниц и скотча, и мой груз на 54 минуты составлял не менее десяти килограмм. Это был тот самый момент в моей жизни, когда я ощущала тяжесть каждой эфирной минуты в прямом смысле этого слова.
– Ну, и кто первый? – весело спросил кудрявый парень в клетчатых штанах.
Молчание было ему ответом. Наш куратор Галина Никулина растерялась, и поглядела на меня. Я так не хотела быть первой. За предыдущие две недели учебы я уже хорошо поняла, что моя программа состоит из одних ошибок, и лучше бы ее никогда не показывать ни зрителям, ни друзьям. Лучше забыть о том, что я делала раньше, и начать работать по-новому. Но все взоры сошлись на мне, и Сагалаев, который было приуныл, радостно спросил:
– Сколько минут? О чем программа?
Я ответила, что о разводах, и занимает она 54 минуты эфирного времени. Другие члены группы начали активно предлагать Сагалаеву устные рассказы о своих эфирных победах, но он был тверд и последователен. Он сказал:
– Нет ничего более скучного, чем рассказы о телевизионных программах. Если вы их не привезли, значит, они совсем не так хороши, как вам хочется думать.
Можете себе представить, как относились ко мне и к моему бенефису участники группы после такого резюме! Тяжелая пауза, полная тишина. И вот уже на экране возникают первые титры и первые кадры моей нижегородской программы.
Я всегда говорю своим ученикам, что важный момент учебы – это просмотр своей работы глазами других людей. Но это очень тяжелый урок.
Никогда не забуду просмотр программы «Точка зрения» в «Останкино» в 1976 году, потому что это был провал, позор, несчастье моей жизни. Уже на пятой минуте просмотра люди начали посмеиваться, перекидываться репликами. Я понимала, что они правы, что синхроны тяжеловесны, постановки примитивны, а призывы пафосны и бессмысленны. Я готова была отдать полжизни за то, чтобы программа закончилась раньше или за то, чтобы пленка вдруг перестала крутиться. Но пытка продолжалась, люди откровенно веселились, Сагалаев молчал, и эти 54 минуты показались вечностью.
Прошли последние титры, включили свет. Сагалаев спросил зал:
– Как ваше впечатление?
Мои одногруппники, которые годились мне в отцы и матери, и на протяжение двух недель учебы демонстрировали свою симпатию, не скрывали скепсиса и ехидства, радостно указывая проколы программы. Сагалаев слушал, ничего не говорил, что-то записывал в блокноте. Я сидела мертвая. Казалось, уже ничто не может возродить во мне жизнь – настолько было больно, и ощущение позора поселилось в душе, не давало дышать, двигаться, думать. Я мечтала только об одном – чтобы поскорее все закончилось. Это было как стриптиз поневоле. Тебя раздели, а теперь еще и обсуждают.
Когда высказались все участники семинара, Сагалаев весело и ободряюще поглядел в мою сторону и сказал:
– Вы знаете, я согласен со всем сказанным, но у меня остался только один вопрос, вернее два вопроса. Первый: почему вы не привезли свои работы? Не потому ли, что не хотели стать предметом обсуждения в профессиональной среде?
Он сделал паузу, а затем заметил:
– Молчание – знак согласия. А теперь второй вопрос, совершенно конкретный: поднимите руки, кто в арсенале молодежной редакции имеет проекты о любви и разводе? Кто? Поднимите руки!
Не было ни одной руки. И тогда он сказал:
– Самое смешное, что я согласен со всеми вашими замечаниями в адрес показанной программы, но в данной ситуации я считаю, что мы должны наградить аплодисментами тех людей, которые поднимают человеческие темы и не боятся выносить свои работы на суд профессионалов. Только такие люди могут добиться успеха.
Он зааплодировал, кто-то похлопал ему в такт. Я готова была провалиться от стыда и от счастья. Такое тоже бывает.
Ровно через два года именно Сагалаев потребовал, чтобы моя программа «Круглый стол вокруг станка» на Всесоюзном фестивале молодежных программ была переведена из разряда внеконкурсного просмотра в разряд конкурсных программ. И я тогда получила звание лауреата Всесоюзного фестиваля молодежных программ, а мне было всего 26 лет.
Меня позвали работать на ЦТ, и Сагалаев даже добился выделения квартиры в Москве, что было невозможно. Я отказалась, и до сих пор не знаю, правильный ли это был поступок. Я испугалась за свою семью, так как точно понимала, что я не умею жить так, как живут москвичи. И еще мне очень не хотелось разочаровывать своего любимого нижегородского зрителя.
Я стала собственным корреспондентом молодежной редакции Центрального телевидения. И привычно ездила в Москву два-три раза в месяц, показывая свои программы, сюжеты и получая то оплеуху, то комплимент.
Эдуард Сагалаев стал моим творческим идолом, учителем, другом. Его замечания, его веселая ирония были эликсиром жизни. И когда он позвал меня в 1985 году на работу в качестве корреспондента Всемирного фестиваля молодежи и студентов, я была на седьмом небе от счастья!
Я жила у тети Зины, но ночевала у нее в квартире две-три ночи за две недели, не больше. Остальное время – съемки, монтаж, снова съемки, снова монтаж. Ночные бдения в коридорах «Останкино», где я постоянно блуждала как герой фильма «Чародеи». Я точно знала, что хочу поразить и порадовать именно Сагалаева. И мне это никак не удавалось. Более того, через три дня после начала работы, я была на грани увольнения, так как привезла 45 минут рабочего материала, а сюжет должен был выйти в эфир через два часа. Дело в том, что я впервые в жизни работала не с кинопленкой, а с видеокамерой, и мы с питерским оператором сошли с ума от радости, что можем снимать все что хотим! Сагалаев прилюдно, не глядя мне в глаза, взял кассету Betacam и выбросил ее в мусорный ящик, сказав, что раз не хватает времени на просмотр материала, значит, этого сюжета в эфире не будет. И тогда я достала кассету из урны и заявила, что мне хватит 15-ти минут на монтаж, потому что я заранее знаю, на какой минуте пленки находятся важные кадры.
Веселый карий глаз «восточного мальчика», как его звали в «Останкино», полыхнул огнем, и он собрал всех в аппаратной и объявил, что сейчас будет учеба. И поглядел на меня с доверием и надеждой. Это был момент истины. Я действительно легко запоминаю, на какой минуте рабочего материала есть интересные моменты. Я хорошо чувствую время. Поэтому я спокойно скомандовала режиссеру монтажа, чтобы он поставил пленку на 15-ю, 21-ю и 37-ю минуты моего материала, а затем достаточно быстро смонтировала сюжет, и он вышел в прямой эфир воремя.
Сагалаев сделал из этой истории настоящее шоу, потребовав от своих работников подобной квалификации. Но для меня главным было его одобрение.
В последний день фестиваля по пустой Москве огромный автобус мчал меня на финальную церемонию закрытия фестиваля, потому что Сагалаев решил, что именно я должна сказать какие-то важные слова в прямом эфире.
Я не знаю, как передать эти ощущения сейчас, когда прошло много лет. Пустой автобус. Пустая Москва. Огромная ответственность. Слова, которые крутятся в голове и никак не ложатся в нужные строки. Новые варианты, новые слова, блокнот, который исчеркан, водитель, который смотрит на меня с удивлением: кто такая? почему ради нее этот сумасшедший рейс на край Москвы?
И все же мне удалось в прямом эфире Центрального телевидения сказать сильные слова, и меня поздравляли, а вечером вся наша бригада праздновала успех на квартире тети Зины в Москве. Хотя, похоже, этот фестиваль имел для нас, журналистов, большее значение, чем для остальных людей в мире.
Не случайно накануне фестиваля Сагалаев собрал нас всех и спросил:
– Какое главное международное событие занимает умы просвещенных граждан планеты Земля?
Мы дружно заорали:
– Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Москве!
Сагалаев усмехнулся:
– Ответ неправильный. Просвещенных граждан планеты Земля гораздо больше занимает операция на прямой кишке президента Рейгана, потому что от исхода этой операции зависит гораздо больше, чем от нашего фестиваля.
Парадоксальность мышления? Знание людей и их психологии? Свобода, которой он обладал от рождения? Умение и желание растить свободных людей – Парфенова, Киселева, Листьева и других? Не знаю, что важнее из перечисленного, но при самом разном отношении к Эдуарду Сагалаеву со стороны его коллег вряд ли кто-то может опровергнуть тот факт, что именно с его именем связана самая яркая страница развития отечественного ТВ в лице уникальной молодежной редакции Центрального телевидения, которой он руководил долгое время.
Мне очень повезло, что я прикоснулась к этой истории и обогатилась ею. Мы с Сагалаевым искренне дружим до сих пор и доверяем друг другу, что большая редкость в нашем амбициозном, ревнивом и притворном телевизионном мире.